Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч Страница 10

Меньше всего Вольке хотелось бы сейчас повстречаться с кем-нибудь из своих одноклассников, но особенно несносна была даже мысль, что ему придётся увидеться с Гогой-Пилюлей. С сегодняшнего дня коварная судьба ко всему прочему определила им быть соседями по дому.

И, конечно, только Волька оказался во дворе своего нового дома, как его окликнул до противности знакомый голос:

— Эй, псих! Что это за старикашка, с которым ты сегодня уходил из школы?..

Нахально подмигивая и корча самые ехидные рожи, к Вольке подбежал Гога-Пилюля.

— Не старикашка, а старик, — миролюбиво поправил его Волька, которому сегодня не хотелось доводить дело до потасовки. — Это… это папин знакомый… Из Ташкента.

— А вот я ке-э-эк пойду к твоему папе да ке-э-эк расскажу ему про твои художества на экзамене!..

— Ох, давно ты у меня, Пилюлюшка, леща не зарабатывал! — разъярился Волька, представив себе, какое впечатление Пилюлюшкин рассказ может произвести на его родителей. — Да я тебя, ябеду проклятую, сейчас в порошок изотру!..

— Э-э! Это ты брось!.. Скажите пожалуйста, уже и пошутить нельзя!.. Самый настоящий псих!..

Устрашившись Волькиных кулаков, с которыми он после нескольких опытов предпочитал не иметь дела, Гога стремглав кинулся в подъезд. С сегодняшнего дня Гога проживал в опасной близости от Вольки. Их квартиры находились на одной лестничной площадке.

— Лысые люди! Лысые люди! — крикнул он, высунув голову из полуоткрытой двери подъезда, показал Вольке язык и, страшась справедливого Волькиного гнева, помчался, сразу перепрыгивая через две ступеньки, наверх, на четвёртый этаж, домой.

На лестнице, впрочем, его внимание тотчас же привлекло в высшей степени загадочное поведение огромного сибирского кота из сорок третьей квартиры — его звали Хомич в честь прославленного футбольного вратаря. Хомич стоял, угрожающе выгнув спину, и фыркал на совершенно пустое место. Первой Гогиной мыслью было, что кот взбесился. Но у бешеных котов хвост, кажется, должен быть поджат, а у этого котища хвост торчал, что твоя труба. Да и вообще Хомич выглядел вполне здоровым.

На всякий случай Гога пнул его ногой.

От боли, от неожиданности и обиды Хомич взвыл на все пять этажей лестничной клетки. Он отпрянул в сторону, подпрыгнув так высоко и красиво, что это сделало бы честь даже его знаменитому тёзке. И тут опять произошло нечто совершенно непонятное. В добром полуметре от лестницы Хомич снова взвыл и полетел в обратную сторону, прямо на Гогу, как если бы несчастное животное что есть силы стукнулось о какую-то невидимую, но очень упругую резиновую стену. Одновременно с этим где-то совсем рядом раздалось из пустоты чьё-то нечленораздельное мычание, словно кому-то крепко наступили на ногу.

Пилюкин никогда не отличался беззаветной храбростью. А тут он и вовсе чуть не помер от страха.

— О-о-о-ой!.. — тихонько подвывал он, пытаясь оторвать от ступеньки свои сразу одеревеневшие ноги. Наконец он их оторвал и с такой быстротой бросился наутёк, что только пятки засверкали.

Когда за Гогой с грохотом захлопнулась дверь его квартиры, Хоттабыч позволил — себе стать видимым. Скорчившись от боли, он рассматривал свою левую ногу, которой изрядно досталось от когтей ошалевшего Хомича.

— О проклятый отрок! — простонал Хоттабыч, предварительно удостоверившись, что он остался на лестнице в полном одиночестве. — О собака среди мальчиков!..

Он замолк и прислушался.

По лестнице, объятый самыми грустными мыслями, медленно подымался его юный спаситель Волька Костыльков.

Хитрому старику не хотелось попадаться сейчас ему на глаза, и он быстренько растаял в воздухе.

VIII. ГЛАВА, СЛУЖАЩАЯ ПРЯМЫМ ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Как ни заманчиво было бы представить Вольку Костылькова мальчиком без единого недостатка, но вошедшая в поговорку правдивость автора этой повести не позволяет ему этого сделать. И если зависть справедливо считается недостатком, то, к великому нашему сожалению, приходится признать, что Волька иногда испытывал это чувство в достаточно сильной степени. В последние дни он завидовал Гоге. Ещё задолго до экзаменов Гога хвастался, будто мама обещала подарить ему щенка, овчарку, лишь только он перейдёт в седьмой класс.

— Ну да! — с натугой фыркнул тогда Волька, чувствуя, что прямо-таки холодеет от зависти. — Так тебе и купили!

Но в глубине души он сознавал, что Пилюлины слова очень похожи на правду: всему классу было известно, что Гогина мама ничего не жалеет для своего сыночка. Себе во всём откажет, а уж Гоге такой подарочек отвалит, что весь класс просто закачается.

— Обязательно подарит, — строго повторил Гога. — Мама для меня, если хочешь знать, ничего не жалеет. Раз обещала, значит, купит. В крайнем случае, возьмёт денег в кассе взаимопомощи и купит. Её на заводе знаешь как ценят!

Гогину маму и в самом деле очень ценили на заводе. Она работала старшей чертёжницей, была женщиной скромной, весёлой, работящей. Её все любили — и на заводе, и соседи по дому. Её даже Гога по-своему любил. А уж она в Гоге просто души не чаяла.

Словом, раз она обещала купить овчарку, значит, купит.

И, может быть, именно в эту горестную минуту, когда он, Волька, подавленный обрушившимися на него за сегодняшний день переживаниями, медленно поднимается по лестнице, совсем рядом, в тридцать седьмой квартире, уже возится с великолепным весёлым и мохнатым щенком-овчаркой Гога-Пилюля, тот самый Пилюля, который меньше кого бы то ни было в их классе, в их школе, пожалуй, во всех школах Москвы достоин такого счастья.

Так думал Волька, и единственное, что его хоть немножко утешало, было то соображение, что вряд ли Гогина мама, даже если она и в самом деле собиралась подарить Гоге собаку, уже успела это сделать. Ведь Гога только несколько часов тому назад сдал последний экзамен за шестой класс. А купить щенка не так уж просто. Не зайдёшь в магазин и не скажешь: «Заверните мне, пожалуйста, вон того щенка…» Собаку ещё поискать надо…

И вот, представьте себе, в то самое мгновение, когда бабушка открыла Вольке, из-за дверей квартиры номер тридцать семь донёсся высокий заливчатый собачий лай.

«Купила-таки! — с горечью подумал Волька. — Овчарку… Или, может быть, даже боксёра…»

Это было совершенно невыносимо — представлять себе Гогу владельцем настоящей, живой служебной собаки, и Волька поскорее захлопнул за собой дверь, чтобы только не слышать больше волнующего, невообразимо прекрасного, волшебного собачьего лая. Он успел ещё, правда, услышать испуганное восклицание Гогиной мамы. Очевидно, собака укусила Гогу.

Но даже это соображение не могло утешить нашего юного героя…

Отец ещё не вернулся с работы. Он задержался на заседании завкома. Мама после занятий в вечернем университете, очевидно, зашла за ним на завод.

У Вольки, несмотря на все его усилия казаться спокойным и счастливым, было такое мрачное лицо, что бабушка решила первым делом накормить его, а уж потом приступить к расспросам.

— Ну как, Воленька? — нерешительно осведомилась она, когда её единственный внучёк быстро управился с обедом.

— Да как тебе сказать… — неопределённо ответви Волька и, на ходу стаскивая с себя футболку, отправился спать.

Бабушка с молчаливым сочувствием проводила его ласковым и печальным взглядом. Нечего было расспрашивать — всё было ясно.

Волька, вздыхая, разделся, вытянулся на свежей, прохладной простыне, но покоя не обрёл.

На столике около его кровати блистала многокрасочной суперобложкой толстая книга большого формата. У Вольки ёкнуло сердце: так и есть, та самая, давно желанная книга по астрономии! И на заглавном листе крупным, с детства знакомым почерком написано: «Высокообразованному ученику седьмого класса, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии Владимиру Алексеевичу Костылькову от его любящей бабушки».

Какая смешная надпись! Всегда бабушка придумает что-нибудь смешное. Но почему же Вольке совсем не смешно, ах, как не смешно! И ему, представьте себе, нисколько не приятно, что наконец-то он дождался этой пленительной книги, о которой так давно мечтал. Тоска, тоска его снедает. В груди дыханье стеснено… Нет, он так больше не может!

— Бабушка! — крикнул он, отвернувшись от книги. — Бабушка, можно тебя на минутку?

— Ну, чего тебе там, баловник? — будто бы сварливо откликается бабушка, довольная, что ей можно будет ещё на сон грядущий потолковать с внучком. — Угомон тебя не берёт, астроном ты этакий, полуночник!

— Бабушка! — жарко шепчет ей Волька. — Закрой дверь и сядь ко мне на кровать. Мне тебе нужно сообщить одну страшно важную вещь.

— А может быть лучше на утречко отложить такой важный разговор? — отвечает бабушка, сгорая от любопытства.