Владимир Тарасов - Философские рассказы для детей от шести до шестидесяти лет Страница 6

Рассказ получился тяжеловатым, и я, пожалуй, не стал бы предлагать его вниманию читателя, если бы не дальнейший ход событий.

По прибытии в Токио нас первым делом повели в городской музей «ТОКИО – ЭДО». Эдо – это старое название Токио. Музей был достаточно любопытный. А один экспонат меня особенно заинтересовал, можно даже сказать, что он потряс мое воображение. На тросе висел макет воздушного шара с корзиной под ним, а под корзиной были грузики – какие-то железные цилиндрики. Шар был диаметром метра в полтора. Экскурсовод объяснил, что это макет реального шара, уменьшенный в пять раз. Прикинув размер и возможную подъемную силу реального шара, я удивился. Даже увеличенный в пять раз шар едва ли мог поднять человека. История же такова. Во время Второй мировой войны японцы, уже получив серьезные удары с воздуха от американцев, с отчаяния изготовили тысяч пятнадцать (точную цифру не помню) таких шаров, снабдили их бомбочками, и, рассчитав воздушные потоки, отправили их через океан в США. На шарах была автоматика, которая определяла высоту. Когда шар опускался ниже заданного уровня, сбрасывался очередной груз, и шар продолжал полет. Когда же шар, не имея больше груза, спускался еще ниже, с него автоматически сбрасывалась бомба. Вот такое беспилотное летающее оружие! Из пятнадцати тысяч до Америки долетело и сбросило бомбы триста шаров, ими было ранено шесть человек. Вот об этом совпадении сюжетов с воздушными шарами, сбрасывающими грузы и разделенными во времени всего парой дней, а также моим воображением и явью, я и хотел рассказать.

Дамская комната

По пятницам в нашем классе мало учеников. И сегодня, кроме меня, были только три японки, одна тайка и одна француженка. Все – девочки двадцати с небольшим. Ну, и конечно наша учительница английского, – средних лет кореянка, но языку она учит не хуже американок, да и дикция у нее намного лучше, чем у многих из них.

Наша учительница любит поболтать. Поскольку в классе я был на этот момент единственным мужчиной, то опасался, что беседа сползет на тему шопинга, а потом они постесняются меня разбудить.

Пользуясь тем, что разговор коснулся воспитания и воспитанности, я рассказал очередную историю из своей бедной событиями, но богатой разными случаями жизни. Все сразу приготовились меня слушать, так как любили мои истории.

– Это случилось в конце восьмидесятых годов, – начал я свой рассказ. – Мы с женой были в Польше и долго гуляли по парку. Она выразила желание посетить дамскую комнату. Вскоре один небольшой домик своими архитектурными формами вселил в нас надежду, и оказалось, что мы не ошиблись. В мужскую часть это домика вела одна дверь, а вот в женскую – две. На одной из них была надпись «ДЛЯ ЖЕНЩИН», а на второй – «ДЛЯ ЛЕДИ». Естественно, моя супруга воспользовалась этой второй дверью.

История произвела впечатление. В молчании был слышен беспокойный шелест мыслей и немых вопросов моих слушательниц.

– В «для женщин» было бесплатно, а в «для леди» надо платить, – добавил я, отдавая должное аутентичности своего рассказа.

– А… – сказала учительница, успокаивая себя и остальных, – А там, где «для леди», было, наверное, чище! Вы не знаете?!

– Мне не довелось по понятным причинам побывать ни там и ни там, но дело не в этом! Просто есть женщины, и есть леди. Такова реальность. И отличаются они тем, что при женщинах мужчина может выразиться нецензурно, а при леди – нет. Не потому, что она запрещает, а просто сам язык не поворачивается. А при женщине – поворачивается.

– Мужчина интуитивно чувствует, что нельзя! – присоединилась ко мне учительница, – Томоко, а ты кем хочешь стать, – женщиной или леди?

– Леди! – смущенно улыбаясь, ответила японочка и опустила голову.

Все развеселились, и только сухощавая француженка сидела прямо и неподвижно, а на глазах у нее выступили слезы.

Мой более счастливый двойник

Он вошел спиной, с облегчением сгрудил на пол стопки бумаг, перевязанных жиденькими цветными веревочками:

– Оставлю у тебя на недельку-другую, пока не обживусь на новом месте, – и посмотрел в сторону моего чуланчика.

«Перевязать нормально не мог!» – подумал я. Что бы он ни делал – всегда с какой-то недостаточностью.

Чуланчик у меня в кабинете хоть и пустой, но тесноватый. Правда, в него можно стоя спрятаться, понаблюдать, кто забредает и чем он тут без меня занимается. Конечно, я этого никогда не делал. Просто в голове у мужчины глупых идей всегда больше, чем способностей их осуществить.

– Много ценного… можно сказать, бесценного… за десяток-то лет. и проекты. переписка, и личные. – бормотал он, наполняя чуланчик, – Лишнее выбросил. но все равно. А домой взять не могу, она говорит, что и так задыхается от моих бумаг.

Через пару месяцев я позвонил, но он попросил еще немного потерпеть. Последующие звонки закончились столь же бесславно, и я махнул рукой. Лежит и лежит себе, кушать не просит.

Но через три года пришлось снова позвонить:

– Слушай, друг любезный! Я тут на днях повышение получил.

– Поздравляю!

– Да я не к тому! Перебираюсь в новый кабинет! Он, понимаешь, попросторнее будет, там при нем и комната отдыха, и все такое. Но чуланчик трагически отсутствует! Что делать будем?!

– Просто выброси все!

– Это… как это? А бесценное?!

– Вот и выброси, раз без. не ценное! – попробовал он пошутить.

Я выбросил, а через много лет спросил его при случайной встрече:

– Ты что, так за двадцать лет ничего не хватился?

– Представь себе, нет.

– Да как же так могло случится? – искренне заинтересовался я.

– Я тоже много лет об этом думал – в смысле, искал ответа. Недавно понял. Там ведь не было ни фотографий, ни писем любимой. А только это и имеет значение.

Посмотрел сквозь меня:

– А там ничего этого не было. К сожалению. Вот поэтому!

Я не стал расспрашивать, люди и так мне рассказывают, когда в этом у них нужда. Просто позавидовал ему. Ведь он смог понять сердцем, что главное. А я – только умом, и мне этого не прощают. Правду сказать, главное-то как раз обычно у людей и не получается. Или это сказочное ощущение «неполучаемости» и делает главное главным?!

Мой друг

Много месяцев назад на одном милом острове я снимал квартиру с тремя спальнями и громадным балконом. Спальнями я не пользовался и даже в них не заходил. Жил себе в гостиной, плавно переходящей в кухню со стеклянными вратами, ведущими на балкон. На него я выходил, чтобы посмотреть на волны в бухточке: насколько они велики для того, чтобы купаться. Обычно они бывали невелики. Прежде я не придавал им значения, пока они не понесли меня на скалы. Но раз я пишу об этом, значит, все обошлось.

Бухточка эта, обрамленная вогнутым пляжем, имела свою историю. По преданию именно здесь купались нимфа Калипсо и очарованный ею на несколько медовых лет Одиссей, отодвинувший в своем уме свою жену Пенелопу на комфортное для совести расстояние. Влюбленные купались в том же месте, что и я, но много-много столетий раньше. А жили они в пещере, что была на вершине скалы, как раз той, у подножья которой я так неумело боролся с волнами. Пещеру я осмотрел, предварительно дав доллар двум старичкам, добровольно принимавшим плату на тропинке, поднимающейся прямо к входу. В знак благодарности и доброго сотрудничества они снабдили меня свечкой для осмотра пещеры.

Собственно, там было две небольших пещеры – одна под другой. Сначала через узкий лаз можно было спуститься в ту, которую можно было бы использовать как гостиную, а через нее можно было спуститься еще ниже – в своего рода спальню. Сначала я туда заглянул, в сомнении: спускаться или нет. Но все же спустился, устыдившись собственной лени, а заодно – чтобы свечка не пропадала. Подумал, насколько привлекательной должна быть жизнь вдвоем, чтобы жить несколько лет именно здесь. Должно быть, она была уж очень привлекательной. Я имею в виду и жизнь, и саму Калипсо.

А я жил один. Лишь иногда ко мне заходили в гости два больших средиземноморских таракана, иногда вдвоем, но чаще – поодиночке. Я их храбро не боялся. Лишь оторвав глаза от компьютера, следил за их маршрутом. Я писал книгу и был доволен жизнью, несмотря на то, что не очень-то приспособлен к одиночеству. Иногда я собирался и уходил в поход. В супермаркет или в интернет-кафе, чтобы отправить письмо Хеленьке. Мой путь пролегал по узким католическим улочкам мимо пары церквей и супермаркета, далее по автостраде и до столицы острова. Пять километров в одну сторону и столько же – в другую. Я радовался поводу совершать такую прогулку. Возвращался взмокший от жары, шел под душ и пил апельсиновый сок.

Однажды я прошел мимо стоящей поодаль скамейки с чинно сидевшими на солнышке старичками и старушками и по-свойски поприветствовал их поднятием руки. Они не ответили мне. Лишь один старик запоздало поднял руку. В другой раз, когда я вновь проходил неподалеку от этой скамьи, он сидел там же в одиночестве, опершись обеими руками и даже подбородком на свою трость. Мы вновь молча поприветствовали друг друга. Через некоторое время это взаимное приветствие стало ритуалом, и даже некоторым ожидаемым для обоих событием. Я чувствовал, что у меня появился друг. Мы ни разу не пропустили случая поприветствовать друг друга, даже когда он был не один и общался с другими стариками. Верный друг. Но я ни разу не подходил близко к нему, поэтому не мог хорошо разглядеть его лицо.