Лидия Чарская - Том 19. Белые пелеринки Страница 20

— Сегодня должен быть кризис, генерал.

— Послушайте. Этот ребенок мне дороже жизни. Спасите ее!

— Один Бог может спасать!

— Так она при смерти, да?

— Она в опасности, я не хочу скрывать этого, но будем надеяться на счастливый исход!

— Южаночка! Дитя мое единственное! Что ты сделала со мною! — И Аркадий Павлович Мансуров припал к изголовью постели больной.

Доктор торопливо продолжал свое дело по другую сторону лазаретной койки. Он впрыскивал что-то маленьким острым шприцем в руку девочки и внимательно следил за выражением ее исхудалого до неузнаваемости лица. Трудно было признать в этом изнуренном и заострившемся личике прежнюю красотку Инну. Огромные глаза ее провалились и глубоко запали в орбитах, кожа стянулась и пожелтела, ссохшиеся от жара губки судорожно раскрывались, с трудом глотая воздух.

Порою пожелтевшие веки приподнимаются, и глаза, огромные, тусклые, смотрят на всех, никого не узнавая. Порою ротик шепчет беззвучно:

— Не виновата я! Клянусь, я не виновата! Не хотела калечить Фальк! Не хотела! Не хотела! Не хотела!

Дедушка неотступно сидит у постели больной. Иногда возле него появляются тараканьи усы Сидоренко. Тараканьи усы шевелятся, кожа складывается в бесчисленные морщины, и в маленьких глазах предательски блестит что-то.

— Что, дружище! Потеряем мы нашу Южаночку, уйдет она от нас? — дрогнувшим голосом говорит дедушка, избегая смотреть в глаза своему старому слуге и другу.

— Никак нет, Ваше Превосходительство! Господь не попустит, их Высокоблагородие, Инночка во всяком разе должны остаться при нас!

И незаметно, воровски, смахивают слезы оба старика.

Часто-часто заходит теперь в палату трудно больной княгиня. Наклоняется над нею, смотрит внимательно и нежно в изменившееся личико, шепчет на ухо госпоже Бранд, которая почти ежечасно забегает теперь справляться о здоровье своей воспитанницы.

— Не знаю, что бы отдала я, чтобы выжил только этот ребенок.

— А я, княгиня! — И выцветшие глаза Эмилии Федоровны наполнены слезами.

Чтобы скрыть эти слезы, она спешит в палату Лины, которой уже сделали операцию, зашили веко, и она видит так же хорошо раненым глазом, как и здоровым, и только из предосторожности ее держат пока еще в лазарете.

— Тетя! Тетя! — бросается она навстречу госпоже Бранд. — Ей лучше? Она выздоровеет? Не правда ли? Да, тетя? Ах, как я была к ней жестока и несправедлива! Да! Да!

И Лина заливается слезами.

И фрейлейн Бранд бесконечно жаль свою непосредственную, шаловливую, но добрую и сердечную воспитанницу, доставившую ей так много хлопот и горя!

— О, лишь бы она выздоровела, о лишь бы!

И сердце Эмилии Федоровны рвется от жалости и тоски.

Иногда в дверь Инниной палаты просовываются две испуганно встревоженные рожицы.

Это Гаврик и Щука.

С робким "можно?" они входят к ней, делают реверанс дедушке, садятся в безмолвии у постели больной и смотрят, смотрят молча в измученное недугом личико их общего друга.

Потом так же тихо встают, снова приседают перед генералом и неслышно, как мышки, скользят в коридор. Здесь они останавливаются, кидаются в объятья друг друга и горько-горько плачут.

— О, как мы могли ей не поверить, ей, Инне! — слышится так часто-часто повторяемая теперь ими фраза, и с растерзанными сердцами они возвращаются в класс.

Но Господь услышал молитвы, обращенные к Нему всеми этими людьми, и увидел их безысходное горе.

Южаночка вернулась к жизни. В ту самую минуту, когда все уже отчаивались видеть ее живой и собравшиеся у ее кровати ожидали рокового конца, болезнь повернула к лучшему, и Южаночка была спасена. Ее глаза раскрылись впервые сознательно, и она посмотрела на деда.

— Дедушка! Милый мой дедушка! А вот и таракашечка мой! Здравствуй, таракашка!

У старого героя-солдата слезы хлынули из глаз, и не дрогнувший ни разу перед лицом врага, старый Сидоренко задрожал теперь как лист, услышав этот милый голосок!

И дедушка плакал, и княгиня, и госпожа Бранд, и белобрысая Лина — все-все.

Дедушка целовал худенькую, как цыплячья лапка, ручонку, и в сердце его разрасталась огромная радость.

Горячка отступила, Южаночка поправлялась. Ее силы благодаря уходу восстанавливались быстро. А любовь и нежные заботы окружающих только способствовали этому выздоровлению. Но что лучше всего способствовало скорейшему выздоровлению — это первое же сознательное свидание с Линой. Южаночка впервые после катастрофы увидела теперь оба здоровые глаза своего недавнего врага, увидела и проснувшуюся к ней ласку Лиины, и девочки трогательно примирились, скрепив свой мир поцелуем.

И с фрейлейн Бранд крепко поцеловалась Инна, и дала ей тут же слово стараться во что бы то ни стало переделать себя…

Прошла еще неделя. Южаночку спустили с кровати, и, смешно ковыляя, она бродила уже по палате.

Это было в один из славных деньков апреля.

Дедушка пришел довольный, точно именинник, получивший желанный подарок.

— Дедушка, милый, что ты? — спрашивала Южаночка, целуя любимого старика.

Она сама была не менее сияющею сегодня, нежели дедушка. Ее глазки блестели, щеки покрылись румянцем. Еще бы! Как было не радоваться Южаночке! Княгиня сообщила ей, что отпустит ее раньше срока на Пасхальные каникулы! Колокольный звон, светлая заутреня, сдобные куличи Марьи Ивановны, катанье яиц, прогулка за город. Первые фиалки, дедушка, Сидоренко. О, сколько радости ожидает снова ее!

И сам дедушка к тому же, как нарочно, такой праздничный и веселый сегодня.

— Дедушка, что ты?

— Я решил задачу, Южаночка, помнишь эту трудную задачу, о которой мы говорили тогда.

— О, говори, говори скорее, что это все значит, дедушка, — заволновалась Инна.

— А то значит, милая ты моя, дорогая Южаночка, что твоему дедушке удалось устроить так, что ты с сегодняшнего дня принадлежишь только ему одному!

— Что? А тетя Агния? Она не отдаст меня тебе, дедушка. Она ни за что не отдаст! — голосок, еще слабый после болезни, предательски дрожит. Южаночка готова разрыдаться от досады на дедушку, зачем он так нехорошо шутит с нею.

— Не отдаст меня тетя Агния! Никому не отдаст!

— Она отдала уже тебя мне, моя Южаночка, она отдала тебя мне! Тетя Агния сняла опеку, и все права свои на тебя передала твоему дедушке. Она уступила моей просьбе и только связала меня одним условием: продолжать твое воспитание в институте. Но теперь это ничего не значит, Южаночка, тебе не будет трудно, все так любят тебя.

— Дедушка! Дедушка! Дедушка милый, хороший, дорогой мой! — задыхается от волнения детский голос. — Так твоя я теперь? Ты мне это устроил на всю жизнь, дедушка? Твоя?

— На всю жизнь, моя крошка ненаглядная, до тех пор, пока сама не пожелаешь уйти от меня.

— Никогда! Никогда! С тобою всю жизнь, с тобой, с милым Сидоренко, с Марьей Ивановной, со всеми вами. О! Какое счастье, дедушка! Какая это огромная радость для меня!

И прильнувшая к груди дедушки девочка затихла, охваченная счастьем, о котором она до сих пор только осмеливалась робко мечтать. И дедушка затих, держа в объятиях свою любимицу, и тихо радовался своей наконец решенной задаче.

И солнце радовалось вместе с ними, теплыми лучами заливая и старого генерала, и его маленькую внучку.

[1]

От слова perfait — превосходный.

[2]

Mouvais — гадкий.

[3]

"Вы говорите по-немецки — да" (нем.).

[4]

Утро… " (нем.).

[5]

Род салопа.

[6]

Наказание, принятое в военных частях, по несколько часов стоять с ружьем.