Александр Богаделин - Кикимора и другие. Сказки-притчи Страница 52

Пшелты тогда и говорит:

— Загадку мою помнишь? Коль скажешь ответ, так и быть, отпустим мы тебя к Ивану-царевичу.

Успокоилась сразу Марфуша и думать принялась, а черт с бесом на камушке недалече пристроились. Но ничего у ней подходящего на ум не пришло. Очи к небу возвела, на берег тоскливо смотрит. А там милый места себе не находит, взад-вперед бегает, имя ее выкликивает.

— Постой, постой, — думает. — Иван-то на двух ногах ходит.

Вспомнилось ей сразу, как младенцы на подворье царском в кроватках на четвереньках ползали. Только вот с третьей ногой все никак не складывалась. И сбоку она ее Ивану приставляла и спереди, не видела она смертных таких.

А царевич тем временем бегать умаялся и решил дальше путь свой держать. Сел на бережку и посох из ветки дубовой выстругивает. А как окончил он работу свою, сразу Болотница поняла, что третья нога — это палочка, на которую в старости люди опираются.

Черт с бесом поначалу отнекивались на ответ ее, а потом глядят, вроде бы действительно все сходится.

Так и пришлось им Марфушу отвязывать и с Иваном отпускать.

Болотный как вернулся, да что случилось, узнал, чуть черта с бесом не прибил. Но сказала ему Баба Яга, видно судьба у дочери его такая. А что молода пока, так это дело поправимое, и порошок волшебный дала.

— Ежели с молоком принимать пару раз на дню, — говорит, — быстро расти будет, и через годик-другой с суженым своим сравняется.

Здесь и сказке конец.

А кто слушал — молодец.

СКАЗ ПРО СЕСТРИЦУ АЛЕНУШКУ И БРАТЦА ИВАНУШКУ

— Страшно мне, сестрица Аленушка.

— И мне боязно, братец Иванушка. Но сил уж никаких нет мучения эти сносить.

— Глянь, они, кажется, топиться собрались, — Пшелты толкнул в бок сидящего рядом черта. — Камень на шею прилаживают.

— Тебе-то что, — Щасвернус посмотрел на детей. — Еще один водяной с русалкой появятся.

— Сдается мне, рановато им еще духами оборачиваться, — ответил на то бес и полез в речку.

Стоило ему чудовищем рогатым из — под воды появиться, как Аленушка с Иванушкой со всех ног в деревню бросились и о камне с веревкой тут же позабыли.

— Выяснил я, отчего они топиться собрались, — сразу выложил Пшелты, повстречав на следующий день Щасвернуса. — Отец у них последнее в доме пропивает, а как придет, еще и рукам волю дает.

— Знаю я его, — вспомнил черт. — Однажды меж трех сосен раз двадцать водил и из лужи напиться заставил.

— Слушай, а давай… — Пшелты зашептал чего — то на ухо другу.

— Так, это копытце бычье, это — лошадиное, а это — козлиное. С какого начнем?

— Пускай сам выбирает, — Щасвернус оглядел три лужи. — Нам-то не все ли равно?

— И то верно, — согласился Пшелты. — У смертных всегда свобода выбора быть должна. Главное, ты его досюда доведи.

— Шумели три сосны, — пытался петь нетрезвый голос.

А вскоре из — за поворота показался и сам пьяница, тщательно направляемый Щасвернусом. Запнувшись о ногу Пшелты, он со всего маху грохнулся в дорожную грязь, как раз недалеко от трех сверкающих в закатных лучах солнца небольших луж. Одолеваемый чувством жажды, мужик, не задумываясь, пополз к ближайшей.

— Ты смотри, сработало, — обрадовался Щасвернус.

Посреди дороги стоял здоровенный бык.

Погоревало семейство об отце и муже пропавшем, хоть и непутевый был, а все равно жалко. Но делать нечего, надо как-то дальше жить.

А тут еще бык здоровенный приблудился. Мать Аленушки и Иванушки поначалу прогнать его хотела, но тот, подгоняемый чертом и бесом, прямиком в стойло направился. Порешили тогда, нехай поживет пока, а ежели хозяин объявится — пусть сразу и забирает.

Бык, правда, протрезвев, буянить принялся, но бес его быстро осадил. Коль смирно себя вести не будет — навсегда в шкуре звериной останется и на прокорм семейству своему пойдет. А так, надежда все-таки имеется, что в человека когда-нибудь обернется. И в утешение ведро рассола огуречного поставил.

Всю весну на быке пахали и соседям попользоваться давали. А как лето подошло, да рожь с овсом созревать начали, Пшелты с Щасвернусом ведро из другой лужи принесли.

Глядит семейство с утра, украли быка, а вместо него мерина лохматого оставили. Но и то хорошо, есть на чем урожай с поля возить да на ярмарку в город за покупками ездить.

К зиме ближе посчитали черт с бесом, накладно лошадь в хозяйстве держать, и из третьей лужи мужика напоили. Хоть и толку от козла почти никакого не было, сена он не в пример мерину самую малость жевал.

На Коляду захотела матушка детишек своих мясом свежим порадовать и животину рогатую заколоть. Чан, мясо варить, приготовила, да противни для студня промыла. Соседа мясника позвала и на кухне дожидаться села.

А козел, как понял, что зарезать его хотят, по хлеву бегает. Блеет жалобно, что человек он, и ежели жизнь сохранят, никогда больше горькую в рот не возьмет.

Посчитали Пшелты с Щасвернусом, что отбыл пьяница срок свой в шкуре звериной, и пора опять его к людям возвращать. Но проверить напоследок решили — расколдовали и на ярмарку в град престольный забросили. А перед тем колечко небольшое подарили. Коль наденешь на мизинец его да вкруг пальца повернешь, быком или лошадью иль еще животиной какой по собственной воле обернуться можешь.

Идет мужик по ярмарке, видит, купец сидит. Муки накупил, а в амбар свезти не может — всех возчиков до него разобрать успели. Взял да и подрядился к нему за три целковых, только телегу побольше приготовить велел.

Глядит купец, нагрузил мужик воз высоченный, аж колеса трещат. Веревками обвязал и исчез куда-то. А из-за угла битюг здоровенный вышел. Сам в телегу впрягся и к амбару повез. Купец рядом поспешает, дивится, как это лошадь без возничего воз тащит.

Добрались они до хранилища, опять мужик объявился. Мешки все перетаскал, плату получил и уходить собрался. Но стал у него купец битюга торговать. До десяти целковых дошел, а тот ни в какую не соглашается. Так и ушел, от прибытка славного отказавшись.

А по дороге мельника повстречал. Искал тот быка — жернов мельничный крутить. Мужик и к нему за три целковых подрядился.

Накупил на денежки полученные подарков да угощений всяких и, не мешкая, в деревню свою отправился. Но у заставы не удержался-таки и возвращение в облик человеческий в кабак отметить зашел. И так он наотмечался, что не только денежки последние спустил, но и подарки купленные пропил. Наутро проснулся, глядь, опять шкурой козлиной оброс и колечка заветного не видать нигде.

То, конечно, Пшелты с Щасвернусом дело рук было.

Заблеял козел жалобно и куда глаза глядят побежал. К ночи ближе очутился он в лесу дремучем. Оглянулся кругом, не видать ни зги, и только филина уханье слышится, да кроны дерев на ветру полощутся. Испугался козел. Назад, думает, выбираться надобно. Но нашли тут его волки голодные, обступили кольцом, зубами лязгают.

Бросилась животина бедная со страха на вожака ихнего. Рогами в сторону отбросил и бежать припустился. А волки следом несутся, того и гляди нагонят.

На счастье козлиное огонек меж дерев показался, и успел-таки он первым до него добежать. А это избушка в лесу схоронилася. Жили в ней скоморохи бродячие — по деревням да ярмаркам ходячие, народ потешающие.

Отбили они козла у стаи волчьей, а как поняли, что смышленый он да речь человеческую понимает, и вовсе за дар свыше посчитали. Стал рогатый по землям тридевятым вместе с ними ходить, народ смекалкой да уменьями веселить. Раз добрались они до деревеньки мужика родимой. Детишки его — Аленушка с Иванушкой, тоже пришли на диковинку посмотреть. И узнал он тогда, что живут они теперь в семье новой. К жене его по весне вдовец из деревни соседней посватался. Трудно ему было одному троих детишек малых растить, вот и порешил, что вместе оно легче будет.

Загрустил козел. Свет белый не мил стал. Лучше, думает, зарезали бы меня на Коляду, все б Аленушке с Иванушкой радость была.

А скоморохи тем временем в деревню дальнюю отправились. Идут дорогой лесной, песенки веселые распевают, прибаутками по сторонам сыплют. Но подстерегли их лихие разбойники. Ножами и пищалями грозить начали, добро все отдавать велят.

— Вот и смертушка моя пришла, — козел думает. — Эх, помирать, так с музыкой!

Да на братьев лесных бесстрашно и бросился. То влево вильнет, то вправо боднет, то снизу подденет. Но удар меж рогов дубиною получил и в беспамятство впал. Очнулся — нет никого кругом, а рядом колечко заветное лежит. Обернулся мужик опять человеком, сел на пенек и судьбинушку свою горемычную оплакивает.