Валерий Медведев - Непохожие близнецы (До свадьбы заживет) Страница 5

Если бы Тулькин не сказал, что из-за любви он мне не поможет, а из ненависти с удовольствием, может, мне пришлось бы искать четвёртого сообщника, но когда он сказал, что из ненависти он бы ещё помог, тогда я высыпал на ладонь ещё две таблетки питьевой соды (всего, значит, на четыре серии детективных, шпионских, цветных снов) и сказал:

— Ты мне будешь помогать из ненависти к ней!

— Это как же? — не понял Тулькин. — Помогать из ненависти?

— А вот так же, — начал я своё, может быть, самое сложное и унизительное объяснение в своей жизни. — Я кто такой? — спросил я Тулькина.

— А кто ты такой? — спросил меня Тулькин.

— Я шалопут! — сказал я твёрдо. — Шалопут!

— Ты шалопут, — с удовольствием подтвердил Тулькин и как-то уж чересчур поспешно.

— Кто шалопут? — переспросил я грозно Тулькина, сдерживая желание дать за такое оскорбление Тулькину в зубы.

Но потом я подумал, что это он говорит так для дела и только поддакивает мне, я успокоился и сказал:

— Я ещё и лентяй!

— Ты ещё и лентяй! — подтвердил снова с удовольствием Тулькин.

— Кто лентяй?..

Мы помолчали. Я боялся, что я всё-таки дам Тулькину в зубы за оскорбление личности, — в конце концов, можно же подтверждать и молча, кивком головы, но пересилил себя и, скрипнув зубами, продолжал:

— Но Кузовлева об этом ничего не знает? Так? — спросил я.

— Так, — подтвердил Тулькин, — не знает.

— Значит, если бы Кузовлева дружила с Мешковым или Дерябиным, а не со мной, то это было бы совсем другое дело? Так? — спросил я Тулькина.

— Совсем другое дело! — сказал Тулькин и ещё кивнул головой. — Значит, так ей и надо! — обрадовался по-настоящему Тулькин. — Всё равно с тобой все мучаются: и родители, и школа, и весь наш дачный посёлок, а она что, исключение, что ли… А таблеток серии на три дашь? — спросил разбушевавшийся Тулькин.

Я снова вытащил из кармана коробочку и отсыпал на ладонь Тулькина три таблетки.

— И про то, как папину бритву тупишь, расскажешь! — предупредил меня Тулькин.

— После похищения, — ответил я. — Значит, после ужина я похищаю себя в сторожку на кладбище. В восемь ноль-ноль. На твоих сколько?

Тулькин посмотрел на свои часы с одной секундной стрелкой и сказал:

— Зачем после ужина? Сейчас тебя похитим! Верёвку только возьму и ещё кое-что!

— Как же, — сказал я. — На голодный желудок, что ли?

— Именно на голодный… Чтобы неожиданней. Только у меня к тебе просьба: дай ещё на две серии таблеток…

— После, после, — сказал я. — После похищения всё отдам.

Тулькин немного попереживал и сказал:

— Тогда спрячься сейчас за сарай, чтобы нас вместе никто не видел, и жди… Я к тебе незаметно сам подойду…

Уже из-за сарая я увидел, как на крыльце собака Гальда встретила Тулькина и стала на него лаять (наверно, медаль просила вернуть обратно), а я подумал, что молодец Тулькин, не злопамятный! Не держит на меня злобы за папину бритву. Правда, я ничего такого с бритвой его папы не делал и не тупил, конечно, никогда и тупить-то не собирался. Я просто проверял одну заметку из журнала «Техника — молодёжи». Там было написано, что если в лунную ночь положить опасную бритву на свет, то к утру она затупится. А когда бритва затупится, то, я думал, что Тулькин распространит слух среди ребят, что я одной силой воли могу тупить бритвы на расстоянии. И кто-нибудь из ребят расскажет об этом Танечке Кузовлевой, и тогда она скажет: «А я давно замечала, что у Лёши во взгляде есть что-то гипнотически магнетическое!»

Между прочим, у нас дома опасной бритвы нет — мой папа бреется электрической, — поэтому я и решил с помощью бритвы отца Тулькина проверить это явление, а Тулькин, видно, не читает журналов, поэтому он и решил, что это я туплю бритву, а не лунный свет. Я однажды наблюдал за ним, как он всю ночь не спал, всё меня караулил. Я, конечно, и не думал подходить к дому Тулькиных, я-то знал, что бритва и так затупится…

Тем временем в доме Тулькиных собака Гальда всё продолжала лаять, а Тулькин всё не выходил, а я подумал, что Гальда зря требует отдать ей медаль обратно: Тулькин, в конце концов, тоже имеет право носить её — он ведь Гальду учил всяким штукам, а не она его. Я подождал ещё немного, но Тулькин всё не выходил, сестра вышла на крыльцо, а Тулькина всё не было. Тогда я оглянулся: может, он уже подошёл ко мне? Тулькин сказал, что подойдёт незаметно, но рядом со мной никого не было. С другой стороны сарая тоже не было Тулькина. Я ждать больше не мог, в конце концов ничего не случится такого, если не Тулькин незаметно подойдёт ко мне, а я к нему. Я перелез через забор и уже хотел перебежать улицу быстро, как солдаты в кинокартинах про войну, но в это время меня кто-то грубо (непозволительно грубо) схватил за плечо.

Не было на земле такой силы, которая в такую минуту могла меня удержать на месте, но через секунду я убедился, что такая сила есть на земле и зовут эту силу Николай Сутулов. Вообще-то Сутулова в списке моих врагов у меня не было, но, вероятно, я был у него в списке его врагов, потому что вот уже с первого дня, как он приехал на дачу, он при каждой встрече даёт мне какой-то незаметный, но очень больной подзатыльник, приговаривая при этом: «Первый просит посадки!..» или «Второй просит посадки!..» Вместе с сегодняшним подзатыльником он мне их на шею уже двадцать восемь штук посадил. Потом он ещё всегда проводит на мне один приём борьбы самбо и удаляется. Вот и сейчас он сказал:

— Двадцать восьмой просит посадки!.. — потом дал по шее, продолжая держать меня за плечо. — Из положения удержания, — сказал Сутулов, захватываю правой рукой запястье правой руки противника, ставлю локоть правой руки к его шее, поднимаю предплечье своей правой руки и… провожу приём!.. За секунду…

Он вот так на мне провёл уже двадцать восемь приёмов борьбы самбо. На словах, правда, но всё равно противно. А за что? Я ему абсолютно ничего такого не сделал, только один раз подошёл к нему и спросил его, задрав голову. (Сутулов у нас на четыре головы выше всех ребят!)

— Слушай, Сутулов, — сказал я ему, — при твоём росте у тебя твои мозги там… (я показал рукой вверх) должны быть в состоянии невесомости… Я правильно говорю?..

А Сутулов вместо ответа дал мне тогда по шее и сказал:

— Первый просит посадки!.. — Потом первый раз показал мне хронометр, который он носил на руке, и пояснил: — Резко поднимаю сомкнутые руки, быстро отбрасываю руки противника и, нагнувшись, захватываю его ноги в подколенных изгибах… И… приём провожу в три секунды.

Наверно, ему Тулькин, Мешков и Дерябин что-нибудь на меня наговорили. Я, конечно, мог Сутулову давно дать сдачи, и вообще, но это было бы ужасно примитивно, просто подраться… в духе каких-то питекантропов. А вообще-то у меня есть, уже есть, уже приготовлен для Сутулова один химический состав, жёлтый-жёлтый, как «жёлтая лихорадка». Если им мазнуть по лицу, несколько дней не будешь от умывальника отходить… А дальше всё должно происходить так: Сутулов мне, значит, делает на шею посадку двадцать девятого подзатыльника (двадцать восьмой я только что получил!), а я ему — «жёлтую лихорадку»… и тридцатого подзатыльника уже не будет…

А может, мне прямо сейчас дать Сутулову по роже, чтоб не было посадки и двадцать девятого?

Я сжал в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной «жёлтой лихорадкой», но тут же подумал, что с Сутуловым я расправиться всегда успею! И как ещё расправиться! Я, кроме «жёлтой лихорадки», такое для Сутулова приготовил — весь век меня помнить будет, а сейчас самое главное — поскорее отвязаться от него и терпеливо дослушать до конца приём самбо, который проводил на мне этот гнусный Сутулов.

— Представляешь… — сказал Сутулов, покончив с приёмом самбо, — всё проходит, как у Дюма — «Десять лет спустя», ты сидишь на веранде…

Я хотел спросить: «С кем?» — но удержался. Я-то знал, что на веранде через десять лет я буду сидеть с Танечкой, я знал, а Сутулов в этом убедится, когда подойдёт ко мне через десять лет.

— Я, значит, подхожу, — сказал Сутулов, — и… две тысячи двести двадцать восьмой… просит посадки…

— Ну что ты, Сутулов, — сказал я, — какой две тысячи двести двадцать восьмой… двести тысяч двести двадцать восьмой просит посадки…

Сутулов, видно, не ожидал от меня такой фразы (я сам не ожидал её от себя! Но ведь Тулькин ждёт! Скорей! Скорей!), поэтому Сутулов разинул рот, подумал, поправил бороду и сказал:

— Молодец!.. Заходи в гости… — и удалился, а я в несколько прыжков подбежал к крыльцу Тулькина и стал заглядывать в его дом.

— Вам кого? — спросила сестра Тулькина.

— Вашего брата, — ответил я.

— Он спит! — сказала сестра Тулькина.

— Как — спит? — заорал я. — Как — спит? Как — спит?! — повторял я, как попугай Кокошка, одну и ту же фразу.