Юлия Власова - Соната для Пина и Бара Страница 9

«Ты знаешь, куда мы едем?» — спросил он у виолончели.

«На концерт? О да, разумеется, на концерт! В мире Людей устраивают просто грандиозные концерты».

«А еще здесь устраивают грандиозные войны, — мрачно прибавил Бар. — Нас везут на войну, и уж не пойму, как Люди умудрились погрузить тебя вместе с трубами и барабанами. Ведь ты инструмент не военный».

Виолончель страшно огорчилась, услыхав, что их везут не на концерт. Но потом, поразмыслив, воспрянула духом:

«Ничего, я и для войны сгожусь! На родине у меня здорово получалось играть марши. А еще я громкая и бесстрашная».

«Какая жалость, что Люди обращают внимание на форму, а не на содержание, — как можно тише подумал Бар. — Они выбирают тех, у кого детали крепятся к нужным местам, кто правильно скроен. А тех, у кого правильно скроено сердце, отсеивают, как сор и шелуху».

Путь на фронт был не близок, и солдаты часто делали привал. Во время одного из таких привалов им вздумалось произвести инспекцию груза. Сперва проверили машину с боеприпасами.

— Гляди, как бы там ничего не рвануло, — насмешливо сказал кто-то.

Потом наступила очередь машины с провизией.

— Консервы просрочены, — констатировал осмотрщик. — От них мы протянем ноги вернее, чем от вражеской пули. — И выбросил злополучные консервы на обочину, вместе с гнилыми овощами и заплесневелым хлебом.

Бар никак не ожидал, что Люди доберутся до фургона с музыкальными инструментами.

— Э, вы только гляньте: какой-то умник догадался всунуть нам контрабас! — Этот молодой солдат совершенно не видел разницы между виолончелью и контрабасом. — К чему загромождать пространство?! Сюда мы могли бы сложить лекарства и теплые шинели.

Или Бару послышалось, или у виолончели действительно дрогнула струна. Он напрягся из последних своих музыкальных сил: надо дать солдатам отпор. Нельзя позволить, чтобы они избавились от виолончели! Она ведь такая добрая и доверчивая. Неужели же ее бросят на дороге, одну, посреди луж и грязи?

«Верни ее на место», — приказал солдату Бар. Но звонкая пустота внутри мешала ему сосредоточиться и заострить мысли. Все они попадали мимо цели. Солдат вынес виолончель из фургона и даже с каким-то состраданием опустил ее на землю.

— А вы уверены, что так будет лучше? — спросил кто-то.

— Контрабасу не место на фронте, — отозвался солдат. Ах, если бы только виолончель могла сказать ему, что она никакой не контрабас, что она бесстрашная и громкая!

«С трубой у меня получился бы хороший дуэт! — кричала она. — Я хочу поехать с вами!»

Но ее мольбы оставались безответны. Люди лишь заметили, что струны ее как-то странно дрожат на ветру.

По Бару били уже много раз. Его колотили по-всякому — и палкой, и кулаком. А однажды ему попало даже ботинком. Но от этого, последнего удара оправиться ему было гораздо сложнее. «Если весь мир Людей состоит из лишений, — думал он, — то зачем вообще чего-то ожидать? И почему Мастера, если они и в самом деле создают нас, до сих пор не сбежали из этого мира?» Сначала Бара разлучили с лучшим другом, а теперь — с виолончелью, которая вполне могла бы заменить ему лучшего друга. Бар готов был лопнуть, как накачанная до предела шина.

…По дороге полз туман, а где-то там, за тучами, алело рассветное солнце. Сейчас солдаты мало чем отличались от Бара — они почти ничего не видели и были столь же беспомощны. Колеса грузовиков тяжко месили глину, нескончаемой чередою тянулись черно-белые верстовые столбы. Слышалась отдаленная канонада.

Внезапно — точно ткань разорвали пополам — совсем рядом прогремел взрыв. Бара подбросило так, что он ударился о верх фургона и шлепнулся обратно — прямо на «голову» валторне. И тут началась такая свистопляска, что хоть стой хоть падай. В основном Бар падал. Он бился о стенки и налетал на безмолвных Духовых. А Духовым ни жарко ни холодно. Они то наваливались на Бара всей кучей, а то — передавая эстафету — поодиночке.

«Когда же это закончится?!» — обреченно думал он. Кутерьма улеглась несколько мгновений спустя. Если бы у Бара имелся опыт в таких вещах, он бы уже определил, что за беда с ним приключилась. С ним и со всеми «насельниками» кузова. Сила взрыва была столь велика, что машины вылетели из колеи и угодили прямиком в овраг.

«Цел ли мой деревянный корпус? — думал Бар. — Не погнулись ли тарелки?»

На его счастье, кое-кто из солдат выжил — голоса двоих он различал однозначно. И в этих голосах слышались испуг и удивление. Удивление, граничащее с восторгом. Они невредимы, руки и ноги на месте. Что это если не чудо?

— А! — сказал кто-то. — Всё равно рано или поздно станем пушечным мясом.

Среди всего нагромождения труб и валторн Бар был единственным, кто еще мог как-то управлять своей судьбой. Он звал человека настойчиво, звал до тех пор, пока не был услышан.

«Вот так оно всегда, — думал Бар, покачиваясь за плечами у одного из солдат. — За другого заступиться силенок недостает, а как себя любимого пристроить захочешь — наизнанку вывернешься. Кто бы научил меня выворачиваться наизнанку ради друзей…»

Небо рвалось на куски и оглушительно трещало — того и гляди, обрушится и придавит. Повсюду грохотали снаряды, свистели пули, но — странное дело — в этом невообразимом хаосе Бару было спокойно. Стрельба заглушала хор его путаных мыслей.

Глава 9, в которой…

…Бар побеждает врагов, а Пину удается проучить кота.

Попав в мир Людей, Бар разучился спать. Он всё время бодрствовал, однако не сказать, чтобы при этом чувствовал себя бодрым. Временами он впадал в какую-то липкую и тягучую, как мёд, дрёму, и тогда запахи и звуки переставали для него существовать. Так же случилось и в этот раз. Когда Бар очнулся, то почуял перемену. Теперь он уже не висел за спиною у бравого (а может, и не бравого) солдата. До него донеслось чужое наречие и сочная ругань. Враги! Он попал в лагерь к врагам!

Нет, не к своим врагам, конечно. К неприятелям того маленького народца, который мужественно встал на защиту родины. Но кто развязал эту войну? Кто начал первым? Вот что интересовало Бара больше всего. Вдруг «враги», у которых он очутился, вовсе не враги? А те, в чьем грузовике он трясся, вовсе не «кроткие овечки»? Но нет, сомненья прочь! От Людей, которые окружают его сейчас, исходит слишком много злобы и желчи. Ошибиться невозможно. Они пришли, чтобы забрать у мирных жителей кров и землю, чтобы лишить их жизни и завладеть их краем.

А что может он, маленький барабанчик? Неужели он спокойно закроет глаза на эти бесчинства?! Решение созрело в нем незамедлительно. В положенный час он вывернется наизнанку.

Враги вели себя слишком уж беспечно. Наверное, победа была не за горами. Они пели развязные песни и хохотали так, что палатка, в которой лежал Бар, дрожала, словно лист на осеннем ветру.

«Нет, — думал Бар, — надо дождаться ночи. Ночью здесь будет тихо, и я смогу собраться с духом».

«Хорошо бы, в лагере оказался их предводитель, — мечтал он, — тот, кто заварил всю эту кашу. Ох, какую бы я службу тогда сослужил тем, другим Людям…»

Он не мог видеть, как закатилось за лес багряное солнце, зато уханье сов различал вполне отчетливо. Враги еще долго гомонили, жгли хворост и хлебали пиво. Оно выплескивалось из кружек прямо в костер, и тот недовольно шипел. Наконец все разбрелись по своим палаткам. Человеку, который забрался в палатку Бара, долго не удавалось заснуть. Бар внушал ему, что спать рядом с музыкальными инструментами небезопасно, и добился-таки своего. Человек пинком вышиб его из палатки — на самую середину поляны. А Бару того и нужно было.

«Ну, сейчас я им устрою веселенькую жизнь», — злорадно подумал он.

Такого грохота, какой раздался посреди ночи, солдаты лагеря прежде никогда не слышали.

«И уж больше не услышат», — обязательно добавил бы Бар. Этот «раскат грома» он извлек из себя самостоятельно, чем очень гордился. Так оглушительно не взрывалась ни одна бомба. И ни одна ракета, ни один реактивный самолет не стартовали с таким шумом.

Враги были побеждены. Они выскочили из своих палаток, как ошпаренные, и до зари носились потом по лагерю, натыкаясь на предметы и друг на друга. Среди них действительно оказался предводитель армии. Он кричал какие-то приказы, но его приказов не слышали. Ему тоже что-то кричали, но он не мог разобрать, что именно. Бар положил все силы на то, чтобы оглушить этих людей.

«Сворачивайте лагерь, и чтобы духу вашего здесь не было!» — мысленно приказал он, и уж этот приказ поняли все до единого.

А Пин тем временем бороздил морские просторы. Сперва морские, потом океанские. Директор театра поддался на «уговоры» и отправил Пина в Северную Америку, к своей престарелой родственнице, пока не нагрянуло лихо.