Мария Грипе - ...И белые тени в лесу Страница 20

Есть одно старинное слово, которое для меня имеет библейское звучание, – «ревностная»; именно это емкое слово я с первой минуты связала с образом Амалии.

Ее одеяние составляла темно-серая юбка из грубой шерсти и такая же серая блузка из более тонкой материи, которую спереди украшал узор из черной ленты; этой же лентой были оторочены воротничок и манжеты. Кроме того, у самого воротничка была приколота брошь, которая формой напоминала щит и придавала облику Амалии еще большую строгость. На голове у нее красовалось «пчелиное гнездо» из черного плотно стянутого кружева.

Волосы Амалии, разделенные пробором, собирались в пучок на затылке – прямые седые волосы, похожие на дождевые струи и обрамляющие лицо, на котором единственным цветным пятном выделялись щеки, пронизанные сеткой голубых кровеносных сосудов. Глаза Амалии были бесцветны, рот – тонок, словно карандашная линия.

Рядом с Амалией Вера Торсон – с ее пепельными волосами, щеками, которые часто заливала краска, взглядом светлых голубых глаз, коричневым платьем и зеленой или синей бархоткой – могла показаться аллегорическим изображением весны.

Когда мы поднялись из-за стола, повторился тот же ритуал, который предшествовал обеду, – чтение молитвы. На всякий случай я прикрыла глаза и старалась не слушать усердное шлепанье губ, чтобы не впасть в истерическое веселье.

Все прошло хорошо. У Амалии, видимо, прибавилось сил, и, думаю, скорее от молитвы, чем от обеда. Милостиво кивнув, она объявила, что мы можем называть ее «тетей Амалией». Я сочла ее слова знаком признания.

Затем Вера Торсон ушла.

Некоторое время Амалия задумчиво глядела то на меня, то на Каролину, а потом попросила ее удалиться в свою комнату и побыть там, пока за ней не пришлют.

Мы с Амалией остались одни.

– Сперва я хочу поговорить с тобой, – сказала она и знаком приказала идти за ней следом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В комнате, куда привела меня Амалия, было одно-единственное маленькое окно, расположенное в глубокой нише. В глубь свет не проникал, и окошко ослепительно белым прямоугольником резко выделялось на темном фоне стены.

Амалия села на стоявшую в нише скамью, на которой лежала подушка. Рядом с ней на скамье стоял небольшой поднос со стаканом воды.

К нише вела высокая ступенька, и еще одна – к скамье. И поскольку Амалия не указала, куда мне садиться, я поняла, что должна стоять внизу перед ней. Яркий дневной свет падал мне на лицо.

Амалия восседала передо мной, словно на высоком троне. И хотя сама она сидела, а я стояла, мне пришлось немного запрокинуть голову, чтобы видеть ее во время разговора. Она сидела спиной к свету, целиком оставаясь в тени, вся ее фигура представала передо мной, словно старинный почерневший деревянный образ в заброшенной церкви. И только глаза чуть поблескивали в темноте.

– Почему вы решили приехать в замок?

Этот вопрос так неожиданно оборвал гробовую тишину, стоявшую в комнате, что я вздрогнула. Я не могла на него ответить, Амалия молча ждала. Спустя некоторое время она спросила:

– Вы так ничего и не ответите?

– Нет.

– Может быть, все придумал ваш брат?

– Нет, это я нашла объявление.

– Но письмо написал брат, да?

– Да.

– А вы этого не хотели? Вы приехали сюда против своей воли, Берта?

– Нет.

– Вы предпочли бы отсюда уехать?

Надо подумать. Хотела ли я уехать? Нет, я поняла, что не вспоминала об этом с тех пор, как мы оказались в замке. Я изменилась, что-то удерживало меня здесь.

– Нет, теперь уже нет, – ответила я.

Амалия наклонилась вперед, я не смогла разглядеть выражения ее лица, но почувствовала, что она внимательно изучает мое.

– Я хотела бы рассказать вам, что меня тоже пришлось уговаривать взять на службу вас и вашего брата. Так решил Аксель… Я до последнего была против. Но мне пришлось подчиниться, потому что на стороне Акселя была старая баронесса. Они всегда заодно. Хотя я далеко не уверена, что была неправа.

Амалия замолчала, погрузившись в свои мысли. Я ждала.

– Да, к сожалению, я в этом не уверена. Я молю Бога о том, чтобы опасения не оправдались. Я совсем не хочу, чтобы подтвердились мои худшие предположения. В моем возрасте человек слишком часто бывает прав, и, знаете, Берта, не так-то уж это приятно.

В ее усталом голосе слышалась горечь. Все это звучало весьма зловеще, и я продолжала молчать.

– Я прочитала письмо, которое написал ваш брат, – сказала Амалия. – Признаюсь, после этого я окончательно сдалась. Многое из того, что там написано, нельзя назвать суждениями зрелого человека, но все же по всему видно, что ему хотелось получить это место, и он попытался произвести хорошее впечатление, сделать так, чтобы и сестра его нам тоже понравилась. Правда ведь?

– Правда.

– Из письма следует, что вы с Карлом – серьезные молодые люди, и поэтому сегодняшнее поведение Карла во время застольной молитвы я приписала тому, что он нервничает. Ведь и вы тоже немного волнуетесь?

– Да.

– Я понимаю, что вы переживаете. Вы очень чувствительная, и это мне нравится. Девушки должны быть чувствительными. А вот у вашего брата характер гораздо тверже.

– Это только так кажется…

– Вы думаете? – Амалия сделала глоток воды и тяжело вздохнула. – Теперь вам придется вникнуть в обстоятельства весьма деликатного дела. Но сначала о самом главном: я надеюсь, все, что вам станет известно о событиях, которые происходят в замке, не выйдет за его пределы. Или я требую слишком многого?

Вопрос меня озадачил. Я не хотела связывать себя непосильными обещаниями и сказала:

– Это зависит от того, что именно будет происходить…

– Да-да, конечно. Но если эти события не затрагивают вас лично, вы обязуетесь молчать?

– Хорошо.

– А ваш брат?

Я улыбнулась. Если кому-то и можно доверить тайну, так это Каролине.

– Он будет нем, как могила, – ответила я.

– Отлично. – Больше Амалия об этом не заговаривала. Вздохнув, она принялась рассказывать о себе, о том, как она очутилась в замке семейства Фальк аф Стеншерна. Эта история началась давным-давно и вовсе не в замке.

Когда ей было всего-навсего шестнадцать лет, Амалия поступила на службу няней к маленькой Лидии де Лето. Мать Лидии была очень болезненной женщиной, и Амалия с самого начала заменяла ее почти во всем.

Мать была очень слабой и хилой – по ее собственному выражению, она «страдала сердцем», но недуг этот затронул и ее душевное здоровье, что сказывалось на всей атмосфере, царящей в доме. Она была капризной и непостоянной, то плакала, то смеялась, ей всегда надо было находиться в центре внимания.

То она обожала свою маленькую дочь больше всего на свете, а то и вовсе забывала о ее существовании.

– Таков уж характер, – печально сказала Амалия. – Эта мать могла смотреть на свою дочь ледяными глазами постороннего человека, хотя всего минуту назад самозабвенно прижимала ее к себе.

Она ни в чем не знала меры. Не было в ней ни капли благоразумия. Но маленькая Лидия боготворила свою красавицу-мать. И отец малышки тоже без памяти любил свою жену, оба они изо всех сил старались быть такими, какими она хотела их видеть.

И вот отец тяжело заболел. Его болезнь так потрясла слабую сердцем мать Лидии, что она думала, будто не перенесет этого. И тем не менее она выжила. А ее муж умер. Этого она никак не ожидала, она восприняла его смерть как предательство, которое никогда не сможет простить. В наказание она решила немедленно его забыть. И даже вида не показывала, будто скорбит, – только на похоронах, где, между прочим, главной персоной стала она сама.

Маленькая Лидия тоже забыла своего отца. Ей было всего четыре года, и главным ее желанием было понравиться матери, которая все реже и реже уделяла малышке внимание. Поэтому больше всего она печалилась именно о маме, которой ей так не хватало, а не о папе, который просто-напросто исчез.

А мама никуда не исчезала. Хотя Лидии доводилось бывать с ней совсем редко. Друзья и поклонники только и успевали сменять друг друга. Они целыми днями кружились вокруг мамы. Все были очень добрые, приходили с подарками. Лидии тоже перепадало много подарков, их делали, чтобы доставить удовольствие ее матери. Сама Лидия охотно бы от них отказалась ради того, чтобы хоть немного побыть с мамой, но ведь ей нужно было так много любви, гораздо больше, чем могла дать маленькая Лидия, которая прекрасно это понимала.

И хотя Амалия ничего об этом не говорила, мне показалось, что свою хозяйку она недолюбливала, но тем больше любила ее дочь.

Лидия была прелестным ребенком, ласковым и чувствительным. Но, конечно же, на нее не могли не повлиять странности матери. Лидия не хотела жить в реальном мире. Она начала фантазировать. С ее матерью было точно так же: она постоянно пыталась уйти от действительности.

Но все же для Лидии это было простительным недостатком, считала Амалия. Как можно чего-то требовать от ребенка, если его мать никогда не сдерживает своих обещаний, если она подает ему надежду и тут же разбивает ее, если она каждый день оставляет ребенка на произвол судьбы. Даже когда она дома, то запирается у себя и просит, чтобы ей не мешали.