Владислав Крапивин - Рассекающий пенные гребни Страница 35

– И я, придурок ненормальный, потащил тебя на Цепь… – тихо сказал он. – Зря Сильвер не выдал мне линьков, болвану…

– Да при чем здесь ты!! Я же сам… А если бы мы не полезли, ничего бы и не было. И с Сильвером не познакомились бы… и вообще…

“Не подружились бы”, – мысленно закончил Оська.

…Они говорили еще целый час. О том, как жили зимой, о Сильвере, о Даниэле, о Ховрине. Разглядывали медаль…

– Норик! А почему ребята зовут тебя “Чип”? – вспомнил Оська.

– Потому что я сам так сказал. Они даже еще и не знают, что я Норик. Иначе бы они точно откликнулись на твое объявление…

– Но почему – Чип?

– Меня многие так зовут. Это сокращенно от “Чиполлино”. Потому что голова-луковица…

– Никакая не луковица, – проворчал Оська. – И “Норик” – лучше…

– Да они ведь не дразнятся! Это просто как имя. Как “Мамлюча”, как “Вертунчик”. Они даже наоборот… чуть ли не героем меня считают… За то, что отбивался тогда от “малосольных” так отчаянно… И еще я им про Цепь рассказал, они сразу поверили… Знали бы они, какой я герой на самом деле…

– А чего? – буркнул Оська. – Ты такой, как надо…

Они договорились встретиться завтра. После уроков, здесь же, на бастионе. И на всякий случай, чтобы не теряться больше, решили обменяться адресами. У Оськи была с собой шариковая ручка-брелок. Он зашарил по карманам в поисках бумаги. Достал мятый листок.

– Нет, на нем нельзя… – Это было направление к окулисту, которое дал школьный врач Андрей Гаврилович.

Оська написал адреса Норика и свой на полях газеты “Посейдон Ньюс”, оторвал полоску, спрятал. Все газеты отдал Норику.

– Пускай ребята читают.

И они разбежались

Оська прыгал вниз по ступеням, заталкивал на ходу в нагрудный карман медицинскую бумажку… Затолкал, замедлил шаги, задумался. А ведь завтра в школе могут спросить: был ли у глазного врача?

Конечно, можно соврать, что пришел, а приема там нет. Но как-то не хотелось примешивать вранье к радости от встречи с Нориком. Да и темная полоска – вот она, опять маячит перед глазами. Не очень беспокоит, но и… не радует.

И трудно разве заглянуть в поликлинику? Недалеко же…

2

В поликлинике было прохладно и пахло как в аптеке. Девушка в окошечке регистратуры глянула в Оськину бумажку.

– Иди с этим направлением прямо к доктору, к Фаине Аркадьевне, в десятый кабинет. На второй этаж.

Оська всегда готов был к худшему, думал: у кабинета очередь. Оказалось – никого. Стукнул в дверь, приоткрыл, сказал:

– Здрасте…

Врачей было двое.

За столом – крупная дама с высокой бронзовой прической. Несомненно, Фаина Аркадьевна, потому что второй был мужчина. Сухонький седой старик. Он занимался необычным для врача делом: обвязывал шпагатом что-то квадратное, плоское, обернутое желтой бумагой. Наверно, портрет или картину.

– Фуражечку-то сними, – утомленно напомнила Фаина Аркадьевна. – В школе разве не учили?.. Что у тебя?

– Ой… – Оська сдернул бейсболку. – У меня вот…

Докторша глянула в мятый листок.

– Где ты его так изжевал… О скар Чалка. Ладно, пошли. Андрей Гаврилович звонил про тебя. Почему сразу не явился?

– Я не знал, что надо сразу… – И подумал: “Вот счастье, что пришел. Как бы завтра оправдывался?”

Они вошли в полутемную комнату. И началось. Сперва расспросы, потом: “Посмотри на эту лампочку… Левым глазом… Правым… Ты не знаешь, где левый, где правый?.. Не жмурься… Не дергай головой!”

– Она сама дергается! Такая резь!

И правда, глаза резало от острого луча, бьющего прямо в зрачки. И слезы градом.

– Что за нежности! Не дошкольник… – Она встала, открыла дверь. – Владислав Евгеньевич! Не могли бы вы на прощанье дать небольшую консультацию?

– Если небольшую… Так сказать, прощание-завещание…

– Ой! Я не это имела в виду. Я… дело в том, что здесь какой-то непонятный случай. Такое впечатление, что этот… Чалка просто морочит всем голову…

– Ничего я не морочу, – сказал Оська ей в спину…

Фаина Аркадьевна вышла, стала говорить за дверью неразборчиво. Потом позвала:

– Иди сюда, загадка природы.

Старый Владислав Евгеньевич был ну в точности Айболит. Или доктор из фильма-сказки “Приключения желтого чемоданчика”. Бородка клинышком, бодрый взгляд. Он сел посреди комнаты на стул, поставил Оську перед собой. Тот моргал и сердито вытирал слезы. Владислав Евгеньевич взял его за кисти рук.

– Итак, Оск а р… Ты Ося, да?

– Да.

– Повтори, Ося, все вышесказанное. Темная полоска периодически возникает у тебя перед глазами. Так?

– Так… Она не всегда перед глазами. Я глаза отведу, а она остается там, где была… ну, как бы перед грудью. Я уже объяснял. Будто темный шнурок натянут от козырька до пупа… до пряжки. Вот так, – ребром ладони Оська провел от лба до пояса.

– Понятно… То есть не совсем, но… давай дальше. Подробнее.

– Иногда она двоится. Это если вдаль глядеть. А если прямо на нее, то одна…

– Сплошная полоса?

– Бывает, что сплошная. А бывает, что из отдельных пятнышек.

– Похоже на цепочку?

– Что?.. Да! Только ее очень нерезко видно…

– М-м… А скажи, Ося, можешь ты ее убрать усилием воли? Постараться, чтобы она исчезла?

– Я… да. Если очень постараюсь. Напрягусь, и она тает… Но потом забудусь, и она опять. Будто… напоминание какое-то.

– Напоминание? О чем?

– Я не знаю… – Оська смутился. Это сравнение выскочило из него само собой. – Вообще-то она, полоска эта, почти не мешает. Только иногда приходится смотреть чуть-чуть сбоку…

Оська все больше тревожился: не уложили бы в больницу на обследование! Только с Нориком встретились – и на тебе!..

– Она правда почти не мешает!

– Подожди… Рассмотрим ситуацию с другой стороны. Когда ты вошел и… не сразу снял фуражечку, я заметил на ней надпись “Посейдон Ньюс”. Ты имеешь отношение к этой газете?

– Да. Я ее продаю… И пишу в нее иногда…

– О! Я имею дело с корреспондентом!

– Ну… просто несколько моих заметок напечатали.

– Чу-дес-но… Я не ошибусь, если скажу, что тебе известны повести, напечатанные в этой газете. “Солнце в дыму” и “Бриг “Мальчик”. А?

– Известны, конечно!

– Читаешь постоянно?

– Да я уже всё прочитал! В рукописи.

– Пользуясь редакционными связями?

– Ага… Ховрин, который это написал, он… мой хороший знакомый. – Сказать “мой друг” Оська не решился. Подумают, что хвастает. Тем более, что Фаина Аркадьевна прислушивалась издалека с подозрением.

– Так-так-так… Ося Чалка. Все это любопытно. А скажи, тебе нравится в этих сочинениях мальчик Даниэль?

– Нравится… Только при чем он тут? – Это получилось сердито и жалобно.

– Видишь ли… возможно, ни при чем, но… еще вопрос. Тебе не приходилось представлять себя на месте Даниэля?

– Мне?.. Не знаю. Ну, может, когда читал…

– Я говорю даже не про живого Даниэля, а про того, под бушпритом. Про деревянного мальчика, который выводил бриг из всех трудностей и опасностей?

– Я не знаю… Я не представлял себя им специально. Только видел несколько раз во сне, как мчусь над волнами, сквозь пену. Рассекаю грудью гребни. А за мной паруса…

– Вот видишь!

– Ну… а что здесь такого? Дело даже не в том, что я читал, я тогда про эти повести еще и не знал. Ведь часто снится то, что видел по правде…

– А когда ты видел Даниэля по правде, голубчик?

Оська прикусил язык.

– Когда же, Ося? – опять сказал Владислав Евгеньевич. Очень ласково и очень настойчиво.

– Осенью… Только я не могу сказать, где…

– О-о-о! И не надо! Ты мог его видеть только в коллекции одного замечательного человека по прозвищу… секрет, секрет. Пиратский… – Он глянул на Фаину Аркадьевну.

– Вы его знаете?

– С первого класса. Мы с ним тогда дрались из-за девочки Оли Кокошко, которая на обоих нас не обращала внимания… А во взрослые годы я лечил его глаза. Художнику необходимо хорошее зрение… Итак?

– Что?

– Значит, ты близко знаком… с главным героем?

Оська подумал и сказал:

– Это я придумал, что в руке у него ключ. То есть догадался… Я и один мой друг.

– Тогда еще вопрос… Хотя нет! Постараемся решить его визуально! Помоги!

Владислав Евгеньевич легко встал, шагнул к стене, взялся за упакованный в бумагу квадрат. Тот был Оське до плеча. Они с Оськой (который ничего не понимал) поставили эту штуку на сиденье стула, прислонили к спинке. Стул пошатнулся от тяжести. Доктор дернул узел шпагата, рывком раскидал упаковку…

Оську ударило ветром. Хлестким, холодным. Прямо с холста.

На картине был шторм. Серые и сизые клочья туч летели из деревянной резной рамы, как из выбитого окна. Летела и пена – с гребней зеленых вздыбленных волн. Главная волна посреди картины была как гора. С ее скользкого склона мчался на зрителя трехмачтовый корабль. Ну, не точно на зрителя, чуть в сторону, потому что виден был лишь один борт. А еще – вздыбленная корма, перехлестнутая гребнями палуба.