Агнешка Осецкая - Здравствуй, Евгений Страница 4

— Я обдумаю это, — сказал Евгений, и вскоре ему было уже Всё Равно.

Тем временем сам по себе наступил полдень, и всем стало совершенно ясно, что и сегодня Привожу-Хлебу не заработать ни гроша.

Пекарь, конечно же, был ещё далеко, ведь уехал он совсем недавно и вряд ли уже успел обсудить со своим двоюродным дядей всё, что хотел.

Ехать в Долину Сквозняков за хлебом не имело никакого смысла.

— Не поехать ли мне в Стокгольм? — сказал Привожу-Хлеб. — Может быть, там я что-нибудь заработаю… — помолчав, добавил он.

— Ещё чего! — крикнула госпожа Анита и со злости шевельнула сразу обоими ушами, что ей обычно не удавалось. — Для того чтобы проболтаться весь день без дела, не надо ездить в Стокгольм.

— Неправда, сегодня я там хорошо заработаю, — сказал Привожу-Хлеб, уложил в корзину Евгения и принадлежавшее ему сердце и пошёл на вокзал.

От Упсалы до Стокгольма езды семьдесят километров и ещё семь минут. Поезд трясло. Сквозь щель в корзине Евгений видел только трубку сидевшего напротив Толстяка.

Потом Толстяк сошёл, а его место заняла Маленькая Девочка, но, кроме её банта, Евгению снова ничего не было видно.

— Путешествуя в вагоне, мало что можно увидеть, — решил он и стал обдумывать свою судьбу, И обдумывал её до самого Стокгольма.

Стокгольм — большой город, и даже сквозь дырку в корзине видно, что расположен он у моря. Весь город изрезан каналами, и случается, что человек (или птица) думает, что подходит его трамвай, а между тем это обыкновенный корабль. Ха-ха-ха!

— В Стокгольме надо быть очень внимательным, Евгений, — сказал Привожу-Хлеб, — Будь очень внимателен, а то вместо трамвая сядешь на корабль.

— Неужто такое бывает?.- спросил — Евгений.

— Даже очень часто, — ответил Привожу-Хлеб. — Моя тётка, вместо того чтобы сесть в трамвай номер семь, села на корабль.

— Тётка? А как её звали? — спросил Евгений.

— Её звали Адель. И у неё было целых три фамилии.

— Господи… А я?… Как моя?…

— Что — твоя, Евгений?

— Как моя фамилия?

— Евгений…

— А дальше? А дальше как?

— Не знаю, — ответил Привожу-Хлеб. — А дальше ничего, потому что ты — птица.

— Одно другого не касается. У колибри Лофа, живущего на кухне, очень длинная фамилия, а ведь Лоф — тоже птица, — сказал Евгений, но Привожу-Хлеб уже не слушал.

Вокруг шумела площадь, Всюду было множество цветов. Одни цветы.

— Мы на площади, — сказал Привожу-Хлеб. — Посмотрим, нельзя ли тут что-нибудь заработать. Я хочу, чтобы моя жена Анита купила себе наконец машину для мытья посуды и перестала сердиться.

— Но как вы тут заработаете? Я вижу здесь только цветы. Большие и маленькие. Розовые и фиолетовые.

— Верно. И я вижу только цветы. Здесь никто не торгует ни хлебом, ни глиняными птицами. Сейчас обмозгуем, что к чему, и пойдём выпьем чего-нибудь покрепче.

— И долго мы будем обмозговывать?

— Недолго, — сказал Привожу-Хлеб. — Раз, два, три. Всё. Обмозговали. Пойдём!

Через пять минут они вошли в бар.

Привожу-Хлеб внимательно огляделся, вынул Евгения из корзины и поставил на стол.

— Хоть погляди на белый свет, — сказал он, а потом кивнул человеку в белом фартуке.

Человек исчез и через три секунды принёс стаканчик с чем-то светлым. Капелька этого светлого упала на скатерть, и Евгений из любопытства её попробовал.

— Какая гадость! — поморщился он. — У меня закружилась голова.

— Знаешь, Евгений, — сказал повеселевший Привожу-Хлеб, — на обратном пути мы купим моей жене Аните цветы — пять розовых и пять фиолетовых. Разве это не прекрасно? Разве это не самое лучшее, что я могу сделать в Стокгольме?

— Самое лучшее, — сказал Евгений и затанцевал на столе. (Евгений хотя и был глиняным, танцевал очень хорошо.) Его сердце стало весёлым и горячим.

Но после ещё одной капельки Евгений опять загрустил и заплакал.

— Почему у меня нет фамилии, почему у меня только имя? Почему? — повторял он и плакал всё горше. — Что я — хуже колибри?

В это время в бар вошла девушка. Она была в тёмно-синем пальто и в высоких чёрных сапожках с пуговками. Следом появился юноша, слегка растрёпанный и светловолосый. На его немного вздёрнутом носу были очки с толстыми стёклами.

Девушка глянула на столик, за которым сидел Привожу-Хлеб, и заметила Евгения. Она подбежала и воскликнула по-английски:

— О, клей бол!

Евгений не знал английского и понял только одно слово «О!». Слово это по-английски значит то же самое, что и по-шведски, а именно — «О!».

Остального Евгений не понял.

— Что значит «клейбол»? — коверкая английские слова, спросил он Привожу-Хлеба.

— Не знаю, — сказал Привожу-Хлеб и горько заплакал над своей судьбой. Он чувствовал, что Анита не обрадуется ни розовым, ни фиолетовым цветам.

— Не знаешь, что значит «клейбол»? — удивился Евгений. — Не знаешь, что это значит? — спросил он и вдруг весело засмеялся. — А я вот знаю! Я-то знаю, что это значит! Девушка сказала «клейбол», увидав меня! Клейбол — это я! Клейбол — это просто моя фамилия! Ура! Ура! Желаете знать, как меня зовут? Меня зовут Евгений Клейбол. Здравствуйте, — сказал он Привожу-Хлебу, — Знаете ли вы, что меня зовут Евгений Клейбол?

— Ну и что? — сказал Привожу-Хлеб, — Аните всё равно не нужны ни розовые, ни фиолетовые цветы. Ей подавай машину для мытья посуды. Уж она-то никогда не спутает корабль с трамваем. Так-то, Евгений Клейбол…

Но Евгений продолжал радоваться своей фамилии и заснул, улыбаясь.

Ему снилось, что он плывёт на корабле. Корабль плыл по столу, удаляясь всё дальше и дальше от грозной госпожи Аниты, у которой всегда было плохое настроение.

Глава шестая. ЛОДКА, СДЕЛАННАЯ ИЗ РАКУШЕК

Евгений дремал.

Тем временем девушка в чёрных сапожках с пуговками говорила юноше в очках (по-английски):

— Знаешь, Ларс, мне очень нравится эта глиняная птичка. Чем дольше я гляжу на неё, тем она мне больше нравится.

— Агнешка, — ответил юноша, — я куплю тебе в магазине точно такую же.

— Вряд ли такую купишь в магазине. Посмотри, она же очень интересная.

— О птице не говорят «интересная». Нужно сказать — «красивая».

— То есть красивая… Я боюсь, что такую нам не достать на всём Стокгольме.

— Надо говорить «во всём Стокгольме», а не «на всём», — сказал юноша и дёрнул девушку за косу.

— Если ты не перестанешь меня поправлять, я заплачу, — сказала Агнешка. — Дома, в Польше, у меня были по английскому одни пятёрки, и учительница никогда не поправляла меня, — похвасталась она и скривила губы, собираясь заплакать.

— Не плачь, Агнешка, я говорю так только потому, что у нас, в Швеции, я всегда получал по английскому пятёрки с плюсом. Я хочу научить тебя английскому, а потом шведскому, а потом… Потом нам будет уже по восемнадцать лет, и я увезу тебя к морю, где живёт мой отец-рыбак. Там есть такой длинный-длинный пляж, он тянется от Не-Знаю-Откуда до Не-Знаю-Куда. По пляжу можно бегать, там можно собирать ракушки и цветные камешки. Из этих цветных камешков я сложу тебе дом, который будет пятым по счёту в деревне. Сейчас их только четыре.

— А из ракушек, — сказала Агнешка, — мы построим лодку.

— Это будет пятая лодка в деревне, пока их тоже только четыре. И я скажу отцу: «Папа, это моя жена. У нас есть дом из разноцветных камешков и лодка из ракушек».

— И птичка! — добавила Агнешка.

— И птичка, — повторил Ларс и коснулся её пальцев, смуглых и загорелых, потому что в Польше, откуда приехала Агнешка, солнце в то лето светило очень ярко. — Мой папа, — продолжал Ларс, — поцелует тебя в лоб и поплывёт в море ловить рыбу. Он привезёт нам крабов и лангустов. Мы их приготовим по всем правилам и пригласим на свадьбу Скандберга из дома номер один, Скандберга из дома номер два и семейство Скандбергов из дома номер три.

— А в доме номер четыре тоже проживает Скандберг? — спросила Агнешка.

— Нет, в доме номер четыре живёт Ковальский, — сказал Ларс. — Его мы тоже пригласим на свадьбу и будем есть и пить до самого утра. А ночью поплывём в море на лодке из ракушек и будем петь песни… Агнешка, я должен задать тебе очень важный вопрос.

— Задавай, — сказала Агнешка и стала с таким серьёзным видом заплетать левую косу, словно это была не коса, а корабельный канат.

— Агнешка, ты хочешь ещё одно пирожное с розовым кремом?

— Это и есть твой очень важный вопрос? — спросила Агнешка и с таким же усердием стала заплетать правую косу.

— Не совсем…

— А какой же важный? Говори, а то заплачу.

— Не плачь.

— А ты скажи.

— Агнешка, ты хочешь стать моей женой?

— Хочу, — пробормотала Агнешка себе под нос. — Хочу, но не могу. В половине пятого мне надо быть дома.