Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги Страница 39

Дураки, смеялся я про себя. Медведи неповоротливые.

На соседней улице я выпрямился и перешел на обычный шаг. И Феликс вынырнул из темноты. Мы бежали от полицейских одним путем. Я начал тихонько посвистывать. Настроение резко улучшилось. На меня снизошло благостное состояние духа (так сказала бы наша Дульсинея-Габи).

Как будто в эти часы во всем мире есть только мы с Феликсом, а остальные играют второстепенные роли в нашем спектакле. Мы велели им спать — и они послушались. Разве что некоторым снится, будто они еще не спят. И только мы вдвоем бодры, мы начеку. Мы проносимся по темным улицам, как тени. Мы здесь чужие. Мы — из другого теста. Мы отделены от них тонкой линией. Если ребенок в пижаме проснется сейчас, подойдет к окну и увидит меня, он решит, что я ему снюсь. Что я — летучая мышь в человеческом обличье. Или примет меня за коммандо[29]. Я шагал легко. Пинал шины припаркованных машин. Просто так, захотелось. А что? Сейчас здесь все мое. И улица, и город. Все улицы. Вы спите, а я кружу по ним, опасный, непредсказуемый, я никому и ничего не должен. Захочу — разрушу полгорода. А может, сожгу. Как знать? Ах вы, мои бедняжки! Наивные, изнеженные. Спите спокойно. Не бойтесь. Я ничего вам не сделаю. Я спокоен и милостив.

Я могу взять гвоздь и нацарапать свое имя на всех машинах. Нуну прошел здесь в ночи. Бойтесь и трепещите!

Мне надо придумать свой знак. Как золотой колосок у Феликса.

Спите спокойно в своих домиках, беззащитные семейки, состоящие из отца, матери и двоих детей. Что вы знаете о настоящей жизни и о том, как легко разрушить ваше крошечное счастье? Что вы понимаете в борьбе за существование, в бесконечной войне между преступностью и законом? Спите, укройтесь как следует. Натяните одеяла до самых ушей.

Я передвигался на местности, как вражеский лазутчик. Нырял в палисадники, в подъезды и терпеливо выжидал. Припозднившиеся прохожие проходили мимо, почти касаясь меня, и не подозревали об этом. В одном из подъездов женщина бок о бок со мной искала в сумочке ключи. Она посмотрела на меня сквозь две пары велосипедов почти в упор и не увидела.

Надо замедлиться, я все время перехожу на бег.

Где-то год назад я участвовал в задержании такого парня, как я. Мы с отцом возвращались в ночи от Габи, с праздничного ужина, уж не помню, по какому поводу устроенного (а, кажется, по поводу того, что она досидела до конца на одной из своих диет). Так вот, по дороге домой у отца в машине запищала рация: двое подростков пытались проникнуть в автомобиль возле кинотеатра «Рон». Отец тут же развернулся, и мы полетели туда. Вообще-то ему запрещено брать меня с собой, но он боялся, что если сначала завезет меня домой, то не успеет на место, а чтобы он пропустил захват…

В самом деле, полетели. Я прямо в кресло влип. Впереди была пробка, и отец сердито сопел и бил кулаком по рулю, у него не было проблесковых маяков и сирены, и мы застряли там. Я помалкивал, потому что видел, как на шее и на лбу у него вздуваются вены. Через пробку он прорвался в две секунды.

Колеса скрипели, машина взвывала и охала, отец развернулся на месте и поехал по встречной полосе! Он просачивался между рядами, вклинивался в поток, чуть не врезался во впереди идущую машину. Я думал, оба мы вот-вот убьемся, а он с таким лицом нарушал все свои обожаемые законы, что я решил не соваться. И хотя я помнил его девиз: «Если глава правительства оказывается под прицелом, телохранитель не просит прощения, сбивая его с ног», меня пугала такая мгновенная перемена в нем, это буйство, будто в нем распрямилась какая-то пружина, которую он сжимал всю жизнь.

Во время этой сумасшедшей поездки он отрывисто, будто отдавая приказы, проинструктировал меня, чего мне нельзя делать: нельзя подавать голос, нельзя выходить из машины, нельзя ничем обнаруживать своего присутствия. Как будто я сам не понимаю. Я смотрел на него краем глаза: это был совсем незнакомый человек. Глаза его горели каким-то новым огнем, веселым и диким. Он получал удовольствие от безумной игры со смертью, будто снова вернулся к сумасшедшим выходкам своей молодости, теперь уже с позволения закона. По рации все время передавали отчеты полицейских, сидевших в засаде рядом с кинотеатром. Они сообщали о том, что один из подростков, помоложе, стоит на стреме, следит, чтобы никто не помешал второму забраться в машину. Ему даже в голову не пришло, что прямо над ним, на крыше, наш человек сейчас шепотом сообщает его приметы в рацию.

Интересное у меня было детство, верно?

Ну, не совсем это верно. Но сейчас речь не о моем детстве, а о захвате. О детстве — как-нибудь в другой раз.

Мы припарковались на углу. И в этот момент человек с опасным блеском в глазах, поселившийся внутри отца, вдруг исчез. Я почувствовал, как гигантская пружина усилием воли сжимается обратно. Отец быстро натянул поверх форменной рубашки штатский свитер, достал маленький полевой бинокль и взглянул в него на происходящее. Вот таким он был мне знаком. Похоже, только сейчас он вспомнил, что я тоже здесь, что я не коллега-полицейский, а его собственный ребенок, и он улыбнулся мне коротко и сердечно, и коснулся моей щеки:

— Я рад, что ты со мной, — сказал он, и я замер, как по стойке «смирно»: с чего это вдруг он говорит мне такое, да еще посреди операции? Что вообще происходит, если настало время для таких слов? Щека моя вспыхнула под его рукой. Еще бы.

Полицейский с крыши сообщил, что второй подросток уже в который раз проходит мимо желтого «фиата» и заглядывает внутрь. Как только на улице появляется прохожий, он тут же отворачивается от машины и начинает с повышенным интересом разглядывать киноафиши.

— Семьдесят пятый, ответь семьдесят второму, прием, — шепнул отец в рацию. Он снова был полицейским при исполнении задания.

— Семьдесят пятый слушает.

— Никаких лишних движений, пока он не окажется в машине. Чтобы не успел сбежать и оставил достаточно отэпэ внутри. Ясно?

— Ясно, конец связи.

«Отэпэ» — это наше специальное полицейское сокращение. Отпечатки пальцев.

И еще несколько мгновений напряженной тишины. По улице прошла парочка, остановились поцеловаться прямо возле машины. Видно, хотели уединиться. Им, наивным, даже в голову не пришло, какая у нас здесь заварушка с рациями и биноклями.

— Закончили миловаться, — сообщил полицейский с крыши.

— Бесплатное кино, а? — фыркнул в рацию другой полицейский, прятавшийся в кустах.

— Прекратить шутки в эфире! — рявкнул отец.

Еще минута. Отец барабанил пальцами по рулю. Глаза у него сузились. Он готов был вот-вот приступить к действию.

— Парень достал отмычку, — сообщили с крыши. — Открывает замок.

И спустя пару секунд:

— Он внутри.

— Сосчитайте до десяти и приступайте, — шепнул отец в рацию. — Я возьму на себя второго. Семьдесят пятый берет взломщика, семьдесят третий перекроет путь к отступлению. Действуйте!

Он так красиво бросил это «Действуйте!», прямо как в кино.

Совершенно забыв про меня, отец выскочил из машины. Он был весь поглощен операцией. Я смотрел на него, запоминая его движения. Вот он идет по улице, засунув руки в карманы. Парень, стоящий на стреме, замечает его краем глаза, но принимает за простого прохожего. И отец сейчас действительно вылитый обычный человек после тяжелого рабочего дня. Опущенные плечи, усталая походка. Таким он и приходит домой. Наверное, не так уж он и счастлив, когда возвращается, подумалось мне вдруг. Наверное, дом кажется ему пустым, несмотря на меня. Потому что там нет той, которая ему нужна.

Еще три шага. Еще десять. У меня пересохло во рту. Пятнадцать метров разделяет их, и парень до сих пор ничего не заподозрил.

И тут мой отец бросился на него, как дикий бык, с криком: «Мерзавец!», вырвавшимся откуда-то из живота. Даже я понял, что он совершает ошибку! Что надо было подойти поближе и только тогда нападать!

Он просто не смог больше сдерживаться, он так ненавидел преступников, что готов был душить их голыми руками!

— Ты воспринимаешь это как свой личный бой, — говорила ему Габи. — Из-за этого ты проваливаешь операции.

Личный? Что может быть личного между моим отцом и преступниками?

— Ты так жаждешь отомстить им, что сам себя выдаешь.

Отомстить? За что?

Парень испуганно вскрикнул, растерялся, но спустя секунду он уже пришел в себя и пустился наутек. Он бежал со всех ног, почти не касаясь земли. Отцу не угнаться было за ним. Парень обходил его, как резвый футболист. Отец бежал тяжело, неуклюже, яростно размахивая руками. Второй преступник, взломщик, увидел, что происходит, и бросился в мою сторону. Я видел, как полицейский, прятавшийся в кустах, выскочил из своего укрытия и в отчаянии развел руками. Стоявший на стреме оторвался от отца, теперь он был в сотне метров от меня. Я осторожно вышел из машины и как будто между прочим пошел ему навстречу. Я даже не нервничал. Тело мое действовало, как отлаженный механизм, и само принимало решения. Я не смотрел на парня, и он не смотрел на меня: подумаешь, мальчишка. Он убегал от взрослых полицейских. Он почти поравнялся со мной, я успел увидеть его округлившиеся глаза и внезапным движением, в точности как учил отец, бросился ему под ноги.