Марина Рябоченко - Рассказы о Маринке. Для детей и взрослых

Рассказы о Маринке

Для детей и взрослых

Марина Рябоченко

© Марина Рябоченко, 2017

ISBN 978-5-4485-0273-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Где живёт Бог

Маринка словно прилепилась к бортику теплохода. Она еле дотягивалась подбородком до поручня и уж никак не могла вывалиться за борт, но бабушка, сидящая сзади на откидном сидении, всё равно крепко держала её за подол платьица. Вот уже минут сорок Маринка как завороженная смотрела на реку. Вода в ней была тёмно-синей, а на крошечных волнах играли солнечные блики, словно солнце засыпало веснушками не только её нос, но и волны Самары. Она намеревалась простоять так до конца дороги и поэтому обиженно надулась, когда бабушка решительно потянула её за подол и, откинув стульчик, усадила рядом на горячее и жесткое сиденье.

– Посиди хоть немного, устала тебя держать, – бабушка отёрла носовым платочком с лица пот.

Тугое сиденье слегка приподняло лёгкую девочку, оторвав её ноги от пола, и она тут же стала болтать ими.

– Вот неугомонная! Перестать дрыгать ногами, неприлично это! – уже начала сердиться бабушка.

Маринка опустила ноги, накрыла панамой лицо, прячась от жгучего солнца. Как же далеко теперь её родной городок, где остались мама и папа! До того как сесть на пристани на этот теплоход, они с бабушкой два часа тряслись в жарком автобусе, а до этого ехали на электричке… Неужели ещё сегодня утром они были дома?

Это путешествие в деревню к своей родной сестре задумала бабушка. Она не видела её восемь лет, ровно столько, сколько было Маринке. Чтобы показать внучку во всей красе, надела на неё в дорогу всё новое: сиреневое шёлковое платье, белые носочки и белые же туфельки. Платье и туфли Маринке нравились, она вообще привыкла, что её наряжают. Но вот носки были невыносимы, потому что сильно сжимали щиколотку. Она ещё на пристани порывалась снять их, но бабушка сказала, что носить туфли на босу ногу неприлично. К тому же если новые носки не носить, то резинки на них никогда не растянутся. Пока Маринка смотрела на воду, она забыла и о носках, и о том, что они давят, а сейчас, сидя без дела, вновь почувствовала плотное кольцо вокруг ног.

– Бабушка, а мы скоро приплывём в твою Васильевку? Мне носки надоели…

– Скоро, скоро… – откликнулась бабушка.

– А ты там родилась, да?

– Да я ж тебе уже рассказывала!

– А я забыла!

Девочка, конечно, немного слукавила. Рассказ бабушки она помнила хорошо. Но с удовольствием готова была выслушать его ещё раз: многое в той далёкой жизни ей казалось чудным, непривычным и интересным. Да и сидеть просто так, без дела, было уж очень тоскливо.

– Да, родилась, – обмахиваясь платочком, коротко ответила бабушка.

– И провела своё счастливое детство? – не унималась внучка.

– Разное, – нехотя откликнулась бабушка.

– А нам учительница говорила, что детство обязательно бывает счастливое!

– Молодец твоя учительница! Так и должно быть. Только шестьдесят лет назад жизнь у всех была другая. Вот ты в школу ходишь, первый класс закончила, все десять отучишься, в институт поступишь, как твои родители. А я всего четыре класса церковно-приходской школы прошла…

Маринка блаженно закрыла глаза. Она всегда так делала, когда ей читали или рассказывали что-нибудь интересное – любила рисовать, представлять себе в красках услышанное. То, что в церковно-приходской школе учили из рук вон плохо, Маринка догадывалась давно. Хотя бы потому, что, проверяя у неё уроки, бабушка, как и внучка, читала по слогам, да ещё несколько раз прошептывала слова.

– Ну, и что дальше было? – продолжала пиявить бабушку Маринка.

– Ну что было? – возмутилась забывчивостью внучки бабушка. – Четыре брата. Три сестры… Опять забудешь? Я самая младшая. Хатка родительская ма-а-ленькая, всего две комнатки, тесная для десятерых-то… Да ты и увидишь её, Мотя так и живёт в родительском доме. Дружные мы все были. Хотя, конечно, двух старших братьев я очень плохо помню – много меньше тебя была, когда забрали их на войну, а с войны они не вернулись. Да и младших мы похоронили, уже в гражданскую… Вот какое горе родителям…

Бабушка подозрительно замолчала.

– Ты про корову расскажи, – дипломатично перевела разговор на весёлое Маринка, очень боявшаяся, когда начинали плакать взрослые. – Помнишь, как ты спала?

– Уж не забыла! Это ведь первый раз было, когда меня отправили коров пасти. В шесть-то лет! Нашу Зорьку за ворота выгнали, да ещё из соседских дворов бурёнок. Тогда мы так и пасли – по очереди. Было коров шесть или семь, огромные… А я, как ты, росточком не вышла. Свою корову не боялась, а чужих испугалась маленько. Мне хворостину отец дал, так я далеко сзади коров шла, а хворостину впереди себя держала, чтоб они ко мне не приближались. Коровы-то лучше меня дорогу на поле знали, сами привели меня на пастбище. Целый день я вокруг них ходила, боялась, чтоб не разбрелись… А солнце так пекло, что у меня темно перед глазами стало. Помню, кусточки поодаль стояли, я до них добрела, думала, посижу, охолонусь. Да и заснула невзначай. А как открыла глаза – поле-то пустое! Ни одной бурёнки нету! У меня сердце упало… Вот, подумала, проворонила я стадо, нет мне дороги домой. Кто ж мне такое простит – чтоб без коровы жить? Мать мне утром картошек несколько дала, хлеба кусок. Помню, ела я этот хлеб и думала, что в последний раз. Решила остаться под кустом умирать – так боялась домой возвращаться. Долго сидела, уж и слёзы кончились, и темнеть стало, а я всё живая и страшно мне, сил нет. Всё кажется, что волки сейчас из лесу выскочат – они ж тогда по ночам даже во дворы забегали. Закрыла глаза, чтоб не видеть ничего. Вдруг – голоса приближаются. Я в куст так и вжалась. А голоса всё ближе и ближе, слышу, отец мой, зовёт… Выскочила к нему, плачу… Ну, меня тут же той хворостиной он и выпорол – мол, коровы-то давно по дворам, а по мне мать уже глаза выплакала…

– Детей бить нельзя! – нравоучительно изрекла Маринка.

– Меня и не били! Ну, по попе отходили. Больно было, но я так обрадовалась, что меня нашли, что и не пикнула.

– А правда, что вы тогда без туфелек ходили? – девочка приоткрыла глаза и, любуясь своей обновкой, повертела ножками вправо-влево.

– Так летом и сейчас дети в селе босиком ходят. А я в твоём возрасте и слова такого не знала – туфельки!.. Валенки да черевики.

– Так это же неприлично – с грязными ногами ходить! – возмутилась Маринка.

– Ой, делов-то! – рассмеялась в ответ бабушка. – Ну что, внученька, вот и мостки наши виднеются. Приплыли!

Маринка вмиг подскочила к бортику. Вдоль берега Самары сплошной стеной стоял густой лес. Лишь впереди маячило светлое пятнышко песка, от которого тянулся в реку деревянный причал. Теплоход громко загудел, оповещая об остановке. Бабушка достала из-под ног небольшой чемоданчик, внучке вручила лёгкую плетёную сумку, из которой торчала голова белокурой куклы. Из немногочисленных пассажиров только они двое готовились к высадке. Теплоход ловко пристроился к шаткому причалу, молодой матросик перебросил деревянную лесенку, перешагнув на мостки, перевёл бабушку, протянул руку девочке. Но она со страхом смотрела вниз. Тёмная вода хлюпала о борт, частая волна то поднимала, то опускала теплоход. Маринка никак не решалась ступить на дрожащую лесенку. Следующий гудок возвестил о конце остановки, и она закрыла глаза, собираясь заплакать. В эту минуту чьи-то сильные руки подхватили её и в одно мгновение переставили на зыбко дрожащий причал.

Маленький городок, в котором жила Маринка, со всех сторон обнимала степь. Высокие травы убегали до самого горизонта, и Маринке, ещё ни разу не выезжавшей далеко за пределы родного поселения, казалось, что этот живой ковёр устилает весь земной шар и возвращается опять к их городу, только с другой стороны.

Летом она с ребятами из двора часто гуляла в степи. Путь был недолгий. Стоило завернуть за угол дома, поесть шелковицы в тощей посадке, отделяющей дома от степи, – и вот она! Бескрайняя, скучно однообразная и… многоликая. Настоянная на солнце трава обдавала жаром и терпким, слегка горьковатым ароматом полыни и ромашки. Из густоты трав на тропинки выбегали ручейки колокольчиков, васильков, тысячелистника, скромного дикого вьюнка… Его открытые бледно-розовые чашечки предвещали ясный день, сморщенный в трубочку цветок – близкий дождь. Крики птиц, жужжание насекомых, посвист сусликов – все эти звуки говорили о том, что степной дом обитаем и густо заселён.

Ребята знали все ближайшие тропки. Они были сплошь украшены рыхлыми холмиками и изрыты норами разного калибра. Приходили по делу: на охоту за огромными чёрными мохнатыми пауками – тарантулами. Снаряжение было примитивным – высокая жестянка в авоське и несколько длинных толстых ниток, к концам которых были прикреплены шарики смолы. К норе подкрадывались тихо, чтобы не спугнуть добычу. Опускали в отверстие липкий шарик и начинали дёргать за нитку. Тарантулы были то ли ученые, то ли хитрые и на человеческие уловки легко не попадались. Ребятня не выдерживала молчаливого ожидания, начинались разговоры, смех – можно было переходить к другой норке. Иногда охота шла быстро и удачно. Когда нитка переставала болтаться как вялая макаронина, а натягивалась, отяжеленная пленником, её быстро выдёргивали. Появившееся на свет чудище всегда вызывало общий возглас ужаса и радости. Паука бросали в жестянку и переходили к следующей норке.