Витауте Жилинскайте - Робот и бабочка Страница 9

— Хочешь сверкать на небе? — задумчиво повторила звезда. — Хочешь подняться высоко-высоко?

И она послала вниз тонкий голубой луч. Он устремился к островку, достиг его вершины и, словно нить обвившись вокруг морской звездочки, поднял ее в воздух и понес в небесные дали.

Морская звездочка сразу перестала плакать, даже заулыбалась. Подумать только — какая удача выпала на ее долю. Никто и не поверил бы, что быть такое может… Она раскачивалась на длинном луче, как на качелях, и сердце ее захлестывала бесконечная гордость. «Ну и ну, — говорила она сама с собой, — как необычайна моя судьба! Ведь еще ни одной морской звезде не удалось подняться на такую высоту… Интересно, видят ли меня из залива мои сестрицы? Если видят, то, наверное, лопаются от зависти. Ха-ха!»

Вволю натешившись и накачавшись, звездочка стала с любопытством озираться по сторонам. Вот уж где не тихая заводь! Нет у неба ни конца ни края, ни дна ни покрышки. Куда ни бросишь взгляд — необъятный простор, несметные скопища звезд, непроглядные туманности. Тут заблудиться недолго… И чем внимательнее осматривалась вокруг наша путешественница, тем неуютнее и страшнее казалось ей безграничное небо. Один раз ее чуть не сбил с ног твердый, как камень, астероид, в другой раз едва не выжег глаза пронесшийся мимо хвост огненной кометы. Вот неподалеку столкнулись две звезды и так грохнулись друг о друга, что по всему небу гул пошел, звезды разлетелись на мелкие кусочки, осколки посыпались во все стороны… Хотела наша путешественница где-нибудь спрятаться, но сколько ни искала, не могла найти укромного местечка, какой-нибудь тихой ложбинки, где можно было бы полежать в безопасности, отдышаться после испытанных страхов. И её охватила тревога: «Ай, — сказала она самой себе, — правильно ли я поступила, упросив звезду поднять меня в небесную высь? Разве могла я представить себе, что небо такое грозное и неуютное? Нет, теперь-то я уж знаю: невелико счастье быть звездой в небе! Тут одни опасности, ни минуты покоя, и главное — одиночество, такое бесконечное одиночество, что просто жутко!»

Вспомнился ей родной залив, тихий уютный уголок у подножия кораллового рифа, который она так неосмотрительно покинула. Даже своего приятеля — морского ежа — с тоской вспомнила звездочка. «И зачем я его обидела? — корила она себя. — Чего мне не хватало? Зачем мне это дурацкое небо?… Дома я была такой счастливой…» И слезы снова брызнули у нее из глаз.

Так скверно стало нашей привереде, так страшно и одиноко, что она, продолжая лить слезы, принялась взывать о помощи. «Спасите, спасите!» — жалобно стонала она. Услышал ее вопли ясный месяц и подплыл поближе.

— Чего ты раскричалась? — удивился он. — И каким образом такая маленькая очутилась в небе?

— Я… я… — мямлила морская звездочка, — нечаянно… я домой хочу, домой, в свое море…

— А как же ты сюда попала? — продолжал выспрашивать месяц.

— Жила я, понимаете, в своем любимом заливе и была очень, очень счастлива. Всего у меня было вдоволь. А тут, в одну ясную ночь, высмотрела меня небесная звезда. Увидела, как мне хорошо живется, как спокойно и уютно. Стало ей завидно, опутала она меня своими лучами и утащила в небо! — совсем завралась звездочка. — Утащила и бросила тут на произвол судьбы. Хочет, чтобы я погибла в этом страшном и чужом небе.

— Неужели звезды бывают так коварны? — не поверил месяц. — У нас в небе так не полагается!

— Если не верите, можете морского ежа спросить, — убеждала его морская обитательница. — Он с удовольствием подтвердит, что все это чистейшая правда… Прошу вас, помогите мне вернуться домой! — И она снова разрыдалась.

— Ну хорошо, хорошо, — сжалился месяц. — Помогу. Только не реви!

Подплыл он к голубому лучу и — чик! перерубил его своим острым серпом как раз в тот момент, когда морская звездочка висела, раскачиваясь, над коралловым островком.

Звездочка, забыв поблагодарить месяц, плюхнулась в воду и заспешила на дно — в свой уютный уголок у подножия рифа. Сердечно поздоровалась с морским ежом, ошеломленным ее неожиданным исчезновением и чудесным возвращением, и сразу же прилегла отдохнуть. Еще бы — ведь она вернулась из таких далеких и опасных странствий. А так как ночь все еще оставалась ясной-ясной, то, перед тем как заснуть, наша горе-путешественница вновь разглядела в вышине сверкающую небесную звезду, увидела, как подплыл к ней месяц, и поняла, что разговор у них зашел про нее, про морскую звездочку. И ей стало так стыдно, что она поскорее зарылась в песок. И поэтому не видела, что, беседуя, месяц и звезда снисходительно посмеивались.

КОНЦЕРТ-ШУТКА

Жук-навозник Блестящий, копошась в трухлявом пне, услыхал звуки труб, выбрался наружу и увидел, что по полянке шагает отряд жуков-карапузиков. Одни дудели в свернутые листики, другие громко объявляли:

— Внимание, внимание! Большой концерт! Под старым подберезовиком! Поет лауреат конкурсов цикада! После третьего звонка вход в зал воспрещается! Не опаздывайте! Внимание! Внимание! Только сегодня вечером!

Навозник посмотрел на тень от пня — ого, уже довольно длинная. Значит, вечер на носу, надо поторапливаться, чтобы успеть на концерт. Он недаром носил прозвище Блестящий — надкрылья его, которые он тщательно натер клочком нежного мха, сверкали так, что в них можно было смотреться, словно в зеркало.

Когда жук дополз до огромного подберезовика, под его шляпкой — в летнем концертном зале — уже собралось множество зрителей: листогрызов, уховерток, майских жуков, божьих коровок, усачей, стрекоз… Даже водомерки притащились с болота, едва волоча свои непривычные к хождению по земле лапки. Долгоносики захватили с собой листики, а уховертки — цветок георгина, чтобы было чем полакомиться под крышей на качелях собственного изготовления. В большой ложе из сухого дубового листа восседал адмирал со своей супругой бабочкой адмиральшей. Наш навозник вскарабкался в соседнюю ложу, где расселась было семейка свекольных блошек, вышвырнул их прочь и, привольно расположившись, уставился на сцену.

Трижды прозвенел луговой колокольчик, под шляпкой подберезовика медленно угасли лампочки светлячков, раздвинулся занавес из девяти паутинок, и на сцену вышла оса-конферансье, до того затянутая в модное полосатое платье, что, казалось, талия ее вот-вот переломится.

— Начинаем концерт! — звонко прожужжала она. — Песня о солнце.

Части: аллегро, грациозо, скерцо, модерато… Настоятельно просим публику ничего не грызть во время исполнения программы. Это неприлично!

На сцену выпорхнула знаменитая певица цикада в накинутой на плечи очаровательной шали из пуха одуванчиков. За ней выстроился хор маленьких цикадок. Короткая пауза, и в наступившей тишине зазвучало:

Тебе, о солнце, песнь поем:

Восходишь ты — и мы живем.

О солнышко, ты наш кумир,

Тобою обогрет весь мир!

А высокие, тоненькие голоса подхватили:

Мир-мир…

Мир-мир…

Мир-мир.

Жук-навозник Блестящий перевесился через край ложи и взглянул в небо: солнца не было. Оно уже спряталось за елями.

Когда хор кончил, снова запела известная солистка цикада:

О ты, пресветлый солнца лу-у-ч,

Ты так прекрасен, так могу-уч!

И хор маленьких цикадок вторил ей:

Ууч… ууч… ууч… ууч…

И опять под сводами поплыл серебряный голос солистки:

Живи же, солнышко,

Свети же, солнышко,

Ты нам как матушка, —

И как сестра,

И значит солнышку — ура!

И солистка затянула, поддержанная хором:

Ура-ура… ра-ра… ра… ра!

Что тут началось! Грянули такие аплодисменты, что шляпка подберезовика затряслась, заколыхались паучьи качели. Хлопали все, только не наш навозник. Он сидел хмурый, его мучили мрачные мысли. Когда же зрители по окончании концерта весело отправились по домам, он выбрался из ложи и пополз за кулисы — искать солистку. Вошел в ее комнатку в тот момент, когда зеленый кузнечик целовал цикаде лапку.

— Вы удивительная! Неповторимая! Очаровательная!… — восторженно встряхивал он своими длинными усиками и преподнес артистке веер из сухих лепестков фиалки.

Жук-навозник сердито оттер кузнечика в сторону и пробубнил:

— У меня срочный разговор. Я по чрезвычайно важному делу.

— Милости просим, — любезно улыбнулась солистка и пригласила навозника присесть.

Жук заполз в кресло из желудевой шапочки.

— Должен вам сказать, — медленно, как знающий себе цену жук, начал он, — что голос у вас действительно весьма сносный, можно сказать — терпимый.