Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь Страница 30

Повидло кинулся к Фуфле.

Фуфло остановился, с опаской посмотрел на Повидлу и бросил трубу.

Рохлики опять заржали. С визгом, всхлипами и воплями.

Повидло вдруг зарычал — честное слово, первый раз в жизни услышал, как он рычит — и кинулся на Гриньку и Петьку. Те заорали дурными голосами и влепились в стену. И тогда заржал Фуфло.

— Ату их! Куси их! Так их! — орал он, приплясывая, а Повидло, как бешеный, прыгал перед ребятами и ужасно громко лаял и рычал.

— Уйми своего балбеса! — закричал Гриня, лягаясь.

— Куси их! — орал Фуфло.

— Держи свою псину! — вопил Петька, дрыгая ногами.

— Ко мне, Повидло! — кричал я.

Продолжалось это довольно долго. Уже прохожие начали останавливаться и делать замечания.

Наконец я ухватил этого подлого пса за ошейник и дал ему хорошего пинка.

Он сразу присмирел, но обиделся. Наверно, правильно обиделся, но тут уж мне было не до его переживаний. Злой, как черт, я пошел на Фуфлу.

— А ну, катись отсюда! — сказал я.

Он хотел что-то вякнуть, но у меня, наверно, был такой вид, что он только сказал:

— Я что, я ничего, это вот они…

Потом хихикнул пару раз, помахал Грине и Петьке ручкой и пошел на ту сторону.

— Трепачи! — сказал я Гриньке и Петьке. — И в самом деле — рохлики.

Они вначале вроде немного сконфузились, а потом накинулись на меня.

Они орали, что я заступаюсь за Фуфлу, что я отрываюсь от коллектива, что они начали действовать, а я их не поддержал и что я вообще чуть ли не предатель.

— Еще и кабыздоха своего на нас натравил! — кричал Петька.

— Недоразвитый пес какой-то, — поддержал его Гриня, — весь в хозяина.

— А вы — герои, — сказал я. — А если бы он вас трубой?

— Кто? Он?! Да мы бы ему! — кричал Петька.

— Не посмел бы! — вторил ему Гриня.

— Еще как посмел бы, — сказал я. — Ладно, время позднее. Завтра обсудим.

— Нечего нам с тобой обсуждать, — сказал Петька. — У тебя у самого дела… с милицией.

— Ага, — сказал я и пошел домой. Отошел на несколько шагов и оглянулся, а они стоят и машут друг на друга руками. Обсуждают. Ну и пусть машут. Пусть обсуждают. Рохлики!

Время было не слишком позднее, но дома уже все спали — утомились: тетка Поля с дороги, мама от встречи, а Мишка с Олей, наверно, просто объелись. Я стукнулся к дяде Саше — его все еще не было. Ну что ж, значит… тем лучше.

Я тоже улегся. Завтра воскресенье. Ворочался, ворочался — никак не заснуть. Все какие-то мысли в голову лезут. Разные. Главным образом про то, что, наверно, я так и останусь неорганизованным — опять день прошел почти без толку. Да и наглупил я порядочно. Зачем, например, ушел из школы? Или, например, зачем пошел к Басовой, а потом — в этот «Гном»? Тьфу ты — опять стихи! Я разозлился, но стихи вдруг стали наползать на меня. Я их отталкиваю, а они откуда-то ползут и ползут, и я поймал себя на том, что уже бормочу их шепотом.

Зачем пошел я к Маше?Не надо бы ходить…

А дальше, кроме «каши», к Маше никакой рифмы не подбиралось. Я бормотал, бормотал: «Маши-Саши», «Клаши-Маши», «ваши-наши». Но «Саши» и «Клаши» были тут совсем уж ни при чем, а с «ваши» и еще «наши» просто ничего не придумывалось. Я махнул рукой и сочинил дальше:

…Поел бы лучше каши,И нечего чудить!А потом, а потомЯ попал в этот «Гном».Ах, зачем я пошел?Только горе нашел.

И еще:

Пес Повидло залаял,А Фуфло испугался.И, как дым, он растаял,Но ужасно ругался.

Вот последнее — хотя это и не совсем правда — мне даже понравилось. Особенно: «И, как дым, он растаял». Это, по-моему, как это называется… художественный образ, «как дым, растаял»…

Так с этими стихами я и начал засыпать и уже сквозь сон слышал, что пришел батя. Он заглянул в комнату, но сразу прикрыл дверь. За дверью снял ботинки и в носках тихо зашел.

— Пап, — сказал я шепотом.

— Не спишь? — спросил он.

— Ты ложись на Мишкиной раскладушке.

— А он где?

— Он на Олиной кровати, а Оля с мамой и Полей.

— Ага, — сказал он и начал в темноте раздеваться.

Потом в трусах и в майке присел ко мне.

— Слушай, Сень, ты, если рано проснешься, разбуди меня. Поговорить надо.

— Ладно, — сказал я.

— Ты, Вася? — спросила мама сонным голосом. Она всегда просыпается, когда папа приходит.

— Я, Люда. Спи, спи, — сказал папа тихонько и улегся.

Раскладушка под ним заскрипела, и уже через минутку я услышал, как он задышал глубоко и ровно. Заснул. Он всегда засыпал сразу. «Солдатская привычка, — говорил он, — меня и пушками не разбудишь». И действительно, мы могли шуметь сколько угодно, он не просыпался. Но, между прочим, если какой-нибудь посторонний шум слышался, например, дядя Гриша на кухне табуретку уронит или за окном кто-нибудь заголосит, он сразу поднимал голову и прислушивался и, если считал, что все в порядке, опять сразу засыпал. «Милицейская привычка», — говорил он. И вот он заснул, а у меня сон прошел, и я опять начал ворочаться. Но стихи уже не лезли.

А потом я услышал громкий шепот на маминой кровати. Это тетка Поля спрашивала маму, часто ли папа так поздно приходит.

— Часто, — вздохнув, сказала мама. — Работа такая.

— Провались она, такая работа, — сердито сказала тетка Поля. — Что за жизнь?!

Я не хотел слушать и натянул одеяло на уши, но тетка Поля шептала так громко — тихо она не умела, — что как я ни старался, а все равно слышал, и то, что я слышал, мне не нравилось. Тетка Поля то ругала, то жалела маму, а мама возражала, но как-то не очень уверенно. А ругала ее Поля за то, что у мамы с таким мужем совсем жизни никакой нет. Сидит сиднем дома, никуда не ходит, даже в отпуск и то по-человечески никуда не съездит.

— Я ж болею часто, Поля, — говорила мама, — куда уж мне разгуливать-то. Я и на работу-то почти не хожу — все бюллетени да бюллетени. Мне уж и инвалидность предлагают…

— А раз болеешь — надо лечиться, — шипела тетка. — Был бы хороший муж, он бы тебя из санаториев да домов отдыха не отпускал бы.

— Я ездила… — говорила мама.

— Ездила, ездила! Вон и квартиры настоящей с такой-то семьей и то получить не сумел, а очередь, когда она еще подойдет, эта очередь, — гнула свое тетка. — Нет, непрактичный он человек, не хозяин он, твой Василий.

— Он о себе не думает, — сказала мама.

— Он и о себе не думает и о вас не думает. Нарожал детей, а что толку. Вон Сенька у вас совсем в прислугу превратился. А ему учиться, развлекаться надо.

Ну и тетка — до чего же вредная оказалась. Мне даже крикнуть захотелось — пусть не выдумывает, я и учусь и развлекаюсь, а квартира у нас обязательно будет, и батя нас всех любит и старается, чтобы нам нормально жилось, только времени у него действительно мало. Конечно, я этого не крикнул, а взял и сунул голову под подушку, чтобы не слушать, что она там еще плетет, а то, чего доброго, не выдержу и запущу в нее подушкой. Но, честно говоря, чем-то ее слова меня зацепили. Не тем, конечно, что у нас квартиры еще нет отдельной, а чем-то таким… не знаю даже, как сказать. Вот и стихов батя не знает, и поговорить ему со мной все времени нет, а когда мы все вместе куда-нибудь ходили — я уж и не помню. Кажется, года три — четыре назад он нас всех в зоопарк водил. И еще раза два в кино ходили. Один раз в Павловск ездили. Больше и не помню. И чего-то у меня на сердце кошки зацарапали. Так под это царапанье я и заснул.

И в воскресное утро проснулся позже всех. Огляделся. В комнате никого, а из кухни слышен громкий тети-Полин смех и другие голоса. Я вскочил и в трусах вышел в коридор и налетел на Ангелину Павловну.

— Сеня, — сказала она строго, — ты уже взрослый мальчик, почти юноша. И нэ-э-прилично разгуливать в таком виде в общественном месте.

Вот ведь, обязательно настроение испортит! Я, конечно, этого не сказал, а извинился и шмыгнул обратно в комнату, натянул брюки. Но, между прочим, подумал: а в этих, как их, бигудях и в халате прилично в общественном месте разгуливать? Ну, да ладно, не до нее мне сейчас. Как это Татьяна говорит — инго… игнорируй.

Батя был в кухне тоже. И веселый. Я даже удивился — такой он был веселый.

— А-а! Сеня! — закричал он, когда я вошел. — Ну и спал ты!

— Ага, — сказал я.

На плите что-то шипело и скворчало. Тетка Поля красная как вареный рак чего-то там колдовала и все время кричала и хохотала, мама сидела на табуретке, Мишка — подумать только! — чистил картошку, а Ольга терла морковь. И этот подлый подхалим Повидло тоже был здесь и подхалимскими глазами смотрел на тетку Полю — авось отломится что-нибудь. И на меня никакого внимания не обратил, как будто я для него пустое место.