Нина Дашевская - Я не тормоз Страница 8

А во Вселенной знаете, какие перепады температур?!

Хорошо, хоть человек этот несчастный одеваться умеет. А если голый? Вообще тогда караул.

То ли дело всякие звери. Или вот деревья. Стоят себе, не жужжат.

На Меркурии, кстати, минус сто восемьдесят ночью. А днём… Днём я забыл.

Смотрю в гугле, в телефоне. Ничего так себе, там сутки длятся наших два месяца. А год — 88 дней. Выходит, в году меньше двух суток. Я и раньше знал, но забыл. Странная планета.

… И тут пришла мама. И выключила воду.

— Ты что?! Я же посуду мою!

— Вижу, как ты моешь.

— Мне срочно надо было одну вещь посмотреть; а так я мою!

— Ну чего ты кричишь? Тебе трудно опять воду включить, что ли? Мокрыми руками в телефон лезешь…

— Я знаешь, сколько её настраивал? Воду! Она то горячая, то холодная всегда!

Мама берёт и включает воду. И она у неё сразу нормальная.

— Как это?

— Опыт, сын ошибок трудных, — говорит она. — Просто ты торопишься и крутишь зря.

И ничего не зря.

А температура на Меркурии 400 градусов днём. Вообще. Горячее, чем в духовке!

— Куда ты всё время несёшься?

Как это вот она может так медленно ходить?

— Мы же никуда не опаздываем, — говорит Шолпан, медленно, как будто поёт. И время будто останавливается. Я смотрю на неё и произношу про себя имя: Шолпан. И думаю, что это очень красиво. Не сама Шолпан, а имя.

— Хочется скорее приехать, — объясняю я, хотя такому тормозу, как она, это не понять.

— Зачем?

— Не тратить время… На дорогу, лишнее время.

— Оно не лишнее, — говорит Шолпан, — смотри!

И я смотрю. И вдруг вижу осень. Будто стоп-кадр. Стоп-кадр из жизни; я стараюсь запомнить всё, до маленького листочка, который завис в воздухе. Липовый. Возле школы растут липы. И каштаны. И клён; так медленно крутится кленовый вертолётик, я вижу, как в замедленной съёмке. Какая осень. Сколько цвета. И как будто дым. И пахнет дымом. И цвет жёлтый и красный, и зелёный. Но не как светофор, а другое; сто разных красных и тысяча пятьсот жёлтых. И синий, синий надо всем, и сквозь всё. И тут. Вдруг. Во мне вспыхивает имя.

Серафима Семафорова.

… Я опомнился в школе, в раздевалке. Я уже выходил из неё, а Шолпан только заходила.

И я вспомнил, что уже видел её сегодня. Вот, она только заходит! А я!

Она смотрит на мои ноги. Улыбается. Я тоже смотрю. И вижу, что у меня один ботинок школьный, а второй — вообще не ботинок, а кроссовка уличная.

В общем, я полчаса искал свой ботинок и вторую кроссовку в этой толкотне. И когда зашел в класс, Шолпан уже там сидела и улыбалась. Вот, думаю, сейчас скажет — ну что, выиграл своё время?

Но она не сказала. И вообще, улыбалась не из-за меня, а просто в окно.

И я забыл про неё, я только помнил, как медленно падал липовый лист и завис в воздухе кленовый вертолётик. И имя: Серафима Семафорова. Что это, откуда оно берётся. Имя из гремящих, дребезжащих, грохочущих железом 20-х годов прошлого века. Если бы я был писатель, я бы написал книгу про Серафиму Семафорову. Но в книге должен быть сюжет, одного имени маловато. А у меня в голове, кроме имени, ничего нет.

Я начал осваивать скейт. Хорошая штука, доска на колёсиках. Пока не так хорошо научился, как на роликах. Теряю скорость, и маневры не освоил ещё. Но учусь.

Мы шли с Зайцевым. Тренируюсь со скейтом. Предложил ему, но он не хочет. Стесняется, что не умеет. Надо будет когда-нибудь его поучить. А то что он так, всё пешком и пешком!

Я старался притормаживать, но всё равно постоянно оказывался впереди. Мы шли и молчали. Чего говорить-то?

— Хобот, — вдруг сказал я, почему-то вслух. Обычно же про себя.

— Чего — хобот? Где?

— А вот, — я показал на синий опель, — видишь номер? Буквы.

Буквы были такие: ООТ.

— Это игра такая, — стал объяснять я, — видишь номер, и нужно придумать слово. Чтобы буквы в этом же порядке шли.

— А, робот. Или топот, — надо же, как Заяц сразу понял!

— И чем короче слово, тем лучше. И чем ближе буквы друг к другу. В идеале — подряд.

Вон, смотри: КВН.

— Квакун какой-то у меня получается.

— Квант, — сказал я.

— А у меня ещё… Ещё… ликование.

Ого!

— Круто, Зайцев! Красиво.

— Хорошая игра, я не знал раньше.

— Конечно, никто не знает… Это моя.

— Ты сам? Придумал?

— Ну да. Знаешь, Лёвка маленький был когда, мы с ним ходили гулять, с коляской. И нужно было так ме-е-едленно идти, и это так скучно было. И я придумал такую игру. А потом мы с мамой все машины уже выучили, которые по дороге были, от дома до парка.

Одни и те же ведь стоят всё время.

— Неужели на любой номер можно придумать?

— Думаю, да. Кроме… Знаешь, там фургон стоял такой древний, у него номер ещё старый, советский. ШММ. И вот этот ШММ меня мучал пару лет. Никак!

— И что, так и не придумал?

— Нет… Если бы шмн — то шимпанзе было бы, или шаман. Шарманка там. А так… Ну, какой-то бред вроде шумоизмерения. Но таких же слов нету, вроде. Так и не придумал.

… И тут мне позвонила бабушка. Я ответил:

— Привет, ба!

— Натик? — спросила бабушка громогласно. — Как вы там живы?

Зайцев хрюкнул. Слышал. О нет, нет! Я кивал бабушке, а сам думал: Заяц, ты же не станешь, ты же никому!!! Потом не выдержал и нажал отбой, вроде как связь прервалась.

И молчу. И Заяц молчит, улыбается себе.

— Чего вот ты ржёшь!

— Ничего. Да ты не бойся, я никому. Меня тоже, знаешь…

— Что — тоже?

— Ещё похуже. Угадаешь, нет?

Я пожал плечами, куда уж хуже.

— Котик! На весь двор, представляешь — Котик, ты не замёрз?! Это не в детстве, это вот сейчас!

Дааа. Наши бабушки сила, конечно. Сила любви. Сейчас провожу этого Котика Зайцева и перезвоню ей.

Раскопали, расковыряли мой асфальт; и где мне теперь ехать?! Обходить с самокатом по деревянным мосткам так неудобно, толкаться в толпе. И я еду другим путём. Он дольше, но зато!

Пока слежу за бордюрами и трещинами, дорога вроде хорошая, но незнакомая. Лечу. Ура!

Асфальт отличный, скорость моя сравнима со скоростью самолёта на взлётной полосе. Кажется, ничего не стоит толкнуться посильнее и полететь, только бы скорость ещё набрать.

И тут я вижу дом.

Их пять домов, одинаковых, типовых. У нас в районе полно таких. Но один из них выкрашен в какой-то необыкновенный цвет. Вроде бы фисташковый, но немного светлее. Нежный такой цвет; в солнечном освещении и на фоне неба он кажется нереальным.

Вот дом необычного цвета,Живёт в нём Синявина Света.

Фу, какая гадость вышла. Причём тут Света. Она… Ну, неумная просто. Ничего больше про неё не буду говорить, я же не злой.

Синявина Света,Артистка балета…

Бред какой-то. Света и балет — это примерно как я и культуризм.

И тут я даже остановился. От какого-то холода. Я вдруг понял, что слова уводят меня не туда. Рифма. Она не всегда права, а иногда — просто врёт, как со Светой этой. Мне хочется вычеркнуть эти строчки из головы, выкинуть, они мешаются, как нелепое граффити на стене этого дома.

Вот дом необычного цвета,Живет в нём Синявина Света,Артистка балета,Невеста поэта…

Меня сейчас стошнит. Выворачивает, по-настоящему. Есенин нашёлся. Придурок.

Бездарность. А я-то думал, со мной… Что-то такое разговаривает. Ну, не небо. А какой-то другой мир. А он подсунул мне огрызок от яблока под колесо. Чуть не загремел.

… Но цвет дома всё равно фантастический. Он же не виноват, что у меня такое в башке.

— Сиди, пока я не вернусь!

Закрывает дверь и уходит. Абрамов. Не просто закрывает, а запирает. На ключ. Два оборота: щёлк, щёлк. Чего я такого сделал?!

Абрамов Е.П.

Самый нечеловеческий учитель в школе. Другие там замечание в дневник. Или просто наорут. Но это — что вообще! На ключ!

Это же лишение свободы! Разве оно заслужено?!

Я что, преступник? Какое право он имеет…

Щёлкает замок. Я мечусь в классе, как псих. Это невозможно, как вот это!

Есть такая болезнь — клаустрофобия. Боязнь закрытых пространств. У меня, наверное, как раз она. Если я сейчас задохнусь здесь от ужаса, кто будет отвечать?!

Дёргаю дверь. Если сильно дёрнуть, можно выбить шпингалет сверху, и дверь распахнётся. Дёргаю сильнее, сыплется штукатурка. Никто! Не имеет! Права! Ограничивать мои передвижения! Дёргаю ещё, ещё! Нет, если бы замок на один оборот…

А так два. Не откроется.

А вот окно, кстати. Ведь не так уж и высоко. Точно, окно!

Я смотрю вниз и вижу: обитая жестью крыша подвала, блестит на солнце. Не прямо под окном, но можно прыгнуть и попасть на неё… Теоретически.

Во дворе катаются на своих досках какие-то младшеклассники. Одного я знаю; он Певчий. Не в смысле поёт, а фамилия такая. Имени не знаю как раз.