Елена Криштоф - Май, месяц перед экзаменами Страница 21

Он лег еще одним в нашу землю. А ведь за нее шли очень большие бои, если можно было запросто выковырять столько патронов.

Я сидел на подоконнике в кухне, смотрел, как во дворе две девочки гоняли в классики, и вспоминал похороны. Как несли гроб и ордена на красной подушке и Мария Ивановна шла в последний раз рядом с человеком, которого любила. Ленчика тогда вел за руку Алексей Михайлович, а мне не было особенно грустно. Не то потому, что я отвык от Ивана Петровича, пока он лежал в больнице, а может, потому, что считал: раз уж он вернулся из города в поселок, завтра мы опять услышим, как мчится на рысях чертопхайка, подскакивая в колеях…

Еще я вспоминал, какой тогда был ветреный и темный день. Тучи ползли низко, будто хотели надавить нам всем на плечи. Впрочем, через десять лет трудно судить точно, как тогда обстояло с тучами. Возможно, они возникли сейчас в моем воображении и плыли одна за одной, серые, слоистые.

Я рисовал себе такую картину, а вокруг все было как-то особенно просто и тепло по сравнению с ней. И буднично.

Картошка просвечивала в тазике с водой. Мать примостилась на низенькой уютной табуретке, фартук на ней был в мелких цветочках. А там, за окном, девчонки уже перестали скакать на одной ножке вслед за прыгающим по асфальту куском черепицы. Они теперь ходили обнявшись, прижав голову к голове, и тонкими голосами пели:

Девчонка, девчонкаКупила поросенка.Поросенок жирный,Поезд пассажирный.Если поезд не пойдет,Машинист с ума сойдет.

Это была какая-то считалка, что ли. Я только успел подумать, где они ее подхватили, как вдруг девчонки повернулись ко мне и долго, задумчиво посмотрели не то на меня, не то просто в наше рано освещенное окно. Платьица у них были одинаковые, в клеточку. Месяц серпиком лежал над самыми их головами.

Я смотрел на девочек, как они переступали своими ножками в свете от окна, и вдруг почувствовал себя до того квадратным, до того широким, если сравнить с ними или с этим месяцем, к примеру, или с Нинкой. Я даже вспомнил: однажды наша Аннушка назвала меня Микулой… забыл, как дальше его прозвище.

Непонятная нежность защемила у меня в сердце, как пискнула. И нахлынуло какое-то чувство ответственности, что ли. Как-то мне стало грустно немного: вроде я впервые осознал себя взрослым. Не в том смысле, что мне разрешалось или становилось возможным что-то. А в том, что прибавлялось груза.

И тут я спрыгнул с подоконника, сказал матери, что иду решать задачи, и отправился к Леньке Шагалову. Дома Леньки не было. Мария Ивановна в кухне ела борщ и далеко перед собой в вытянутой руке держала толстую медицинскую книгу, как держат книги только пожилые люди. Она в самом деле была пожилая, но очень маленькая, и поэтому сзади ее иногда и теперь принимали за девочку.

Ноги у нее были, наверно, тридцать третьего размера, не больше. Сейчас эти ноги стояли на перекладине соседнего стула, как раз так, как никогда не разрешала мне ставить мать. Я глянул на Марию Ивановну и вдруг подумал, что такими ногами было особенно трудно ходить в разведку по снегу, по грязи да мокрым, расползающимся листьям. И рукам ее было трудно переворачивать, поднимать, бинтовать тяжелых, костистых, заросших партизанскими бородами дядек.

— Борща хочешь? — спросила Мария Ивановна, на минуту поворачивая ко мне свое усталое, словно запыленное лицо.

— Я к Леньке, — сказал я, хотя само собой не могла же она подумать, что к ней.

— Леонид у Алексея Михайловича.

Мария Ивановна опять пристроилась читать, не обращая на меня внимания. А я все топтался на месте, вроде в первый раз увидел ее, эту кухню, аккуратные кастрюли на полках и маленькие руки.

— Что-нибудь случилось?

Наверное, у меня было какое-то не такое лицо, потому что Мария Ивановна — я слышал, когда сбегал по лестнице, — подошла вслед за мной к дверям и еще постояла там, прежде чем их захлопнуть.

Алексей Михайлович и Ленчик сидели друг против друга за большим письменным столом. Я прямо остолбенел, как вошел в комнату: между Алексеем Михайловичем и Ленчиком стояло как раз то, о чем я вспоминал несколько минут назад.

Самодельная, грубая кованая шкатулка стояла между ними. А в шкатулке была та самая земля напополам с патронами. Это я знал точно.

Алексей Михайлович кивнул мне:

— Садись. Мы с Ленчиком немного углубились в прошлое. Сейчас вернемся.

Несколько минут они молчали, не обращая на меня внимания. Вроде действительно возвращались из прошлого. Видимо, серьезный у них только что состоялся разговор, если судить по лицам.

Алексей Михайлович сидел, далеко по столу вытянув одну руку, и рассматривал ее, то сжимая, то разжимая пальцы. Будто прикидывал, сможет ли он еще осилить в предстоящей драке. Рука была большая, надежная. Наверняка посильнее, чем у нас с Ленькой. Хотя, в общем-то, Алексей Михайлович вполне мог уже считаться стариком.

Только как о старом я о нем не мог думать, в особенности сейчас.

На лице у него все больше проступало такое выражение, будто он решился на что-то рисковое и веселое. Но ведь не поколотить же кого-то он собирался в буквальном смысле слова?

Может быть, просто рассказывал Шагалову, как прошла их с Иваном Петровичем молодость? И сейчас какой-то случай из этой молодости был у него перед глазами?

Потом он сказал Леониду:

— Вот так-то, дорогой. Как видишь, человеческие судьбы иногда переплетаются очень сложно. И хотя тут получается двойная неловкость, надо действовать.

— Поговорите сначала с ним самим, — попросил Шагалов.

Я понял, речь идет о Сергее Ивановиче Антонове, и каким-то образом продолжается разговор, затеянный сегодня Аннушкой.

— Я проведу с ним воспитательный момент, как говорят у вас в школе, — пообещал Алексей Михайлович, усмехнувшись. — Я должен был сделать это раньше, когда меня просила Анна Николаевна. Я отказался и, хуже того, никак не объяснил причины.

— Почему?

— Прошлому иногда уместнее всего спать в своих норах и не показываться на свет божий. Нет, не такому прошлому… — он перехватил Ленькин взгляд и прикрыл своей большой рукой его руку. — Ты прекрасно понимаешь, я говорил не об этом прошлом…

Тут Алексей Михайлович взял шкатулку и поставил ее на тот же стол, ближе к стене. Туда, где лежали какие-то книги и готовальня. Вроде для того, чтобы подчеркнуть: один разговор окончен. Можно начинать другой, попятный для всех троих и более легкий, что ли. Ну, вроде того, как думаем мы распорядиться своими судьбами через месяц, когда уйдем из школы. Или как решили провести выпускной вечер. А то, может быть, мы погадали бы с ним, как гадали между собой, какие темы сочинений предложат нам на экзаменах?

Но мне не хотелось говорить ни о каких темах. Лучше, чем наша Аннушка, даже Алексей Михайлович не мог бы сказать. Поэтому я не слишком вежливо кивнул на двери:

— Пошли.

На улице некоторое время мы шли молча, просто так, никуда. Обходили кучки смеющихся, громко разговаривающих людей и даже старались не попадать в круги слишком яркого света фонарей.

Потом Леня сказал слова, которые все время вертелись у меня в голове:

— Если бы он был похож на своего отца, она бы его ни за что не полюбила.

— Само собой.

— Если хочешь знать, Ант хоть и соображает себя сильной личностью, но хочет быть по-доброму сильным. А отец, для того ведь люди — пешки.

— А ведь на самом деле он слабый? — спросил я, имея в виду нашего Анта — не инженера Антонова.

— Без Нинки совершенно слабый, — подтвердил Леонид, ни капли не колеблясь. — Слабей Марика. Слабей Семиноса.

Он сказал это твердо. И я думал так же. Но тут мы повернулись друг к другу, удивленные все-таки собственным безапелляционным мнением.

— Почему? — спросил я.

— Наверное, потому, что не знает: бывают и поражения. Только надо отряхнуться и идти дальше, как Алексей Михайлович говорит.

— Привык получать легкое, — сказал я и тоже мог бы добавить: как Нина говорит. Но не добавил, просто процитировал ее же дальше: — И сам не замечает, что на каждом шагу делает себе скидку.

— Нельзя ему без Нинки…

«А тебе можно?» — чуть не спросил я, но Ленчик опередил меня:

— А ты знаешь, что Нина тогда оба варианта задачи решила?

— Знаю, — ответил я. — Еще когда знал! Нинка мне ничего не говорила, но я вспомнил, как ты черновики те от меня в стол смахнул и что ты Аннушке говорил о железобетонных конструкциях. Помнишь, в коридоре?

Но Ленчик не ответил на мой вопрос. Он шел и глядел себе под ноги. А я мог бы поспорить на что угодно, что у него есть нечто даже еще более важное, чем известие о двух вариантах задачи.

Так оно и оказалось.

— А ты знаешь, что его мать сама тоже была инженером. Училась вместе с Алексеем Михайловичем?