Владислав Крапивин - Победители Страница 20

– Борька, – сказал Костик тихо, но очень твердо, – как мне записаться в пионеры? И так же серьезно Борька ответил:

– Я подумаю. Это можно. Я давно на тебя смотрю, ты уже не маленький. Только надо тебе какое-то пионерское задание выполнить.

– Я хоть какое выполню. Можно, я буду с тобой ящики для мин сколачивать?

– Вообще-то я спрошу в цехе. Только мы пока не работаем. Гвоздей не хватает. Просто беда.

– Гвоздей всегда не хватает, – вздохнул Костик.

Володю хоронили через день. Гроб поставили на грузовик с опущенными и обтянутыми красным ситцем бортами. Машина выехала со двора и остановилась на дороге. Пришел оркестр – старшеклассники в одинаковых зеленых телогрейках, с трубами и большим барабаном. И солнце сияло на помятых, но блестящих трубах так, будто никто не умирал, а наоборот – был праздник. И желтые облака отражались в лужах, и весело шуме ли воробьи.

Кто-то плакал в толпе. Володино лицо было совсем как живое, только очень-очень спокойное.

Пришли ребята, Борькины одноклассники, с венком и пионерским знаменем, с которого свисала черная лента. И еще много незнакомых ребят было. Какой-то мальчишка в шапке с полуоторванным ухом дернул Костика за рукав и шепотом спросил:

– Правда, что у этого пацана орден Красного Знамени был?

– Правда, – сердито сказал Костик.

Оркестр играл почти без перерыва, и музыка была такая печальная, будто на свете не осталось совсем ни чего хорошего.

Потом оркестр на минуту замолчал, и стало совсем тихо. Только со двора доносился стук. Это Иван Сергеич Протасов обивал опять фанерой излишки дров. Чтоб не растащили.

Знамя качнулось над людьми, двинулось в голову колонны, машина заурчала и тихонько поехала вдоль тротуара. Володина голова качнулась на

белой подушке. Опять заиграли трубы – медленно и сурово. И Костик вдруг увидел, что люди на дороге – это уже не беспорядочная длинная толпа.

Ребята и взрослые шли ровными почти солдатским строем.

Опасаясь, что ему не найдется в этом строю места, Костик прыгнул с тротуара и хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником Впадиком Солдатовым. Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго сказал:

– Котька, ты с нами не ходи.

– Еще чего" Тебе можно, а мне нельзя?

Это просто нахальство какое-то! Нашел место где распоряжаться! Раскомандовался!

– Тебе нельзя, – твердо подтвердил Борька.

– Я тебя, что ли, обязан спрашивать?

– Дурень, – совершенно по-взрослому сказал Борька. – Смотри, у тебя ботинки раскисли и ноги насквозь мокрые. А идти-то нам туда и обратно целых десять километров. По лужам.

– Тебе-то что…

– А то, что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу, как ты по ночам от кашля крутишься?

Много обидных слов мог сказать в ответ Костик. Можно было, например, ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то что кашлем. Можно было посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а о своей голове. Но все эти ответы перепутались у Костика, и он только сказал:

– Ты для меня не командир.

– Нет, командир, – сказал Борька.

– Ты?! – сердитым шепотом спросил Костик. – Думаешь, если заступался за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.

– Не пойдешь, – таким же шепотом ответил Борька. – Если хочешь знать, я имею право командовать. Ты сам говорил, что собираешься в пионеры вступать.

– Ну и что?

– А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.

Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и поэтому ничего не должен. Но Костик не сказал. Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с винтовками заставило его промолчать. И когда Борька совсем уже не по-командирски попросил: "Останься, будь человеком", Костик тихо сказал:

– Есть.

И вышел из шеренги на тротуар. Он стоял, а мимо проходили люди и нескончаемую печальную мелодию повторял оркестр. И Костику представилось, что это уходит армия, а он оставлен для ее прикрытия.

Армия уходила, унося с собой убитого фашистами Володю, а он оставался, чтобы держаться до конца. И отомстить.

Но ведь Володя убит не "понарошку", а всерьез. Это же не игра. А если всерьез, то что мог сделать Костик?

Ну как он мог отомстить не игрушечным, не из снега слепленным или нарисованным, а настоящим фашистам?

Бомбу придумать не удалось, а больше он ничего не умел. И знакомое ощущение острой беспомощности опять кольнуло его.

Володя, пока мог, тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал, пока гвозди были… Пока были… Гвозди!

Их сейчас нет, и мина, которая должна взорвать фашистский танк, взорвет его. А Протасов свежими, новенькими гвоздями прибивает к своим дровам фанеру.

Сколько надо гвоздей, чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один ящик! Может быть, именно эта мина попадет под гусеницу "тигра" или "фердинанда", и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно уронит длинный орудийный ствол…

Протасов поймал Костика, когда он вытаскивал плоскогубцами двадцать седьмой гвоздь. Костик почувствовал, как тяжелая рука ухватила его воротник, и сжал в правой руке плоскогубцы, а в левой – добычу.

– Змееныш… – с придыханием сказал Протасов, и лицо у него было даже не красное, а сиреневое. – Я все знаю, я давно вижу… Я в милицию…

Он потянул воротник, но Костяк рванулся с такой яростной силой, что пальтишко затрещало, а Протасов качнулся и не выдержал, отпустил.

Костик упал, но тут же вскочил, оттолкнувшись от мокрой земли сжатыми кулаками. Затем отступил на два шага, потому что Протасов опять потянулся к нему. Глядя в его лиловую рожу, Костик сказал:

– Тыловая крыса.

– У-у-у! – тонко закричал Протасов и почему-то замахал руками. Костик побежал. Протасов кинулся следом, но сразу отстал. Костик обернулся, бросил в него плоскогубцами и выскочил со двора на улицу…

Он бежал по теплой и тихой вечерней улице, и прохожие удивленно оглядывались на него. Он бежал, сдерживая закипающие слезы. Бежал, как бегут в атаку, когда самое главное – бить врага наповал.

Он бежал и видел перед собой немецкий танк, охваченный ревущим пламенем. И никакие силы не заставили бы его разжать ладонь и отдать гвозди.

1971 г.

ПОБЕДИТЕЛИ

Вечера в августе гораздо темнее, чем в середине лета. В половине десятого над лугами и полянами синим туманом стоят сумерки, а в лесу настоящая ночь.

В этой ночи голосом физрука Валерия Петровича грозно ревел мегафон:

– Локтев! Володя Локтев! Возвращайся в штаб! Игра закончена! Слышишь?

Конечно, он слышал. Все, кто был в лесу за несколько километров в округе, не могли не слышать этого металлического рева.

– Локтев! Ты что, хочешь неприятностей?

Он не хотел неприятностей. Он хотел победы армии "лесных стрелков" или хотя бы почетного мира. И потому уходил в чащу от мегафонного крика и жидких ребячьих голосов, сообщавших, что "все равно уже все кончилось".

Это была неправда. Не могло так кончиться. В правилах было сказано:

"Игра заканчивается, когда в одной из армий все бойцы взяты в плен или считаются убитыми".

"Ха! В плен! Убитыми!" Он ловко ушел из кольца вражеских часовых, когда пленников вели к штабной палатке "таежных следопытов", а на его желтой майке по-прежнему два красных погона с буквами "ЛС".

– Вова! – Это голос Нины, отрядной вожатой.

– Вов-ка! На костер опаздываем из-за тебя! – Это Степка Бродяков, командир "лесных стрелков". Как же так? Значит, он сдался? Значит, ему уже все равно?.. Ну конечно. Костер для него главнее. Степка целую смену, говорят, возился с самодельной электрогитарой, чтобы выступить сегодня на концерте у костра. С дурацкой песенкой про любовь и свидания. Почему этого длинноволосого балбеса назначили командиром? Потому что он сильный и большой?

Но если сдаются командиры, если погибают бойцы, это еще не все. Не все, если живы трубачи.

В наступившей тишине стало слышно, как шепчут лесные вершины и попискивает ночная птица. Вовка Локтев стал продираться сквозь заросшую ложбинку на открытое место. Хрустели мелкие сучья. Костлявыми пальцами они хватали "лесного стрелка" за колени. Сухие иголки втыкались в майку и царапали кожу.

Вовка выбрался на лужайку, заросшую иван-чаем и высокими травами с мохнатыми зонтиками цветов. Что-то зашелестело и шарахнулось у Вовкиных ног. Он тоже шарахнулся и опасливо переступил сандалиями. Сердце бухало. Пока слышались голоса, ему было не страшно! А сейчас обступало молчание, в котором таилась неизвестность.

Вокруг поляны стояли черные сосны. Над ними висело еще не совсем потемневшее небо, а в нем еле виднелся бледный маленький месяц. Месяц-мальчишка. Такой же одинокий и потерянный, как горнист разбитой армии…