Ника Муратова - Гавань разбитых ракушек Страница 3

— Элементарно. Следят. Просматривают сообщения. Поэтому они задерживаются где-то, пока их просекут на внешнем сервере, а потом идут дальше.

— Чепуха какая-то. Кому может понадобиться замухрышная НПО, пекущаяся о здоровом поколении?

— Не такое уж замухрышное.

— Ну, положим, согласна. Не замухрышная. Но все равно — зачем? Какой интерес?

— Со временем узнаем. В любом случае — мое дело крайнее.

Ольга взглянула на часы. Семь. Можно идти. Доберется до дома около восьми, мать как раз уже будет на работе в своем любимом ресторане.

— Ладно, Холмс, пошли. Как бы нас с тобой тоже на крючок не посадили за слишком большое рвение к работе.

— Меня-то в этом не заподозришь, а вот некоторых…

— А я что? Пиарщица, одно слово! Чепуховина, а не должность. Поехали.

Дома горел свет во всех окнах. Это было удивительно. Отец обычно был занят по вечерам своим учебником по биологии, над которым он трудился уже второй год, и закрывался у себя в кабинете, а свет в других комнатах выключал — советская привычка экономии, никак не искореняемая, даже когда плата за свет перестала играть хоть сколько-нибудь значительную роль в их семейном бюджете.

Ольга открыла дверь своим ключом. Было тихо. Ольга заглянула в кабинет отца — его рабочего кейса не было на обычном месте. Странно, где он мог так задержаться? Дверь родительской спальни была чуть приоткрыта. Ольга осторожно заглянула. На полу перед тумбой с выдвижными полками сидела мама, в костюме, с уложенными волосами, готовая идти на работу. Почти готовая. Почти, потому что с матерью происходило что-то странное. Она что-то прижимала к груди и раскачивалась, как зомби, уставившись опухшими глазами в пустоту.

Ольга шаркнула за дверью. Мать, явно сильно испугавшись, вздрогнула и быстрым движением сунула какую-то бумажку в выдвижной ящик.

— Мама?

Ольга открыла дверь и остановилась.

— Оля, ты? Почему ты входишь без стука? Неужели трудно постучать? Выйди!

Голос ее звучал неожиданно резко и даже грубо. Ольга опешила, побледнела. Развернулась, едва сдерживаясь. Мать спохватилась:

— Прости. Просто напугала. Я думала, Гоша. Он что-то задержался.

Она встала, поправила юбку и прическу.

— Ну, не дуйся. Что так поздно? — делано-бодрым голосом спросила она.

Оля повернулась и внимательно посмотрела на нее, выдержала паузу, наблюдая за изменениями в ее лице. Тревога так и не исчезла, хоть мама и старалась улыбнуться.

— Зашла с Димкой в кафе, надо было кое-что обсудить. А ты что? Не идешь на работу?

Глупый вопрос, потому что мать явно была готова к выходу.

— Иду. Но тоже задержалась. Готовила кое-какие сметы.

— Дома?

— Да, хотела в тишине все проверить.

— Мама, ты что, плакала?

— Я? Да нет, просто искала кое-что и от пыли расчихалась. Ну, мне пора. Убегаю!

Она поцеловала дочь и выпорхнула за дверь. Моложавая, подтянутая, ухоженная женщина, она всегда вызывала восхищение окружающих. При этом деловая и успешная дама, кормилица семьи, хотя и всеми силами возвышающая роль мужа. Георгий Панов, заведующий кафедрой биофака в университете, когда-то служил как материальной, так статусной опорой семьи. Со временем материальная сторона стала существенно проигрывать, уступая место лидирующим позициям супруги. Она вырвалась из безнадеги потерявшего работу рядового экономиста Института международных исследований в менеджеры одного из известных в городе ресторанов. Но при этом позиция авторитета неизменно оставалась за отцом, причем во многом благодаря именно усилиям жены.

Ольга проводила мать, запихнула в рот кусок запеченной рыбы, встретила отца, поболтала с ним о разной ерунде и уселась перед телевизором, не замечая, о чем вещают с экрана, погрузившись в собственные мысли. Зачем мама задержалась? Почему она плакала? Пыль — дурацкий предлог. Она плакала. И плакала по какой-то конкретной причине. Она всегда очень ответственно относилась к времени, старалась никогда не опаздывать на работу и уж тем более никогда не брала никаких отчетов и смет на дом. Обычно мама уходила в ресторан в обеденное время, потом приходила домой и к вечеру, когда наступал час пик для ужинов и вечерней программы, убегала вновь и уже оставалась там допоздна. Сегодня она явно ушла позже обычного. В чем же дело? После десяти вечера Ольга вновь заглянула к отцу. Тот задремал в кресле, склонив седую голову над книгой. Очки едва держались на носу, указательный палец лежал между страницами книги, в другой руке был зажат карандаш. Отец любил делать пометки по ходу чтения. Ольга улыбнулась: папа казался каким-то по-детски трогательным и добрым. У женщин этой семьи было предостаточно смекалистости и ума, но вот отцовской доброты и милой наивности недоставало.

Ольга тихо прикрыла дверь и направилась в родительскую спальню. Мамины слезы были вызваны причиной, которая находилась в этой тумбе. И она непременно должна узнать, в чем дело. Мать испугалась ее прихода, потому что думала, что это отец. Ее резкость и грубость были вызваны именно страхом. Значит, скрыть она хотела что-то именно от него. Думай, Оля, думай, что может женщина скрывать от мужа и рыдать над этим? Разве что любовника. Любовник? У матери? Не похоже. Но что тогда? Долги? Да нет, мама не из тех, кто из-за этого будет плакать. Она вообще редко плачет. И уж точно не из-за денег. Тогда что? Неужели все же любовник? Может, эта девица, что звонит сюда, тоже с этим как-то связана? Может, она посредник? Чтобы не вызывать подозрений, звонит и передает маме информацию? Воображение и так накрученной Ольги разыгралось, и вот она уже с негодованием перебирала старые семейные фотографии в тумбе, недоумевая, как же мама могла так жестоко обманывать отца, добрейшего человека на земле. Наверняка там есть письмо или еще какая улика. И что же мать потом скажет? Как оправдается?

Ольга выдвинула все ящики. Семейные фотографии вперемешку лежали в ящиках, дожидаясь, когда их кто-нибудь рассортирует. Но ни у кого не доходили руки. Ольга перебирала их и раньше и знала почти наизусть. И на этот раз все оказалось знакомым, ничего нового. Она и сама не знала, что искала. Письмо? Записку? Фотографию? Бесцельно перебирала все подряд, вытряхивала старые тетрадки, книги, конверты. Ничего не нашла. Стала складывать все обратно, внезапно устыдившись своей подозрительности. Что она, собственно, искала? Один из конвертов задержал ее внимание. Она его уже просматривала, но вернулась вновь — фотография смуглой улыбающейся девочки лет семи-восьми ее несколько удивила. Ребенок одной из старых знакомых по учебе, скорее всего. Мама заканчивала Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, у нее было множество знакомых самых разных цветов. Девочка была чернокожей, с кудрявой черной копной волос, собранных в пучок, слегка расширенной переносицей и карими глазами. Чуть полноватые губы на худеньком лице придавали лицу капризное выражение. Типичное африканское лицо. И все же… Это казалось бредом, но все же она была чем-то похожа на нее, Ольгу, в детстве. Несмотря на все различия, Ольга не сомневалась, что сходство налицо. Особенно с мамой. У нее, Ольги, было много отцовских черт, а вот у девушки на фотографии на первый план выступали мамины.

Ольга прикрыла глаза руками, пытаясь успокоиться. Наверное, это ее больное воображение. Еще эта Димкина шутка насчет второго «Я» и двойной жизни. Странным было еще то, что конверт, пустой, ненадписанный, лежал поверх всей кучи бумаг в ящике. Значит, именно его мать положила туда, когда вошла Ольга. На обратной стороне фотографии тоже не было надписи.

Ольга взяла снимок двумя пальцами, словно он был прокаженный, и положила на стол перед собой. Не обращая никакого внимания на половину двенадцатого ночи, она позвонила Димке.

— Я что-то нашла, — прошептала она.

— Что? Кто? Что случилось?

Димка, паразит, уже спал. Она тут вся извелась, а он спит! Ее этот факт так возмутил, словно все на свете должны были переживать вместе с ней.

— Я нашла фотографию. Я думаю, это она звонила.

— Да кто она, Оль? Какой ты травки накурилась?

— Да брось ты, прекрасно знаешь, что не курю. Я нашла фотографию девушки, которая звонила.

— Откуда ты знаешь, что это она? Там что — написано?

— Нет. Но она похожа. На мать очень похожа. И мне кажется, что и голос той девушки тоже был похож на мамин, интонациями. Теперь понимаешь?

— Нет.

— Значит, ты тупой, Димыч, — выдохнула Ольга.

Он не обиделся. Он привык к ее резковатым комментариям и не обращал на них внимания.

— Может, и тупой. И точно спать хочу. Чего и тебе желаю.

— Ты же сам говорил, — продолжала она заговорщически шептать.

— Что?

— Ну, про двойную жизнь, про второе «Я».

— Панова, я не знаю, какие тараканы у тебя в голове, но тебе надо лечиться. И выспаться. У тебя крыша совсем поехала. Ты притягиваешь за уши обстоятельства и пытаешься сделать сумасшедшие выводы. Вот ведь делать больше нечего. Так скоро обнаружишь, что ты — инопланетянка.