Герман Матвеев - Новый директор Страница 23

— С добрым утром, Волохов!

— С добрым… — с усмешкой просипел юноша и покосился на окно.

Подавляющее большинство дел, которые вел Константин Семенович, были о воровстве, но не профессионального характера. Воровство как результат порочного воспитания… Выпили. Не хватило: обокрали соседнюю квартиру… Или: гуляли, хотелось выпить, денег не было и сняли с прохожего часы… На днях он закончил дело трех молодых людей. Ночью они взломали решетку окна кладовой при столовой и украли несколько бутылок вина, ящик изюму, консервы, сироп, папиросы… Затем устроили грандиозный «выпивон». И всё в таком духе. Крадут для себя, для личной надобности. «Хоть день, да мой!», «Гуляй, пока молод!» вот девизы этих правонарушителей. Нет у них сознания ответственности, нет больших перспектив, нет благородных идеалов. Все они живут вне коллектива, узкими, личными, своими интересами. Ясно было, что и Волохов начал так, но встретил «руководителя», постепенно вошел во вкус и превратился в профессионала. Вор-профессионал — явление довольно редкое, но для окружающих чрезвычайно неприятное. У Волохова не было хорошей воровской школы, не было большого опыта, хотя он и брал на себя роль организатора и руководителя группы. Атаман шайки! Если не принимать серьезных мер, со временем из него должен выработаться хитрый, опытный и очень опасный враг общества. Волохов — не Петухов. Для таких, как он, нужны особые законы…

— Ну как, Волохов, будем сегодня разговаривать с фокусами или без фокусов? — спросил Константин Семенович.

— Ладно. Чего уж там… давайте.

— Меня интересуют некоторые подробности вашей биографии…

— А у меня нет никакой автобиографии. Родился, вырос и живу. Вот и всё. В партиях не состоял, на фронте не воевал, родственников за границей не имею, под судом состоял один раз, по глупости, — насмешливо и вяло перечислил Волохов.

— Отца своего вы знаете?

Волохов подумал, снял кепку, пальцами расправил спутанные волосы и вздохнул:

— Нет, не знаю. Да и знать не хочу. Таких гадов давить надо, как вошей…

— А вам никто не говорил, что вы очень похожи на отца?

— Как это похож?

— Внешне похожи, — объяснил Константин Семенович и прибавил: — Портретное сходство.

— А вы его видели, что ли?

— Я вам вчера сказал Волохов, что если я о чем-нибудь говорю, то значит — точно знаю.

— Чудно́… Откуда вы можете знать?

— А что в этом невероятного? Дети часто похожи на своих родителей.

— Я не про то…

Сегодня Волохов держался менее грубо и не так подозрительно. О чем он задумался после вопроса об отце, угадать было трудно, Константин Семенович не торопил его и дал возможность подумать.

— Как вы намерены жить дальше, Волохов? — Спросил он.

— Не ваша забота. Жил и жить буду.

— Как же не моя забота? Видите вот, приходится с вами возиться… протоколы писать.

— За то вам и деньги платят. А что вы вдруг о моей жизни забеспокоились?

— Просто так, по-человечески. Смотрел на вас, и стало мне немного завидно и досадно.

— Нашли кому завидовать!

— Вы молоды. Вам еще долго жить, а мне значительно больше лет… Потому и позавидовал. А досадно стало потому, что вы так идиотски, так бесполезно тратите свою жизнь.

— Кто как умеет, — неопределенно проговорил Блин.

— Вы еще только начинаете жить, а по существу уже и кончили.

— Ну да…

— Вам не выбраться из этого болота, Волохов. Вы по уши завязли… И мне кажется, что среди ваших знакомых не найдется такого, который помог бы вам выкарабкаться. Для этого нужен настоящий человек… Поэтому я и спросил об отце.

Сонная муть исчезла, глаза Волохова ожили. В них снова появились подозрительность и недоверие, Константин Семенович чувствовал, что слова его не пропадают, что они больно бьют по самолюбию юноши и откладываются где-то в глубине его сознания. Кто знает, может быть, не сейчас, не завтра, но когда-нибудь они всплывут и заставят человека задуматься. Для этого, пожалуй, понадобится случай, от которого обычно седеют люди, нужно событие, что потрясло бы искалеченную душу…

— Значит, я, по-вашему, человек конченый? — скривив губы, спросил Волохов после минутного молчания.

— По-моему, да. Вы сами себе выбрали линию жизни и упрямо на ней стоите. Жить за счет других!

— А вы докажите.

— Хорошо. Что вы делали в прошлую субботу поздно вечером?

— А что я делал? Я уж не помню.

— Хотите, я вам напомню?

— А ну?

— Обокрали пьяного. Или, как вы выражаетесь — «накололи бухаря».

— Загнули… Вон куда загнули… Да я в прошлую субботу за город уезжал.

— Волохов! Вот его часы и пропуск. — Константин Семенович выложил на стол часы и документ. — Вспомните «Приморский» ресторан… Не надо считать нас за дурачков, а себя слишком умным. Ничего хорошего из этого не будет. И лучше говорить правду. Вы же человек опытный и знаете, что чистосердечное раскаяние смягчает вину… Знаете об этом?

— Слышал.

— Ну вот. Зачем вам был нужен пропуск на завод?

— Да просто так… Ну, попал под руку, не успел выбросить, сунул в карман.

— А потом?

— Что́ потом?

— Потом куда сунули? В комод зачем спрятали?

— А куда его деть?

— А хотя бы выбросить. На улице или дома в мусор… Наконец, в почтовый ящик опустить.

— Не успел.

— Полторы недели прошло — и не успели. Это ложь. Ну как, будете говорить правду?

— Вы мне политику не шейте… Я тут ни при чем! — вдруг раздражился Волохов. — Наколол я бухаря! Верно, было такое дело. Не помню, в субботу это было или в воскресенье… И всё! А на кой… мне пропуск!

— Вам он, может быть, и не нужен. Этому легко поверить… Ну, а кому-нибудь другому? — глядя в упор на Гошку Блина, спросил Горюнов. — Почему вы молчите?

— А что говорить… Сказал раз, и амба! — твердо ответил Гошка.

— Сколько денег вы взяли у Капитонова?

— Сто рублей… или чуть побольше.

— Точнее не помните?

— Была одна бумажка в сто рублей, а потом мелочь. Пятерка, две трешки и рублей — штуки три.

— Так я и запишу: сто четырнадцать рублей. Одежду снимали?

— Нет.

— Кто вам помогал?

— А чего тут помогать. Он сам напросился… раззява!

Прошло минут пять, пока Константин Семенович записал признание Волохова. За это время вернулся Алексей Николаевич с толстой папкой бумаг и, устроившись за своим столом, занялся изучением какого-то дела.

— Прочитайте, Волохов, и распишитесь, — предложил Константин Семенович, передавая протокол.

— Фамилию подписать?

— Здесь, на первой странице, внизу фамилию, а на другой, где кончается текст, — напишите: «С моих слов записано правильно», — и тоже подпишитесь.

Когда Волохов прочитал, подписал свое признание и вернул его назад, Константин Семенович разложил перед ним на столе остальные часы:

— Теперь давайте вспоминать, где, у кого и при каких обстоятельствах вы похитили эти часы?

— А не всё ли равно, гражданин следователь, — махнув рукой, равнодушно сказал вор. — Одна пара, три пары или десять… Всё равно два года. Ну три, самое большее. Я никого не убивал, а если и взял часы или что другое, так сами виноваты: пускай не зевают.

— Бдительность у граждан воспитываете? — иронически спросил Константин Семенович. — А то, чего доброго, забудут, что в Советском Союзе воры еще есть.

— Не забудут. Не беспокойтесь. Другой на службе крадет больше, чем мы…

— Про кого вы говорите? Про Людмилу Садовскую?

— Люська тут ни при чем.

— А зачем вы взяли вчера газету? — неожиданно спросил Константин Семенович.

Вор нахмурился, и глаза его беспокойно забегали по сторонам:

— Какую газету?

— Что вы переспрашиваете, Волохов? Вы же прекрасно понимаете, о какой газете идет речь.

— Ничего я не знаю, — пробормотал Гошка в замешательстве.

— Неправда, знаете. Перед уходом в камеру стащили газету «Смена» из корзины.

— Ах, эту-у… «Смену»… Ну так бы и говорили! — деланно усмехнулся вор. — Так я же вас просил… надо передачу было завернуть, а потом…

— Я вижу, Волохов, что вы и в самом деле меня дурачком считаете, — остановил его Константин Семенович. — Зачем вы врете? Вы же обещали разговаривать «на чистоту»…

— Ну, а чего я вру? — с обидой спросил вор.

— Что вы там нашли? На газете были пометки или, может быть, наколото?

— Ничего я не знаю… Наколото! Выдумали тоже…

Константин Семенович достал из ящика газету, неторопливо развернул ее и поднял до уровня глаз.

— А вы даже не знаете, что можно буквы накалывать? По ошибке вы стащили не ту газету. Вот она! И, представьте, наколота! Посмотрите на свет! — с этими словами Горюнов передал газету Волохову, но тот ее не взял.

— Ох, и вредный вы, следователь! — мрачно произнес он.