Андрейка - Свирский Григорий Цезаревич Страница 3

Возле Андрейки останавливается огромная черная машина, вдвое длиннее, чем у полицейских. Андрейка готов уж броситься прочь... Но из машины никто не выскочил. Наконец открылась дверца, и оттуда показались голые волосатые ноги. А затем и весь человек целиком, немолодой, упитанный, в соломенной шляпе с зеленым листом на высокой тулье и ... в клетчатой шотландской юбке.

Андрейка закрывает рот рукой, чтобы не засмеяться. К шотландским одеяниям еще не привык.

— Веселишься, парень, — бросил приехавший; он постоял, тяжело дыша и опираясь на трость. — Турист? Эмигрант?

— Эт-то чей дом? — спросил Андрейка, показав на небоскреб, чтобы поскорее уйти от опасной темы.

— Мой!

— Ваш? Целый небоскреб?

Упитанный в юбке усмехнулся.

— И тот мой, — он показал тростью вдоль улицы, где гордо высились одетые в стекло и слепящие на солнце небоскребы. — И следующий.

У Андрейки вырвалось раньше, чем он что-либо подумал:

— И вас еще не повесили?

— Ты откуда? — суше спросила юбка.

— Из России.

— Варварская страна!

— А Франция?

— Прекрасная страна!

— Виктор Гюго писал, что вешали еще в 1793 году. «На фонарь! На фонарь!» — воскликнул он с нескрываемой мальчишеской злобой, которая клокотала в нем вот уже несколько часов.

Молчание длилось минуту–две.

— И стало в мире лучше? — спросил упитанный человек после раздумья.

— Не знаю, — честно признался Андрейка. — Бабушка говорила, что лучше не стало.

Упитанный молча скрылся за темной массивной дверью.

Андрейка побрел дальше, подавленный, недовольный собой: сорвал злость на прохожем. «Бабушка сказала бы, что это, по крайней мере, непорядочно... » Андрейка был по-прежнему зол, но это уже не была злость на всю вселенную.

А город ничего... Перекрестки все разные. Один, широкий, с оградой в виде изогнутых труб, как палуба корабля. Мигнул светофор, и началось светопреставление. Будто корабль тонет, все мчатся в поисках спасения.

На другом — никто не спешит. Люди вышагивают чинно. Неторопливо катятся коляски с детьми. Одна коляска — просторная, оттуда выглядывали три белокурые рожицы.

Следующий перекресток оказался Пекином. Ни одного европейца. Одни «косоглазые». А боковая улочка вся в иероглифах. Вывеска на вывеске, а ничего не поймешь. Пекин!

В Пекине попахивало чем-то прелым, застоявшимся, почти тухловатым, и Андрейка заспешил к европейцам. Город — куда больше, чем он думал. «Не может быть, чтоб больше Москвы!»

На огромных окнах магазинов висят картонки с надписью: «Help wanted» — требуется работник. Значит, не пропадет.

Андрейка остановился на углу одной из улиц и увидел цирк.

Приблизился к циркачам почти вплотную. Стоят вдоль тротуара ребята и девчонки, раскрашенные, как цирковые клоуны. Волосы зеленые, синие, красные. Один подпоясан цепью. Затылок у него желтый, пол-головы зеленые. Торонтский цирк!

Огромный магнитофон у стены ревел на всю улицу. Музыка совсем другая, вовсе не негритянская. Но тоже тревожная, будоражащая. И совсем нет мелодии. «Камнедробилка», говорила бабушка о такой музыке. О чем крик? Андрейка прислушался к высокому, как у скопца, голосу. Певец выговаривает четко, по слову: «Арабы дерутся между собой, Кадаффи стреляет в кого вздумает... Душат друг друга, а кричат, что ненавидят евреев. Мы ниспровергаем старый хлам... » — И снова все потонуло в грохоте барабанов и взбесившихся электрогитар.

— Может, это выборы! — сказал Андрейка самому себе. Он еще в Москве слышал, что выборы в Америке вроде карнавала.

И вдруг увидел двух полицейских в черных кепках, которые медленно вышагивали по тротуару. Вот уже прошли сквозь толчею беснующихся ниспровергателей, словно тех и не было.

Андрейка метнулся за спины раскрашенных парней, засновал от одной спины к другой, чтоб черные кепки его не заметили.

— Эй, ты от кого прячешься? — миролюбиво спросил его парень с желто–зеленой клоунской головой. — От полицейских? Что ты натворил?

— Я ушел от родителей. А меня хотят отловить, как обезьяну, и обратно в клетку.

Ниспровергатели засмеялись.

— А мы от кого?! — воскликнула девушка с синими волосами.

А желто–зеленый добавил весело:

— От предков?! Всего-то!.. Тогда иди к нам! Мы тебя так разукрасим, не то, что полиция, мать родная не узнает...

— А кто вы?

— А ты откуда свалился? Панка от фараона отличить не можешь?

Панки?.. Панков он видел. На Арбате. Они были одеты совсем не так. На них были рваные гимнастерки, лохмотья, и они читали стихи, которые тогда запомнил, чтоб продекламировать бабушке.

Откуда ты взялся, козел?

Из помойки!

Я — грязный панк,

Я — дитя перестройки!

— Панка от фараона я отличу! — возразил Андрейка с достоинством... — Только почему-то вы слишком чистые. Как ненастоящие...

В полемику с ним не вступили. Подхватили под руки и посадили в «вэн» — разрисованный микроавтобус, стоявший на боковой улочке. Машина остановилась у длинного сарая с распахнутой настежь дверью, от которой тянулась длинная очередь парней и девчонок.

— И у вас очереди? — сказал Андрейка веселее.

Его провели в сарай, и никто из парней, терпеливо ждавших снаружи, не встрепенулся, не возразил.

Оказалось, здесь — огромная парикмахерская. Но не совсем обычная. Именно здесь красили волосы во все цвета радуги, выстригали полголовы, как у каторжан, хочешь — вдоль, хочешь — поперек...

Андрейку усадили в кресло, завернули в простыню; голову с боков остригли наголо, а середину собрали в пучок и склеили каким-то лаком в петушиный гребень... Пожалуй, даже не петушиный. Волосы потеряли эластичность, стали жесткими и очень острыми. Торчали иглами во все стороны... «Петух—дикобраз», — сказал про себя Андрейка, взглянув в зеркало одним глазом.

«Ну, это уж слишком!» — Он всплеснул руками: его тонкий, с горбинкой, нос прокололи булавкой. Правда тут же успокоился: прокололи без боли и кровотечения. Вторую булавку проткнули сквозь ухо, на булавке висел небольшой железный череп.

Парикмахер оказался разговорчивым. Узнав, что клиент из России и скрылся из дому, протянул успокоенно:

— Обы–ычное дело... В нашей благословенной Канаде каждый третий мальчишка в побеге...

Андрейка парикмахеру не поверил, но, чтоб не спорить, кивал согласно...

В конце концов, он устал и от спертого воздуха, и от бесконечной возни с его волосами, пытался вздремнуть, но тут его приподняли за плечи и сказали победно:

— Ну, вот, теперь ты настоящий панк!

Андрейку снова доставили на тот же угол, где слушали нестерпимо громкий вблизи, возбуждавший тревогу магнитофон–камнедробилку, уличавший кого-то: «А вы, толстосумы, жирные крысы, мчитесь на своих дорогих авто и не замечаете нас... »

Андрейка впервые разглядел панков. На девочке с синими волосами белая майка с воинственно–непристойной надписью «Fuck the Government» . На другой — зазывающая: «I am sexy, Punk» .

В кармане отглаженных твидовых брюк Андрейки лежал московский словарик. Он достал его. Отошел в сторону, полистал. «Punk — гнилое дерево, гнилушка, гнилье, ненужное, никчемное, чепуха, неопытный юнец, проститутка... »

Слово «проститутка» его несколько шокировало, но девочка в очках и в белой майке с надписью «Fuck the Government» была, скорее, школьницей, студенткой. Да и остальные тоже...

— «Fuck» имеет тоже политический смысл? — спросил он парня с раскрашенной головой и железной цепью у пояса. В ответ раздался дружный хохот, кто-то показал ему средний палец руки, жест был и вовсе непонятен. Видно, какое-то ругательство. Однако все чему-то радовались, приплясывая в такт громкой и странно тревожной музыке. «Э, ладно! — сказал себе Андрейка. — Главное, полиция не узнает».

И он выбрался из пестрого круга пританцовывающих «панков», так и не решившись спросить их, чему посвящено сегодняшнее представление. Он двинулся дальше по боковой улице, где он видел в окне магазина «Help wanted». На его глазах плакатик сняли, значит, уже нашелся помощник. Он засмеялся без причины, уходя от пережитого, стараясь изгнать из памяти страшные минуты в аэропорту. Шел все медленнее, отдыхая уже только от одной мысли, что никому на свете нет до него никакого дела. Он в безопасности...