Жигмонд Мориц - Будь честным всегда Страница 9

— Заткнись!

— Верните нож!

— А ты верни мазь!

Тем все и кончилось.

В тот же вечер за ужином даже богословы узнали, что одному из младших гимназистов пришла посылка, а соседи по комнате слопали из нее сапожную мазь.

Старшему по комнате было ужасно стыдно. Он сказал, что откажется от своих обязанностей и переселится.

Спать легли очень поздно, и, когда уже засыпали, раздался голос Надя — он был очень серьезным человеком, но умел при случае пошутить:

— Чу!.. Вроде как ботинки чистят… у кого-то в животе…

Бесермени сопел в своей постели, а ребята опять взорвались от смеха.

Растолкали Бесермени, он вскочил на кровати, свернул из одеяла жгут и стал им драться.

— Негодяи, воры! Украли мой нож! — орал он. — Ну что за дрянная, нищенская посылка! Вот увидите, что я получу: целого жареного гуся!

— В этой тоже была неплохая вакса!

Уже миновала полночь, а страсти вокруг съеденной мази все разгорались.

На другой день о ней стало известно всей коллегии, и Бесермени бесился, как затравленный зверь. Двое других остались в тени. Ведь в козлы отпущения, как правило, попадает кто-нибудь позаметнее и все щелчки и насмешки достаются ему одному.

Гостинцы, присланные в посылке, имели свой особый запах. «Лисичкин хлеб», — говорил отец, возвратившись откуда-нибудь издалека, и вынимал из котомки хлеб. Это был его подарок. Да и мог бы разве отец доставить ребенку большую радость!

Когда смех в комнате прекращался, Миши думал о родителях. Мамино письмо он еще раз хорошенько перечитал в ботаническом саду, где было меньше всего народу, и плакал в три ручья, спрятавшись в самые заросли. Выплакавшись, мальчик хотел пойти в коллегию, но вдруг замер, не в силах сдвинуться с места.

В цветнике работал молодой парень, и на голове у него красовалась…

Да-да, Миши не сомневался — это была его шляпа.

Он узнал ее по отвисшей щетинке и по цвету, ее зеленому цвету, да еще по шнурку вместо ленты.

Он долго смотрел на парня, хотел было его окликнуть, но не посмел. На его собственной голове была эта драная соломка, а буквально в двух шагах, на чужой голове, — его прекрасная шляпа. Но как она уже замызгана и помята, будто и не его вовсе… Тут он испугался: вдруг это и в самом деле не его шляпа? Нет, он не посмеет сказать: «Отдайте мою шляпу!»

Миши услышал, как во дворе коллегии зазвонили, и бросился туда во весь дух, словно за ним гнались. Весь день у него было такое грустное и подавленное настроение, будто загублена теперь вся его жизнь, но рассказать никому не решился: стыдно было признаться, что он такой растяпа, потерял собственную шляпу. Миши не хотелось, чтобы над ним смеялись, как над Бесермени из-за ножа, — а смеяться бы стали…

А с ножом Бесермени произошло вот что.

Когда вечером после уроков Миши поднимался к себе в комнату, истопник как раз разжигал печь, топить которую нужно было из коридора, а сама печь — большой железный цилиндр — находилась в комнате, и вокруг нее, обычно перед ужином, собирались гимназисты. У старших даже бывали гости. Например, восьмиклассник Панцел часто заходил к Лисняи, старшему по комнате, а так же Харанги, поэт из восьмого класса, стихи которого были уже напечатаны в дебреценских газетах. Сейчас все сидели вокруг печки и разговаривали. Харанги рассказывал историю о полковнике Шимони, как этот отважный гусар, будучи еще ребенком, однажды вместе с мальчишками залез на колокольню ловить воробьев. Вдруг он заметил снаружи, в трещине, воронье гнездо. Ему подставили доску, и он, стоя на цыпочках на противоположном ее конце, собрал всех птенцов за пазуху. Мальчишки спросили: «А нам дашь по птенчику?» — «Не дам!» Ребята разозлились. «Тогда мы отпустим доску! Поделишься?» — «Нет!» Они отпустили доску, и он грохнулся вниз с колокольни, но тут же вскочил и, удирая, показал им фигу: «Все равно не получите!»

Эта история страшно понравилась Миши, он просто заслушался. Между тем он наводил порядок в своем сундучке: вытряхивал из него крошки от посылки, укладывал только что полученное чистое белье; и пока другие сидели вокруг печки, а он один трудился в темном углу, ему под руку попался нож Бесермени.

У Миши замерло сердце.

Сначала он чуть не закричал: «Вот он, нож!» — но испугался, что Бесермени тут же разорется: «Ты украл мой нож! Или хотел украсть, раз он в твоем сундуке!» — и тому подобное. Поэтому Миши промолчал и, отложив нож, продолжал заниматься своим делом. Что за прекрасный ножик — с блестящей перламутровой рукояткой в форме рыбки, у которой были сделаны даже глаза!

И Миши подумал: посылку его съели, ему почти ничего не оставили, помощник садовника разгуливает в его шляпе — ну и не вернет он этот нож, а отвезет его домой и покажет младшим братьям. Как хорошо, что они увидят, какой нож он добыл в Дебрецене!

Мальчик был вне себя от волнения. Нож он сунул в потайное отделение своего сундучка. Дорожный сундук этот принадлежал еще его деду, отцу матери, когда тот ездил учиться в Патак. И у этого сундука был потайной ящик. Если у левого отделения вынуть дно — а оно двойное, — то можно класть туда деньги или мелкие предметы. Запирается тайник с помощью двух планок, раздвигающихся в разные стороны, но догадаться об этом никто бы не смог, не знай, что там потайной ящик. Туда-то Миши в темноте и запрятал ножик: он знал, что до отъезда домой тайник не откроет.

Никто не обращал на него внимания, но он переложил свои вещи с кровати в сундучок, опасаясь, как бы ему не сделали замечание, что он копается в темноте.

До ужина лампу обычно не зажигали, все сидели и разговаривали часов до шести; в четверть седьмого раздавался звонок в столовой для первой группы, а они все были как раз в первой.

Миши и ночью долго думал о ноже. Ему казалось, что так и должно случиться, сама судьба распорядилась, чтобы за все страдания и потери он получил вознаграждение. Он был так счастлив, так радовался ножу-рыбке! Да и где Бесермени мог его взять? Наверняка украл у кого-нибудь, может у отца, или у кого-то из родни, или еще у кого-нибудь — он ведь нечист на руку.

На другой день в школе Миши часто вспоминал о ноже и на третий день тоже. Ключ от сундучка он постоянно держал у себя в кармане. Сколько раз его пугала мысль, как бы кто не открыл сундук и хорошо ли он его запер. Как-то он даже сбегал в комнату на перемене, хотя это запрещалось, посмотреть, все ли в порядке. Он, как старый архивариус, уже не доверял самому себе. Случалось, и дома он что-нибудь забывал. Однажды забыл свою шляпу, когда ходил за молоком в дом священника, как раз эту, соломенную, которую сейчас носил.

18 октября выпал снег. Это была важная дата. На большой оконной раме, выкрашенной белой краской, всегда отмечали, когда выпадал первый снег. Острием ножа ребята процарапали новую дату. Правда, через неделю снег растаял, а настоящий снег лег поздно, только в феврале, но важен был именно этот — ранний первый снег.

В тот день как раз после обеда Миши с двумя глиняными кувшинами пошел за водой. Обычно воду брали из колодца на заднем дворе, считалось, что там вода не имеет привкуса железа, да и сам колодец был на несколько шагов ближе к черному ходу, но сейчас, когда шел снег, Миши было гораздо приятней прогуляться по большому, просторному двору. Через двор проходил преподаватель Валкаи, в черной шляпе и длинном черном пальто. Он заметил мальчика в соломенной шляпе.

— Подойди-ка сюда, мой мальчик.

— Почему ты в такое время ходишь в соломенной шляпе?

Мальчик уставился в одну точку и упрямо молчал.

— У тебя нет суконной шляпы?

Он отрицательно покачал головой.

— А была?

Миши кивнул.

— Так куда же она делась? Украли?

Он снова утвердительно кивнул.

— Гм… гм…

Высокий мужчина долго качал головой и хмыкал.

— А как тебя звать, сынок?

Мальчик назвал свое имя.

— Как? Громче!

Он повторил и покраснел от того, что учитель его не узнал, хотя всегда ставил ему «отлично».

— В какой комнате ты живешь?

— В девятнадцатой.

Валкаи кивнул и отправился дальше, а Миши, дрожа как в лихорадке, поплелся с тяжелыми, оттянувшими ему руки кувшинами. Пока он поднимался на третий этаж, пальцы буквально примерзли к ручкам кувшинов. Он долго дышал на них, стоя под газовой лампой, которую только что зажгли, и лишь после этого вошел в комнату.

В гостях у них был Панцел Шоморьяи и тонким, срывающимся голосом что-то рассказывал. Поставив кувшины на место, Миши пристроился возле своей кровати; разомлев в теплой комнате, усталый, грустный и испуганный, прислушивался он к разговорам, пока не позвонили к ужину.

На ужин были галушки с овечьим творогом, все ворчали, что творог нежирный и липнет, как сапожный клей, но мальчик думал только о том, как расстроятся его родители из-за шляпы.