Стив Даффи - За темными лесами. Старые сказки на новый лад Страница 15

Хрюша, не разжимая хватки, качнулся назад.

Воды Колорадо сомкнулись над ними почти без всплеска.

Через пять минут после того, как они скрылись под водой, я смогла пошевелить пальцами и оглядеть берег, но Хрюши с Исавом не было нигде.

Не в силах заставить себя коснуться костылей Хрюши, я так и оставила их на берегу.

Исав оставил ключи в машине, но когда я добралась до нее, меня трясло так, что я не решилась сесть за руль. Захлопнув дверцу, я потуже затянула шнурки кроссовок и с трудом полезла наверх, к гребню склона. По пути дважды едва не подвернула щиколотку, оскользнувшись на сорвавшихся вниз камнях, но вскоре добралась до цели. На запад тянулись красные скалы, прорезанные пыльными каньонами, а позади спускался вниз изборожденный сухими руслами ручьев длинный склон. Где-то там, позади, достаточно близкая, чтоб до меня доносился ее запах, но скрытая от глаз, осталась и река. Усевшись на камень, я оперлась локтями о колени и устремила взгляд в знойную пустынную даль – к горизонту, в сторону заходящего солнца.

Говорят, в тот миг, когда солнце скрывается за краем света, можно увидеть зеленый луч. Правда, я его никогда не видела. И даже сомневалась, что это правда. Пожалуй, теперь, если хватит терпения, это можно было проверить.

От солнца до земли оставалось еще не меньше ладони. Я смотрела и смотрела на закат, и раскаленный ветер трепал мои волосы. Вот золотистый диск наполовину скрылся за горизонтом, и тут я услышала ритмичный хруст на склоне позади. Кто-то поднимался наверх.

Но я даже не обернулась. Какой в этом смысл? Расставив костыли в стороны, он склонился над моим плечом – тяжелый, прохладный, будто замшелый валун. Я запрокинула голову, привалившись затылком к груди Хрюши. Капли воды с его рубашки упали на лоб, на губы, на веки. Вокруг него плясали голубые огоньки; черт лица, темневшего на фоне вечернего неба, было не разглядеть. Выпустив один из костылей, он положил руку мне на плечо. Его дыхание зашелестело над ухом, будто морская пена.

– Исав сказал, что кровь – не вода, – сказала я, сама того не желая.

– Да, если кровь не рыбья, – откликнулся Хрюша, крепче сжав пальцы.

Оторвав взгляд от длинных извилистых теней каньонов внизу, я увидела его пальцы на своем плече, бледные на фоне оливково-смуглой кожи – и безо всяких перепонок. Один из этих пальцев скользнул под черную бретельку моего топика, и, несмотря на темно-красные пушистые нити, пронизывавшие зеленую дымку вокруг его ладоней, я не стала возражать.

– Где он?

– Исав? Он утонул.

– Но… – я задрала голову еще выше. – Ты же говорил, что Гилманы не тонут.

Хрюшины плечи за спиной качнулись вверх-вниз.

– Похоже, река его просто невзлюбила. Бывает порой и такое.

Долгое молчание, пока в голове не родился еще один вопрос:

– А как ты отыскал меня?

– Тебя я всегда отыщу, если сама захочешь, – ответил он, уколов мою шею клочковатой бородкой. – Куда ты смотришь?

– На закат.

– Приди же под эту красную скалу, – не совсем точно процитировал он, взглянув на тень противоположного склона, ползущую к нам по долине.

– Нет уж, еще и ужас в пригоршне праха мне сегодня совсем ни к чему…

Негромкий смех, и он поцеловал меня в щеку – неуверенно, точно сомневаясь, что я позволю сделать это.

– А я думал, это будет «бойся смерти от воды».

Солнце скрылось. Я снова проморгала зеленый луч. В сумраке, слившемся с тьмой над его плечами, я повернулась к Хрюше и тыльной стороной ладони смахнула мерцающие огоньки с его лица.

– Нет, любимый, – ответила я. – Этого я больше не боюсь.

Элизабет Бир

Элизабет Бир родилась в один день с Фродо и Бильбо Торбинсами, только в другом году. Это-то, вкупе с детской привычкой читать словари ради забавы, и привело ее к безденежью, неуступчивости и литературному творчеству. Ныне она – лауреат «Хьюго», «Локуса», премий Теодора Старджона и Джона В. Кэмпбелла, автор двадцати семи романов (последние – «Память Карен» и написанный в соавторстве с Сарой Монетт «Ученик эльфов») и более ста рассказов и повестей. Живет в США, штат Массачусетс.

Корни истории Юна Ха Ли ведут в его детство – в мир корейских народных сказок, к образу Царя драконов из Подводного царства. В отличие от злых европейских драконов, обычно ассоциирующихся с огнем и разрушением, драконы корейских мифов чаще всего – создания благожелательные и щедрые, повелевающие всеми водами, от тихих прудов до бурных морей.

Монета заветных желаний

[19]

Однажды в империи на берегу бескрайнего моря, где облака белы, как молоко и перламутр, а ветры пахнут солью и фруктами дальних стран, сошлись люди всех ремесел и каст, от мала до велика, на похороны императрицы. При жизни императрица носила имя Берилл Среди Бури. Теперь, стоило ей умереть, придворные летописцы начали именовать ее Сплетающей Бурю, ибо была она великим флотоводцем, грозой морей.

Бальзамировщики умастили Сплетающую Бурю благовонными маслами, а лицо ее, как подобает, скрыли под резной маской из белого нефрита. В одну руку вложили ей небольшой флаг с гербом империи – якорем и мечом, вышитыми темно-синим шелком, а в другую – обнаженный кинжал, острый, с муравленой рукоятью, сверкавшей белизной, лазурью и золотом. Облачена императрица была в тяжелые шелковые одежды, которые надевала только раз, на последний Праздник Урожая. Народ империи верил, что правительницу надлежит снабдить всем, необходимым для грядущей жизни в Море-Что-Примет-Всех, чтобы она замолвила за подданных словечко перед духами драконов.

Осталась после императрицы единственная дочь. От роду было ей всего тринадцать лет, и посему советники старой императрицы дали ей имя Ранняя Крачка в Небе. Крачка была девочкой степенной и серьезной не по годам. Даже на похоронах, облаченная в белые с серым одежды скорби, держалась она почти бесстрастно. Если глаза ее и заблестели, когда жрецы запели, провожая усопшую в Путь-К-Закату, то только потому, что этого от нее ожидали.

С наступлением сумерек носилки с телом старой императрицы поместили на погребальную ладью, выкрашенную красным, чтобы ладья шла вслед солнцу. Один из жрецов перерубил канат, а стража императрицы подожгла ладью, пустив в нее горящие стрелы.

Старейший из советников Крачки, мудрец, в юности посетивший множество иноземных храмов, повернулся к девочке и заговорил, возвысив голос над треском пламени и рокотом волн:

– В эту ночь тебе нужно хорошенько отдохнуть, моя повелительница. Завтра перед тобой предстанут Двадцать Семь Великих Семейств. И, несмотря на твои юные годы, они должны увидеть в тебе владычицу, ни в чем не уступающую матери.

Крачка прекрасно, не хуже него, понимала: какую твердость характера ни прояви она завтра, Великие Семейства непременно сочтут ее легкой добычей. Однако она просто кивнула и удалилась в покои для медитации.

Спать она в ту ночь не легла, хотя никто не упрекнул бы ее за это. Долго, упорно думала Крачка, как же ей быть. Сладкий аромат благовоний щекотал ноздри. Отчаянно хотелось позвать мать – пусть та вернется назад с погребальной ладьи, поможет советом… Но ничего. Довольно будет и тех советов, что давала ей мать при жизни.

За два часа до рассвета Крачка позвонила в серебряный колокольчик, призывая слуг.

– Будите канцлера казначейства, – велела она. – Мне нужно с ним посоветоваться.

Канцлер был вовсе не рад тому, что его разбудили в такую рань, и обрадовался еще меньше, когда Крачка объяснила, как намерена поступить.

– Откупаться от Семейств? – сказал он. – Скверный пример на будущее.

– Мы не откупаемся от них, – твердо сказала Крачка. – Мы проявим щедрость, сравниться с коей они не могут и мечтать. И они спросят себя: если императрица может позволить себе раздаривать такие сокровища, какое же великое могущество она утаивает?

Канцлер недовольно заворчал, забормотал что-то себе под нос, но проводил Крачку в первую сокровищницу. Стены ее были увешаны шелковыми свитками с изображениями изысканных пейзажей, а под картинами лежали груды книг, украшенных цветными миниатюрами. На переплетах были оттиснуты золотом силуэты пляшущих журавлей и игривых кошек. На столах выстроились, точно готовые к бою войска, шеренги крохотных, не больше ногтя большого пальца, костяных фигурок, и – любопытная вещь – каждую из этих фигурок венчала голова вымершей птицы. На лаковых подставках покоились мечи в позолоченных ножнах, украшенных неограненными опалами и аквамаринами, а бледные кисти, свисавшие с их рукоятей, были завязаны узлами, символизирующими розу ветров. Были здесь филигранные короны с вплетенными в них осколками скрижалей, хранящих отрывки древних пророчеств – в некоторых до сих пор сохранились застрявшие волосы давно умерших владык. Были здесь целые канаты, свитые из нитей жемчуга, прекрасно подобранного по размеру и цвету – от ослепительно-белого до матово-лилового и глянцевито-черного…