Сусанна Георгиевская - Отрочество Страница 55

— Ты думаешь? — спросил задумчиво Володька.

И с глубокой серьезностью, сцепив руки кренделем, мальчики, теперь уже вдвоем, завертелись посреди больничного двора.

— Пляши, пляши! Ты совершенно не стараешься, — тяжело дыша, командовал Даня.

— А там-то как? Что делается, видишь? Нет? — задыхаясь, спрашивал Володька.

Даня на мгновение замедлил скорость пляски.

— Вижу. Едят! — коротко сказал он и остановился.

В самом деле, обстановка в окне резко изменилась. Толпа отхлынула от подоконника. Только Соня оставалась на своем посту, но и она, повернувшись боком к окошку, ела что-то с ложечки и не смотрела на плясунов.

И вдруг она обернулась. Брат помахал ей рукой. Занятая ужином, она между делом махнула в ответ.

— Как хочешь, а сейчас, по-моему, самое время смываться, — сказал Даня и, не дав Володьке опомниться, потащил его прочь с больничного двора.

Оглядываясь, они все еще видели ее повернутый к окошку затылок. Сомнений не было: Соня преспокойно доедала кашу.

Мальчики обогнули барак и дружно зашагали по узкой тропке.

Больничный двор был пуст. Все посетители, долили быть, уже разошлись.

Над приемным покоем, над дорожкой, обсаженной заснеженными кустами, нависало темневшее небо. Новый год шел быстрым шагом сквозь города, деревни и леса — гроза елок, Новый год. А елки в тех домах и квартирах, где сумели их раздобыть, уже стояли на столах в горшках из-под цветов, на деревянных подставках и в кадках и распространяли по всей комнате еловый дух…

Улицы около боткинских бараков были слабо освещены и пустынны, и лишь в конце, где узкие улички пересекались одной широкой, стояла на трамвайной остановке кучка людей.

— Ну как? По-моему, ничего, — сказал Даня, вглядываясь в брызжущую светом широкую улицу.

— Очень даже хорошо, — ответил Володька. — Поверишь, первый раз ушел, а она не плакала.

— И ты всегда ходишь сам? — спросил Даня, ускоряя шаг. — Тебя же просто нельзя пускать одного. К детям нужен подход. Пусть лучше папа ездит.

— А у него совсем никакого подхода нет, — буркнул Володька. — Когда он приходит, она еще больше ревет.

В это время к остановке подкатила шестерка.

— Постой, — вдруг остановившись, сказал Даня. — А который теперь может быть час?

— Да уж седьмой, наверно.

— Что — седьмой?.. — отчаянным голосом крикнул Даня и, бросив Володьку, со всех ног пустился бежать.

Глава III

Стуча коньками по деревянным ступенькам, ведущим из раздевалки на каток, две девочки спустились на ледяной круг. Одна из них, худенькая, белокурая, в красной шапке, была та самая девочка, Лида Чаго, с которой Даня недавно познакомился во время сбора лома; другая, низенькая, плотная, с широким и добрым лицом, — ее закадычная подруга Таня.

Падал легкий снежок. Он оседал на шапках конькобежцев, сгущаясь в лучах фонарей. Где-то в мутной снежной глубине, по самому краю катка, стояли елки, воткнутые для украшения в гряду сметенного с катка снега. Прожектор освещал только середину круга, и темные елки едва угадывались на снежном гребне. От этого казалось, будто там, за катком, начинается лес и невесть что — дальнее, большое, все в снегу.

Крепко держась за руки, Лида и Таня бежали по кругу. На бегу они то и дело перешептывались и переглядывались, как переглядываются только очень близкие подруги-девочки, с первого взгляда понимающие, что одной из них показалось занятным или смешным. Они уже подметили, с каким серьезным видом бегает по льду пожилой конькобежец в пенсне (старый, наверно лет тридцати пяти, а катается); подняли на смех какого-то очень толстого школьника, румяного, красивого, но из-за толщины похожего не на всамделишного мальчика, а на артистку ТЮЗа, которая играет мальчиков; осмеяли какую-то тетку, которая каталась с целой толпой провожатых (костюм как у фигуристки, а сама ступить не умеет — пять человек поддерживают)…

Но постепенно очарование бега, легкого ветра, дующего в лицо, снежок, вспыхивающий в луче прожектора, все это вместе взяло верх над желанием болтать, смеяться, смотреть по сторонам.

Они замолчали, перестали посмеиваться и переглядываться, и ледяная карусель закружила их в своем веселом и волшебном движении.

Лидина подруга, коротенькая и толстая Таня, бежала рядом с Лидой с серьезным и мечтательным выражением лица. Ей, должно быть, хотелось хоть на минуту остановиться и посмотреть в темноту, туда, где в самой глубине ледяного круга стояли елки. Она то и дело оборачивалась и замедляла шаг.

— Я устала тебя тащить! — сказала Лида. — Ты все время задумываешься.

— Честное пионерское, — быстро ответила Таня, — я и не думала задумываться…

Она встрепенулась и побежала быстрее. Но через минуту ноги ее будто сами замедлили ход, и Таня опять тяжело потащилась за Лидой.

А Лиде хотелось бежать быстрей и быстрей.

«Эх, если бы, например, сделать полотняные крылья, — думала она, — прикрепить крылья к плечам и лететь на коньках, как на буере!»

И стоило ей только подумать об этом, как она сейчас же забыла про каток и про все, что делалось вокруг.

…Глухой лес. Отец ее — лесничий, он сторожит лес, но он как будто не он — не полковник Иван Васильевич Чаго, большой, розовощекий, бритый, а совершенно другой — пожилой, бородатый и очень мало говорит. Она тоже не она — она лесовичка, знает в лесу каждое дерево и стреляет, как снайпер.

И вдруг ей говорят, что какого-то молодого охотника задрал в лесу медведь. Молча она надевает коньки, поднятые крылья и летит по льду к доктору в ближний юг" Она летит по льду, а за ней гонятся волки. Оборачиваясь, она видит огоньки их глаз, слышит их жадное сопенье. Она стреляет через плечо, и вожак падает. Волки в страхе оседают на задние лапы и щелкают зубами. Она прибавляет ходу и вылетает на своих полотняных крыльях из лесной чащи. Вот уже окраина города. Вот освещенные окна больницы… В общем, она поспела во-время, и охотника спасли. «Я никогда этого не забуду», — говорит он и смотрит на нее блестящими черными-черными глазами. Из-под кепки выбиваются его жесткие темные вихры — нет, кудри…

Заиграла музыка, и, вырываясь из широкого раструба громкоговорителя, запел чей-то мягкий, красивый голос. Он пел медленно, и, невольно подчиняясь ритму песни, Лида сбавила скорость. Под эту песню было невозможно нестись сломя голову — под нее хотелось плыть, покачиваясь на ходу.

«Мой друг, мой нежный друг…» — неожиданно почти что сказал, а не пропел громкоговоритель.

Навстречу Лиде промчалась Зоя Николаевна, вожатая из соседней мужской школы. Рядом с ней, чуть наклонившись вперед и заглядывая вожатой в глаза, бежал высокий, широкоплечий человек. Лицо у девушки было растерянное, счастливое.

«Да что с ней такое?» — подумала Лида и вдруг притихла.

А музыка оборвалась, и каток опять выглянул как будто сквозь прорванную пелену — совсем другой, простой и скучный. Казалось, никто и не заметил, что музыка кончилась, но, конечно, люди только притворялись, что не заметили, потому что как же можно было этого не заметить! Точно свет выключили.

— Может быть, пойдем домой? — спросила Таня.

— Пожалуй, — ответила Лида. — Сделаем еще один круг и пойдем…

Грохоча коньками по ступенькам, ведущим из раздевалки на каток, и толкая друг дружку плечами, два мальчика спустились на ледяной круг.

Это были Петровский и Яковлев.

Петровский успел порядком промерзнуть, дожидаясь Яковлева у входа на каток. Ему осточертело глазеть на висевшие посередине площади часы и следить за их толстой, то и дело вздрагивающей стрелкой (Данька опаздывал на целый час). Саша, которому не так-то легко было отложить поход с Джигучевым за билетами, чувствовал себя раздосадованным и обиженным: «Чорт знает что такое! Ведь сам же назначил время! Если ему было некогда, можно было условиться на семь часов. Можно было и совсем не уславливаться…»

Саша уже не раз отплясывал чечетку, стараясь хоть как-нибудь отогреть застывшие ноги, и завистливым взглядом провожал каждого счастливца, весело пробегавшего мимо него в раздевалку. Нет, довольно! Пусть Яковлев поищет другого дурака! Никогда в жизни он больше не согласится ждать Даньку.

Но что было всего хуже, так это то, что у него, Саши, — он сам это прекрасно понимал, — был глупый вид человека, поджидающего девчонку.

— Стоишь, брат? — бросил он на ходу какой-то парнишка-ремесленник. — Ну стой, стой! А она, небось, в кино сидит. Я бы на твоем месте давно ушел. Ты так в землю врастешь.

«Да ну его, в самом деле! — решил Саша. — Уйду — и дело с концом!»

Но как раз в эту минуту у асфальтовой грядки, на той стороне площади, остановился трамвай. С задней площадки не то что соскочил, а почти что слетел Даня. Не оглядываясь, энергично работая локтями, он понесся к месту свидания.