Любовь Романова - Люди крыш. Пройти по краю Страница 16

— Какие у меня могут быть планы? — фыркнула Марта. — Мне выгодно, чтобы Женя была сильной и оставалась на нашей стороне. Народу Лунной кошки нужен свой полиморф. Женя, нам пора в Башню.

— Ох, лукавишь. Через несколько лет эта девочка превратится в серьезную угрозу твоей власти.

Марта и Шепот уставились друг на друга, и Женьке показалось, что она слышит, как злобно стучат по полу упругие хвосты. Матерая кошка и старый, но опытный кот жгли друг друга взглядом желтых глаз.

— Она останется у меня, — тихо сказал целитель. — Девочка устала и не дойдет по крышам. Вам придется спуститься, а ты сама знаешь, насколько это опасно. Крысы не успокоятся, пока не достанут ее.

Казалось, еще чуть-чуть, и Марта ударит старика «кошачьей лапой». Женька, сидевшая между ними, ощутила легкое покалывание на плечах и щеках, словно в воздухе вокруг глав кланов — бывшем и нынешней — носились электрические разряды. Кажется, эта война имела долгую историю.

Но удара так и не последовало. Женщина отвернулась, стремительно встала с дивана и направилась к выходу из комнаты.

— Хорошо, пусть остается здесь. Надеюсь, ты сумеешь подготовить ее к заключительной части инициации. Она состоится завтра. После полуночи.

— С ума сошла? Слишком рано! Она же погибнет!

Брови Шепота сомкнулись на переносице.

— Ты забыл? Завтра третья ночь после полнолуния. Если мы ее пропустим, придется ждать еще месяц. У нас нет столько времени. Поэтому завтра ночью Женя выйдет на Дорогу Сохмет.

Сказав это, Марта покинула границы освещенного камином пространства и растворилась в темноте. Дина с Ником последовали за ней, так и не взглянув на Женю.

Ее разбудили мужские голоса. Женька резко села на диване и огляделась. Комната мансарды, залитая утренним светом, была совершенно пустой. Через прямоугольник окна на покатом потолке смотрело тусклое небо. Майское солнце решило передохнуть от весенней кутерьмы и спряталось за густую вуаль сплошной облачности.

Начиналась суббота.

Женя покрутила головой в поисках источника разговора и очень удивилась, не обнаружив поблизости никаких мужчин. Это урчало в животе спящего на полу бульдога. «И кишка с кишкою говорит», — всплыла в памяти переделанная строчка старого романса.

— Что, Боров, крутит?

Боров тяжело вздохнул, но глаз не открыл. Ему нездоровилось.

Неожиданно она заметила, что кроме кишечных трелей, слышит струнный перебор. Кто-то за стеной тихонько наигрывал на гитаре — лениво брал аккорды, иногда вплетая в них небрежное соло, и тут же обрывал только-только начинающую складываться мелодию. Но вот музыка постепенно окрепла, ритм стал четче, к нему добавился мужской голос. Женя прислушалась к словам.

Казалось, она была выше недель и дней,Гуляла по крышам и видела, что над ней,И небу кромешному глядя в беззубый рот,Она понимала, конечно, что это пройдет.

Она не умела не лезть не в свои дела,Она понимала, что лесть не всегда бела,Ей было, по сути, плевать, что подумают все,А город под ней был в мазуте, а город был сер.[1]

Дыхание перехватило, по спине потек ручеек мурашек. Женьке показалось, что эта песня обращена к ней, и только к ней. Стало душно и почему-то жалко себя. Может, все дело в голосе? Суховатом и немного отстраненном?

Женя, в отличие от Елены Александровны Смородиной, не считала себя меломаном. Вагнер навевал зевоту, а тяжелый металл нужен был ей только для того, чтобы мать как можно реже заглядывала в ее комнату — он действовал на корректора научного журнала не хуже фумигатора на комаров. И вот сейчас у Женьки все замирало внутри от звука незнакомого голоса. Жутко хотелось заглянуть в соседнюю комнату.

Откинув колючий плед, она встала с дивана и на цыпочках подошла к двери, ведущей в глубину квартиры. Прижалась ухом к теплому дереву…

Там кто-то пьет чай на шестом этаже,Там кто-то лелеет отчаяние в душе,Там кто-то не верит в бессилие красоты,Там где-то под небом, наверно, живешь и ты.

Когда открывался луны беспощадный глаз,Она признавала, что крылья, увы, не для нас,Но, пыльного города сны унося в кровать,Ей снова хотелось летать, так хотелось летать.

— Что, нравится?

Насмешливый голос за спиной вывел Женю из транса. Она вздрогнула и оглянулась. На ее постели, подобрав под себя одну ногу, сидел Тим. Живой и, судя по цвету физиономии, вполне здоровый. До того как он заговорил, Женя могла поклясться, что не слышала ни одного шороха.

Она мысленно похвалила себя за то, что легла спать в футболке, выданной Шепотом. На ее зеленом фоне все еще читалась блеклая надпись: «Я не отсюда». Футболка доставала Женьке почти до колен, поэтому о приличиях можно было не волноваться. Хороша бы она сейчас была, вздумай бродить по комнате в нижнем белье.

— С тобой как, все в порядке? — Женька вернулась на диван и засунула ноги под плед.

— А что со мной сделается? — усмехнулся Тим и почему-то пересел на подлокотник — подальше от своей непутевой ученицы.

— Ну, вчера ты выглядел не очень.

— Фигня! Бывало и хуже. И вообще, не носись ты, как безмозглая курица, по крышам, ничего бы не случилось!

— Сам ты… — В глазах потемнело от обиды. А она еще волновалась за него! Лучше б его Гоблин задушил! Женька отвернулась и снова прислушалась к песне за стеной.

И веки смыкая, и ввысь отпуская сны,Где нет ни печали, ни радости, ни весны,Она пролетала над бедами и травой,А город под ней был неведомый и живой.

— Кто это поет?

— Ларс. Он руфер.

— Кто?

— Руферы — это обычные люди, которые любят лазить по крышам. Сидят над городом, пьют пиво, фотографируют панорамы. Потом собираются здесь, у Шепота, и травят байки. Родион Петрович у них вроде духовного лидера.

— Они знают о людях крыш?

— Нет. Некоторые, особо одаренные, догадываются — видят нас, потом рассказывают истории про Черного руфера.

— А зачем они Шепоту?

— Наверное, хочет их контролировать. Я не спрашивал. А может, они ему просто нравятся. Ларс вон песенки сочиняет — все девчонки слюни пускают.

Тон Тимофея заставил Женьку с любопытством посмотреть на своего учителя. Похоже, он имел зуб на невидимого гитариста. Даже не зуб, а большой и острый клык.

— Слушай, ты вообще понимаешь, что тебе сегодня ночью придется пройти Дорогу Сохмет?

— Вообще — не понимаю. Я же ничего о ней не знаю.

— Тогда ясно, почему тебе сейчас есть дело до этого гнуса. — Он презрительно кивнул в сторону двери. — Дорога Сохмет — самый жуткий из маршрутов. Она начинается на крыше городской психбольницы и упирается в Башню самоубийц.

— Мило. А что такое «Сохмет»?

— Ты что, историю не проходила? Это — древнеегипетская богиня войны и палящего солнца. Женщина с головой львицы. Характер у нее тот еще. В древние времена она развлекалась, насылая на своих почитателей мор, вспарывая им животы и откусывая головы.

— А мне всегда казалось, что египтяне считали кошек добрыми.

— То кошки, а это — львица. Почувствуй разницу. В Древнем Египте поклонялись богине-кошке Бастет. Она и вправду была доброй — отвечала за радость и семейный уют. А Сохмет — это что-то вроде ее темной стороны. Короче, тебя ждет тяжелая ночь. Обычно к ней готовятся несколько лет.

— Да что в ней такого тяжелого?

Тим сосредоточенно поскреб вихрастый затылок.

— Сохмет проверяет на прочность — насылает испытания. Если ты сумеешь убедить ее, что готова стать одной из кошек, то дойдешь до конца. Если нет — погибнешь.

— Какие испытания?

— Разные. У каждого свои.

— Ты же прошел инициацию. Расскажи…

— Нет! Тебя это не касается!

Он вскочил с дивана, разбудив при этом Борова. Собака подняла квадратную голову. Тимофей сел на корточки рядом с ней и начал ласково чесать подставленный живот.

— Там мерещится всякое, — наконец продолжил он. — Кому — озверевшие крысюки, кому — черные руферы с окровавленными топорами, кому — и того хуже. Стоит побежать — и привет: навернешься с высоты на какой-нибудь штырь. Еще там время по-другому идет и с расстояниями черт знает что творится. Если с земли смотреть, Дорога состоит всего из двадцати шести домов плюс Башня самоубийц, а наверху кажется, город по периметру обходишь. Причем не один раз.

Женьке почудилось, что сквозняк шевелит волосы на затылке. Вчера слова Шепота о ее возможной гибели казались всего лишь продолжением непонятной игры с Мартой. Еще один способ поставить решение главы клана под сомнение. К тому же Женьке слишком сильно хотелось спать, чтобы думать о какой-то непонятной Дороге со странным названием. Но после рассказа Тимофея ей вдруг стало по-настоящему страшно.