Александр Етоев - Планета лысого брюнета Страница 4

– Я сказал – «наверное». А вдруг когда-нибудь у меня будет собака, и мама ее куда-то отдаст?

Ульянино терпение лопнуло, и она громко сказала:

– Уф!

Не успело ее громкое «уф» долететь до бубонинского газона, как оттуда, от бубонинского газона, донесся ответный звук, тоже громкий, но никакое не «уф».

Уля посмотрела туда. На стриженной под ежика травке в полуметре от заповедной зоны сидел Пашка Моржов и плакал. Чего Ульяна не могла выносить, так это когда кто-нибудь плачет. Не потому что она была супердевочка. Просто не любила людей, не умеющих сдерживать свои слёзы. Но все-таки ей стало вдруг интересно. Пашка был человек тихий и на священную территорию за оградой посягнуть ну никак не мог. Да и трава перед ним и около вроде была сухая – кроме мелких крапинок слёз, блестевших на отдельных травинках, признаков осадков не наблюдалось – тем более жестоких следов коварного бубонинского брандспойта.

– Ну, – сказала она, подходя к зарёванному Моржову, – рассказывай, почему плачешь.

– Из-за вилок, – сказал Моржов и заплакал еще сильнее.

– Понятно, – сказала Уля, сразу вспомнив, что буквально вчера Пашка напросился к ним в гости якобы смотреть телевизор. Свой-то у них якобы поломался, а девяносто восьмую серию нового бразильского сериала он должен был посмотреть обязательно, чтобы потом пересказать бабушке, иначе она умрет. Теперь ясно какой такой телевизор был причиной его визита. И почему папа сегодня не досчитался вилок, тоже понятно. – Совесть замучила? А ну признавайся, ты зачем стащил у нас из буфета четыре вилки и один штопор?

– Я нечаянно, – ответил Моржов.

– Он нечаянно! – возмутилась Уля. – Вот как дам тебе нечаянно по башке кроссовкой, будешь тогда знать, как зариться на чужое добро. Отдавай сейчас же, ворюга! И брошку мамину немедленно отдавай!

Моржов нервно замотал головой, отчего слезы полетели у него из глаз во все стороны, как из поливальной машины.

– Нету у меня ваших вилок. И штопора тоже нет, и брошки. Я их на чупа-чупсы сменял. – Пашка вытащил из кармана куртки горсть шариков в блестящих обертках с держалками из белой пластмассы. – Только лысый меня обманул! Никакие это не чупа-чупсы! – Поливальная машина с ногами вместо колес заработала на полную силу.

Ульяна взяла у Пашки один леденец на палочке. Под фирменной блестящей оберткой оказался стеклянный шарик с мелкими пузырьками внутри. Другие тоже были поддельными.

– А у этого твоего лысого была в ухе какая-нибудь серьга?

– Была – череп и кости. Я его вчера у помойки встретил, когда мешок с мусором выносил. У нас на лестнице мусоропровод не работает, туда Носовы из тридцатой квартиры чучело обезьяны сунули, которое у них моль поела, вот мусоропровод и забился. Сначала он меня про Квакалово спросил, это такой поселок за городом. А потом предложил обмен. Я ему приношу из дома всякие ненужные вилки, штопоры, вязальные спицы, ножи – в общем, всё, что острое и железное, а он мне за каждый штопор, нож, за каждую вилку дает чупа-чупс на палочке. Ты бы разве на моем месте не согласилась?

– Вот и менялся бы на свои, – сказала ему Ульяна. – Чужие-то зачем было брать?

– На свои мне мама не разрешила. Сказала: не тобой заработано, не тебе их из дома и уносить. Мне, сказала, одного папы хватает, который всё не в дом, а из дому.

– Зачем ему столько ножей и вилок, этому твоему лысому, он не говорил?

– Не знаю, не говорил.

– Ладно, – сказала Уля, – соси свои стекляшки на палочке. Но чтобы штопор и наши четыре вилки сегодня же нам вернул. И те, которые у дяди Пети украл, чтобы тоже ему вернул. Или я всем расскажу, что Пашка Моржов ворюга, и никто с тобой во дворе не будет больше дружить.

– Дяди Петины я не брал, – размазывая по щекам слезы, сказал Моржов. – Это Федька, он тоже с лысым менялся.

Глава 5. Лысый брюнет и его команда

Трое дяденек неопределенного вида сидели в садике на хилой скамейке и занимались подозрительным делом – пересчитывали ножи, вилки и прочие колюще-режущие предметы, незаменимые в домашнем хозяйстве. Звали дяденек Кусаев, Ломакин и Грызунов. Четвертый дяденька стоял перед ними и наблюдал, чтобы ни одна вилка, ни один самый малюсенький ножичек не остались несосчитанными и забытыми. Этот дяденька, который стоял, был лысый, как куриное яйцо. Пиратская серьга в его ухе клацала костяными зубами, когда какой-нибудь из дяденек на скамейке ошибался или сбивался со счета.

– Два умножить на два получается… – дяденька Кусаев задумался.

– Пять, – подсказал ему дяденька Грызунов, глянув на ученическую тетрадку, лежащую у него на колене, с таблицей умножения на обложке.

Череп в ухе дико захохотал почти не слышным для окружающих смехом, но дяденька Грызунов услышал. Он знал, что если череп смеется, значит быть ему, Грызунову, битым. Это в лучшем случае, когда у лысого хорошее настроение. В худшем – его лишат лекарства от доброты, которое им выдает лысый в обмен на партии колюще-режущего товара, принесенные ему в нужном количестве в нужный срок и в нужное место, а именно на эту скамеечку.

– Извиняюсь, это я тетрадь перепутал. – Улыбающийся дяденька Грызунов ловко дрыгнул коленной чашечкой, тетрадь подскочила вверх и спряталась у Грызунова за пазухой. На колено легла другая – тоже с таблицей умножения, но только – правильной.

Лысый для расчетов с людьми выдал каждому из своих помощников три тетради: одну правильную и две неправильные. На правильной таблица умножения на обороте была правильная, то есть соответствовала действительности. Дважды два на ней равнялось четырем, трижды три – девяти, и так далее. В неправильных же тетрадях таблица умножения была двух типов: 1) в выгодную для себя сторону; 2) в сторону, невыгодную для других. Например, если надо было кому-нибудь отдавать долг, то из кармана вынималась тетрадь первого типа. Трижды три в ней равнялось шести, то есть ты, отдавая долг, экономил в этом случае три рубля, если долг переводился на деньги. Когда же надо было забирать долг, то вытаскивалась тетрадь другая. Трижды три в ней равнялось уже двенадцати, то есть ты получал со своего должника на три рубля больше, чем он был должен.

Лысый был большой мастер по части изобретений такого рода. Это он в давние еще времена придумал стакан для торговли семечками с утолщенными стеклянными стенками и высоким дном. В такой стакан семечек умещалась ровно на пятьдесят граммов меньше, чем в стакане обычном. А сто граммов семечек стоили тогда десять копеек, так что считайте сами. Он был дедушкой русского лохотрона, основателем движения напёрсточников, создателем первых отечественных пирамид по выманиванию у населения законных трудовых сбережений. Словом, опыт лысый имел немалый и пользовался большим уважением… скажем так – в определенных кругах.

Только вот зачем ему сдался металлический хлам в виде вилок, штопоров, пилочек для ногтей, заколок, – никто в этих самых определенных кругах не знал, и куда он всё это девает, также никто не ведал. Свою тайну лысый не открывал ни одному человеку и любые попытки сунуть нос не в свои дела пресекал строго.

А еще у лысого был удивительный порошок злости, помогающий людям выжить в тяжелых современных условиях, когда любое проявление доброты, даже невольное, оборачивается мгновенно против тебя же. Порошок этот пользовался громадным успехом и стоил большие деньги. Ведь многие люди считали, что им не хватает злости, и все, кто их окружает, спекулируют на их доброте. И люди его покупали. Чтобы выкинуть из общей прихожей соседский шкаф или детскую коляску. Чтобы обругать человека в очереди. Чтобы опередить старушку и занять место в трамвае или автобусе. Начальникам порошок был нужен, чтобы держать в узде подчиненных. Подчиненным – чтобы хамить начальству. Злостью торговать было выгодно.

Но лысый имел в запасе также и порошок доброты. Он держал его в розовеньких бутылочках с розовыми завинчивающимися пробками – в отличие от порошка злости, который был в бутылках зелененьких с пробками такого же цвета. Спросу на порошок доброты не было решительно никакого. Как-то эксперимента ради лысый сплавил партию розовеньких бутылочек некоему тамбовскому мафиози. После этого ему пришлось долго прятаться, потому что вышеупомянутый мафиози в приступе безудержной доброты вложил деньги не в новое казино, а в строительство трех детских садов и приюта для бездомных животных.

Где он брал свои чудесные порошки, это лысый тоже держал в секрете.

Когда последняя вязальная спица, сосчитанная и записанная в тетрадку, перекочевала из рук помощников в объемистый «дипломат» лысого, их начальник сказал: «Не густо» – и сердито помотал головой.

Дяденька, который Кусаев, в ответ на это развел руками:

– Вот и я говорю – не густо. Шарики почти на исходе, на стекольной фабрике закрывают игрушечные цеха, и поддельные конфеты на палочке изготавливать уже практически не из чего.