Ирина Краева - Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки» Страница 20

Тим вздохнул и наконец-то огляделся. Напротив него — очевидно, уже давно — примостилась на сухих водорослях Обби, которая тщательно по-утреннему чистила пёрушки.

— Тим, доброе утро! — чихнув, заговорила она ворчливым голосом. — Где ты был? Мне стоило немалых трудов найти тебя!

Обби любопытно изогнула длинную шейку и подлетела к бездыханному быку. Она клюнула замочек цепи, по-прежнему обхватывавшей мощную шею, и стянула её вместе с медальоном. — К-красивая вещь — из красного рубина! Должно быть, это талисман.

Тим взял медальон, аккуратно раздвинул створки из драгоценного камня. И как только он это сделал, лежащее в траве сердце Зверя перестало дышать, успокоилось и замерло. Словно уснуло. По нежной утренней глади реки пошли круги, как от дождя, но никакого дождя не было, небо оставалось ясным. Шуршала осока, чайки циркали когтистыми лапками по гальке, проголодавшаяся рыба, блистая, выскальзывала из воды и, звякнув каплями, уходила назад. И из всех этих звуков возникли слова, звучавшие так тихо, словно это были мысли. Тим и Обби притихли, пораженные и услышанными словами, и необычным их звучанием.

— Приветствую тебя, мой избавитель! Приветствую тебя, кого народ Видении назвал Несущим удачу. Приветствую тебя, Тим! Я, лекарь Варфоломей, сам выбрал тебя в палачи страшного Зверя с бронзовым телом быка и головой собаки. Именно это ненавистное обличье каждую ночь принимало моё грешное тело. Каждую ночь лютым голодом и яростью закипала во мне кровь, и я выходил на беспощадную охоту. Ни птица, ни животное, ни человек не могли уйти живыми от моих копыт, от зубов, которые дробили кость и камень так же легко, как если бы это был кусок хлеба. Каждую ночь, превращаясь в Зверя, я творил смерть и хотел только одного — приумножать её.

Ранним утром с криком Петуха морок спадал с меня. Рыжая шерсть клочьями скатывалась с измученного тела, чёрный нос превращался в человеческий. И алчная злость обращалась в самое глубокое человеческое раскаяние. Я хотел покончить с Зверем раз и навсегда. Как я ни пытался, я не мог убить себя сам — смерть отказывалась меня взять.

В свои освободители я выбрал тебя. В твоём сердце живёт любовь к брату. Когда человек кого-нибудь сильно любит, в его сердце меньше места для страха, но больше — для смелости и великодушия. Я знал, что ты поймёшь: я хочу избавиться от тёмных сил, владеющих мною. Ты понял, что остановить быка можно только одним способом: встав на дорогу, которую постелили перед ним силы Зла. Ты понял моё сердце. Наградой тебе будет оно же. Вложи страшное сердце Зверя в рубиновый медальон.

— Так и сделаем прямо сейчас, — торопливо сказала Обби. Тим осторожно взял потеплевшее тяжёлое сердце, а Обби раздвинула сверкнувшие створки медальона. Сердце казалось значительно больше их, но когда Тим вложил туда с каждой секундой нагревающийся ком, тот ровно вошёл, замочек сам собой защёлкнулся и слился с золотым ободком, ставшим абсолютно гладким.

В теле Зверя тут же раздался негромкий треск, синий огонь объял оранжевую шкуру. Под пеплом обозначилось тело мужчины, одетого в длинный льняной балахон, который нигде не был даже обуглен. Бледное исхудавшее лицо говорило скорее о глубоком сне, чем о смерти. Но человек не дышал.

— Вот чего он хотел, бедняга, — произнёс Тим. — Он хотел стать человеком и уже навсегда. — Надо признать, это ему удалось. Повесь себе этот медальон на грудь. Мне кажется, ты его заслужил, — и лебедь сама надела на шею Тима сверкнувшее Рубиновое сердце.

И вновь из тихого шёпота воды, дальнего пения малиновки, шороха теней облаков, бегущих по земле, родились слова:

— Мальчик с Рубиновым сердцем, ты стал человеком, который умеет читать в чужих сердцах, ведь даже в сердце отъявленного злодея ты смог прочитать обычные и самые драгоценные человеческие чувства: раскаяние и радость. Надеюсь, Рубиновое сердце ещё сослужит тебе службу: помни, Тим, рубин меняет свой цвет перед опасностью. И ещё у него есть одно волшебное свойство, но какое — не знаю, я не был удостоен этого знания.

Сейчас я должен объяснить, что же случилось со мной, почему я из обычного человека превратился в оборотня. Смерть я должен облегчить своим признанием.

Как известно, нет более искусного лекаря, чем седьмой сын седьмого сына. А я и был седьмым сыном седьмого сына в нашем роду.

Мой отец был известным врачевателем. Однажды он излечил от мучительной болезни местного священника. Изгоняя болезнь, отец заразился сам, и погиб. В знак благодарности и дабы увековечить его память, священник назвал именем отца самый голосистый колокол на колокольне нашего храма. Вы сразу узнаете голос колокола Александра: его громкая песня в каждом сердце пробуждает самое светлое детское воспоминание.

Я хотел последовать путём отца и стать таким же знающим врачом, каким был он, хотел приумножить его познания и славу. Я решил узнать все тайны, накопленные врачевателями за это время. Я погрузился в чтение книг. Я вёл переписку с лучшими учёными мира, обмениваясь с ними идеями и открытиями. Мой кабинет напоминал комнату алхимика: повсюду сушились пучки целебных трав, в колбах со спиртом замерли различные пресмыкающиеся, на которых я испытывал лекарства. Я в совершенстве овладел силой камней. Тем, у кого болели глаза, я давал воду, настоянную на сапфире. Детям я дарил браслеты, сделанные из ляпис-лазури. Конечно, мне удавалось их мастерить не такими уж красивыми, но они прекрасно предохраняли детишек от хворей. Для особенно тонких операций я сделал себе почти невидимые обычным глазом скальпель и пинцеты. Возле моего дома всегда находились страждущие люди. А многие, уже выздоровев, приходили только для того, чтобы взглянуть на меня. Они с улыбкой объясняли, что черпают у меня жизненные силы.

То было наисчастливейшее время моей жизни. Я мог разговаривать и находить общий язык не только с людьми, но с камнем, речкой, звёздами, с любой травинкой. Между моей душой и ними не было никаких преград, они доверяли мне, потому что знали — любое знание я использую для облегчения страданий других. Мне благоволила судьба. Если у меня появлялся тяжёлый больной, для лечения которого требовалась особая трава, в тот же день мне привозили её друзья, или я чудом находил её у себя в огороде. Я почти не болел, и я знал, что здоровье даётся мне, чтобы ни на день я не прекращал помогать другим.

Я чувствовал, что отец одобряет мои действия, когда я решался лечить, казалось, безнадёжного больного. Он будто стоял в изголовье несчастного напротив меня и, улыбаясь, говорил: «Так, так, сынок. Не робей». В такие дни всегда пел колокол Александр, единственный среди колоколов раскачиваясь на высокой колокольне.

Но скоро мне стало казаться, что лечить людей — не такое уж важное дело. Оно не может прославить моё имя. Я захотел сделать то, что не удавалось никому. Я стал думать, как уничтожить Боль. Я хотел победить её и прославиться на все времена.

Я чувствовал, что Боль скрывается в том мире, куда нет доступа смертным. Чтобы победить её, нужно было отправиться в её владения. Но кто знает, откуда приходит Боль?

У местных старожилов я выяснил все места в округе, которые добрый человек старается обойти за версту. Так я узнал о дороге, по которой давно никуда не ездили, её звали — Навсегда забудь обо мне.

Я отправился искать её ночью, предварительно расспросив всех, кто мог знать о ней хоть что-то. Но почти ничего не узнал. Это меня обрадовало. Отсутствие знаний, доступных всем, убеждало меня, что я могу оказаться на правильном пути.

При выходе из города, там, где дорога раздваивалась, сидела женщина, одетая, как цыганка, в пёструю юбку и в ушах её блистали длинные серьги. Её уставшее лицо выражало тревогу.

— Добрый человек, — обратилась она ко мне. — Хочешь, я скажу тебе твою судьбу?

— Ты хочешь погадать мне?

— Нет, дорогой, я не гадаю. Я хочу напомнить тебе, что тебя ждёт больной.

— Наверное, ты бабушка того мальчика, которого я не успел принять сегодня. У него обыкновенный нарыв, он подождёт до завтра, а сейчас я спешу.

— Ты должен спешить в другом направлении, прямо противоположном тому, куда собираешься идти, — сказала она. — Тебя ждут люди, которым всегда помогал твой добрый отец.

В ответ я бросил ей монетку, как нищенке. Серебряная денежка, коснувшись её руки, превратилась в серого зайца, который, неспешно прыгая, пересёк мне дорогу и скрылся в кустах. Пока я удивлённо смотрел ему в след, исчезла и цыганка. А я пошёл дальше.

Волчье солнце подпрыгивало в серых тучах. Вот кончилась чаща, началась дикая трава, доходившая мне до пояса. Вдруг я заметил две прерывистые колеи — словно не касаясь земли, недавно здесь проехала какая-то повозка. «Это то, что я ищу», — почему-то сразу догадался я, покрываясь ознобом.