Ника Муратова - Гавань разбитых ракушек Страница 4

— Ладно, Димка. Иди храпеть.

— А ты?

— И я. Если…

Она замолчала, прислушалась к звуку поворачиваемого ключа в двери.

— Кажется, мама пришла. Ну пока, до завтра!

Она бросила трубку и схватила фотографию со стола. Мама вошла в спальню и удивленно застыла на месте. В такой час Ольга обычно спала, а не сидела в ее спальне, у тумбочки, зажимая что-то в руке за спиной.

— Ты что это?

— Привет. Мама.

— Привет. Случилось что?

— У меня — нет. А у тебя?

— И у меня — нет.

Мать говорила медленно, оглядывая обстановку вокруг. Цепкий глаз приметил чуть выдвинутый ящик трюмо. Взбудораженный вид Оли. Горящий взгляд.

— Ты что-то потеряла?

— Не знаю. Ты мне скажи.

— Оля, я устала, уже поздно, и я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

Мать выглядела раздраженной и слегка захмелевшей, даже щеки разрумянились. Обычно она не пила на работе.

— Кто тебе звонил сегодня утром?

— А мне откуда знать? Спросила бы, если так интересно.

— Она не сказала. И она звонила не первый раз.

— А это ты с чего взяла?

Мать выглядела напуганной. Самообладание не спасало ее. И чем тревожнее становились глаза матери, тем больше распалялась Ольга и начинала верить в свои самые невероятные домыслы.

— Я уверена. Она звонила много раз. И у нее, мама, у нее — твой голос!

— Да что за чушь ты несешь!

— А что ты кричишь? Чего ты боишься?

Они стояли друг против друга, мать и дочь, одинакового роста, с одинаковым ореховым цветом волос и удивительно похожим упрямым выражением лица. Обе накалены до предела. Казалось, вот-вот — и одна из них сорвется.

— Оля, успокойся! С чего ты так завелась?

— Кто это?

Ольга вытянула вперед руку с фотографией. И тут у матери сдали нервы. В совершенно нехарактерной для нее манере она резко опустилась на пол, побледнела и стала плакать. Это было настолько неожиданно и необычно для матери, что Ольга испугалась.

— Мама, мам!

Она присела рядом с ней на корточки и положила руку на плечо.

— Ну что ты? Ну, мам!

— Что случилось?

Обе женщины вздрогнули и подняли головы. В дверях спальни стоял заспанный отец и тревожно, щурясь от света, всматривался в своих девочек, как он их называл. Оля сглотнула слезы и покосилась на мать. Та закрыла заплаканное лицо руками.

— Марина?

Она махнула рукой, не поднимая головы. Иди, мол. Не вмешивайся.

Благодушный отец привык не вмешиваться в девчоночьи дела, но обычно рыдала дочь, а мать успокаивала, а тут было, похоже, наоборот.

— Ты не заболела?

Мать подняла опухшее лицо.

— Да нет, Гош, климакс проклятый, нервы ни к черту. Ты же знаешь. Ты иди, иди. Я сейчас успокоюсь.

— Выпей что-нибудь.

— Обязательно. Как раз собиралась. Оля, принеси мне пустырник, он на кухне.

Оля вышла, прикрыв за собой дверь. Она ощущала себя напуганной. Было совершенно очевидно, что она прикоснулась к какой-то страшной тайне, к чему-то, что молниеносно выбило маму из колеи. Ей жутко хотелось знать всю правду, но в то же время она чувствовала, что правда такова, что легче ей от нее не станет.

Через несколько минут вслед за ней на кухню вышла мама.

— Поговорим завтра. Я все тебе объясню.

— Ты не хочешь говорить при отце? — тихо спросила Ольга.

Мать кивнула. Бросила умоляющий взгляд и вернулась в спальню.

Ольга еще долго сидела на кухне, опустив голову на руки. Выпила пустырник, приготовленный для мамы. Потом пошла к себе в комнату и свалилась в кровать, не раздеваясь и даже не смыв косметику.

Когда она проснулась, солнце так ярко било в окна, что было ясно — она чудовищно проспала. Чертыхнувшись, она бросилась искать мобильник.

— Алло, Свет? Привет, это Панова. Я приболела что-то, предупреди администрацию, о'кей? У меня там одна встреча на сегодня, Димка знает подробности, позвони им и перенеси на завтра на то же время, ладно? Спасибо, Свет. До завтра.

Ну вот, с работой улажено. Это было самым легким шагом в сегодняшней программе. Она глянула в зеркало — оттуда на нее смотрело заспанное растерянное лицо с черными разводами туши под глазами и растрепанными волосами. Ольга приняла душ и немного взбодрилась. Не успела она выйти из душа, как позвонил Димыч, встревоженный ее внезапной болезнью. Ольга не стала ничего объяснять, да и объяснять было пока нечего.

Мама ждала ее на кухне. Отец ушел на работу, и мать сидела с кружкой остывшего кофе и неотрывно смотрела в окно. Перед ней на столе лежала та самая фотография.

— Привет, мам.

— Привет.

Ольга, не произнеся больше ни слова, насыпала кофе в планшер на двоих и залила кипятком. Выждав пару минут, нажала на пресс и разлила кофе в две чашки. Одну поставила перед матерью. Та следила за каждым ее движением, спокойно, не выказывая ни малейших признаков желания начать разговор первой. Оля отхлебнула горячего кофе и уставилась на фотографию.

— Что происходит, мам? Я не понимаю.

— А почему у тебя такой холодный тон, Оль? Я, кстати, от тебя жду объяснения, что ты так завелась?

— Еще вчера ты таких вопросов не задавала.

— Как раз задавала. Просто ты слушаешь только себя. Никогда не думала, что моя дочь будет разговаривать со мной в таком тоне.

Ольга открыла упаковку вишневого йогурта и медленно стала зачерпывать маленькой ложкой густую розовую массу. Мамин излюбленный прием. Нападать и давить на совесть, чтобы на корню пресечь все попытки опасного спора. Она избегала конфликтов. Они с мамой в общем-то жили дружно. Были стычки по мелочам, но до скандалов никогда не доходило. Мать уважала личную территорию Ольги, поддерживала ее попытки самостоятельных решений, не сильно вникала в ее личную жизнь, да и не особо вмешивалась, когда оказывалась посвященной. Вполне дружеские отношения. Ольге иногда смутно казалось, что в них недостает тепла и искренности, но, с другой стороны, рассуждала она, в других семьях постоянные скандалы и нервотрепки, а у нее — спокойная жизнь. Видимо, у всего есть своя цена. Она не сомневалась, что мать любит ее, просто… Иногда хотелось, чтобы нейтральности в их отношениях было чуть меньше.

— Ладно, мам. Вчера ты сказала, что поговорим сегодня. Вот оно — сегодня.

— Да, вчера я пообещала поговорить. Но я все еще сомневаюсь — достаточно ли ты взрослая и созрела для того, чтобы выслушать и понять то, что я собиралась рассказать.

Ольга выронила ложку.

— Я? Мне двадцать восемь лет, мама! О чем ты говоришь?

— Ну, Оль, паспортные данные еще ничего не значат. Ты сейчас успокойся и пообещай меня выслушать. Не перебивай. Дай мне все спокойно рассказать. Мне и самой нелегко. Надо было мне это сделать раньше и не доводить до такого абсурда. Но что же делать, никак не могла собраться с духом.

Ольга пожала плечами, но заставила себя сесть и выслушать. И у нее хватило терпения. Вернее, у нее просто не было слов, чтобы перебивать.

— Ты права, девочка с фотографии и та, что звонила мне, — одна и та же девушка. Не знаю, как ты не догадалась, это непостижимо просто. Наверное, в такие моменты интуиция работает мощнее логики.

Ольга только приподняла брови.

— Так кто она?

— Она чуть старше тебя, на четыре года. И она моя дочь. У меня был роман в университете, бурный и краткосрочный. Папаша девочки укатил к себе в Африку еще до того, как родилась Рита. А я элементарно струсила. Струсила, что родители не поймут, струсила, что с темнокожей девочкой на руках никогда не выйду замуж, струсила, что обвинят в связи с иностранцем и во всех смертных грехах, тогда это было бы серьезным препятствием к карьере. При отцовской работе у меня не было никакого шанса найти поддержку в семье. Я рисковала остаться одна, без поддержки родителей, с ребенком на руках, без диплома, без будущего. Аборт делать было поздно, и я, всеми неправдами скрывая от окружающих свою беременность, перетягивала живот, пока скрывать стало уже невозможно. Но к тому времени наступили летние каникулы, и я спокойно родила. Тем немногим знакомым, кто знал о моей беременности, я сказала, что ребенок родился мертвым. Я отдала Риту. В Дом ребенка. Не думай, я не забыла о ней. Постоянно навещала. Говорила, что я ее дальняя родственница. Давала денег воспитателям. Потом договорилась с одной из них, что та возьмет ее к себе. Формально Рита оставалась в детском доме, но по вечерам уходила домой с той воспитательницей. А я постоянно передавала им деньги, что могла себе позволить. А потом я вышла замуж. За твоего отца. И стала появляться там очень редко. Родилась ты. Я не могла позволить, чтобы Гоша узнал о Рите. Он бы не понял меня. Я не хотела его терять, я люблю твоего отца, ты прекрасно это знаешь. Потом мы уехали из Москвы из-за работы Гоши, и я лишь изредка ездила туда и навещала ее. Когда Рите исполнилось десять лет, ее опекунша решила переехать в другой город и взяла ее с собой. Уж не знаю, как она там оформила документы, но они на какое-то время совершенно исчезли с горизонта. Я пыталась их найти. Но не смогла. А года два назад Рита мне позвонила. Сказала, что живет где-то далеко, за пределами России, но где — не захотела говорить. Сказала, что ее мать перед смертью дала мой номер телефона, уж как узнала — ума не приложу. Сказала, что благодарна мне за все и что…