Анатолий Соболев - Грозовая степь Страница 12

Отец сильно крутил телефонную ручку.

- Восстали, гады! Ну-у!! Алё, дайте РИК!.. Председатель? Берестов говорит. Собирай коммунистов на подмогу Быстрому Истоку! Восстание. Звони в райфо, в райзо, я Васе Проскурину позвоню, пусть комсомолию подымает. Живей действуй, райком там окружили, гады!

Отец быстро поднял на ноги всех партийных работников. Рассовал по карманам запасные коробочки с патронами, четким, привычным движением покрутил барабан нагана, проверяя, полностью ли он заряжен, и наказал деду:

- Дома не ночуйте. Наше кулачье может подняться. Ну, бывайте!

И ушел.

Меня трясло. Восстание! В воображении я видел горящие дома и людей, бегущих с косами и вилами к дому с колоннами. Такая картинка есть в учебнике по истории, под ней написано: "Восстание".

Дед набивал трубку. Желтые от махорки пальцы его вздрагивали.

Из окна было видно, как перед милицией собирались конные. Тут были и предрика, и заврайзо, и начмил, и начальник ГПУ, и комсомольцы. Конный отряд выстроился и, во главе с отцом, с места взял галопом. Только пыль взвилась.

Группа людей осталась. Подходили еще. Им что-то говорил начмил.

- Эти тоже поедут? - спросил я.

Дед подумал, пыхнул трубочкой, сказал:

- Нет, поди. Тут останутся - порядок соблюдать.

* * *

Всю ночь где-то за горизонтом глухо и тревожно погромыхивала гроза. Багровые отсветы тускло озаряли черную пустошь неба.

Всю ночь я пролежал в бурьяне за баней, не смыкая глаз. Одуряюще пахло сухой полынью. Настороженная тишина железным обручем сдавила село.

Дед тенью ходил по двору, прислушиваясь к сонному бреху собак.

Всем своим существом я чувствовал, что коммунисты нашего села ускакали туда, где нужно отстоять Советскую власть. И что отец мой идет в первых рядах тех, кто не задумываясь отдаст жизнь за эту власть.

Впервые в жизни я ясно понял, что идет борьба между классами не на жизнь, а на смерть. И сердцем я был с ними. С большевиками. С моим отцом.

Под утро в серой хмурой пелене рассвета бацнул выстрел. Хрипло и дружно взлаяли цепные кобели. Где-то неподалеку хрястнул плетень, и кто-то испуганно-тонко закричал: "Стой! Сто-о-ой!" Хлобыстнул еще выстрел. По улице проскакал верховой, и все стихло. Но долго еще не могли угомониться взбулгаченные собаки.

Меня била знобкая дрожь.

Закрапал дождик, запахло отсыревшей пылью и укропом.

* * *

Утром из Бийска прошел отряд красноармейцев. Сзади, на подводе, стояли два пулемета. А еще позади пара лошадей тащила зеленую пушку. Замыкала отряд орава мальчишек. Среди них Степка и Федька.

Я присоединился к ним.

- В Быстрый Исток идут, - выдохнул Федька и поглядел испуганно-радостными глазами. - Эта пушка ка-ак бабахнет, ка-ак бабахнет, так от деревни один сон останется!

За околицей мы долго стояли, покуда отряд не скрылся из виду.

Потом весь день прислушивались: не бабахает ли пушка, не шьет ли тонкую строчку пулемет. И, хотя Федька не раз замирал, требуя тишины, все равно не бабахала пушка и не стрелял пулемет.

Ходили мы в этот день как в воду опущенные, потеряв ко всему интерес. Федька допытывался, когда у нас будет восстание. Я обозвал его дураком, а Степка дал ему увесистый подзатыльник.

В сумерки вернулся отряд наших коммунистов и комсомольцев.

Отец пришел домой осунувшийся и почерневший. Долго и с наслаждением умывался. Я лил ему на загривок ковшиком колодезную воду. Он крякал, хлопал себя по груди мокрыми ладонями, фыркал.

- Пап, стреляли там? - не вытерпел я.

- Пришлось... Уф-ф, как хорошо! Льни еще.

- А из пушки стреляли?

- Из пушки? Нет... Ах, хорошо! Плесни разок. Ничего, и без пушки разогнали воевод. - Отец подмигнул. - Ну, дайте поесть! Сутки во рту маковой росинки не было.

- У нас тоже стреляли.

- Знаю.

После ужина отец прочистил наган от кислой пороховой гари и снова зарядил его.

- Отдыхать не будешь? - спросил дед.

- Не время, - ответил отец, уходя. - В райкоме буду.

Глава четырнадцатая

На следующий день через наше село двигался страшный обоз.

Несколько десятков подвод следовало друг за другом под охраной красноармейцев. На подводах сидели и лежали мужики, парни, старухи и ребятишки.

Восставшие! Вот они какие.

С замиранием сердца и жгучим любопытством глядели мы на них. Особенно запомнился молодой парень - черный, как цыган, и кучерявый. Повязка на голове его была в крови. Сам он не то пьяный, не то еще что, но все время орал и страшно ругался.

Проезжая мимо нашего дома, на крыльце которого стоял отец, парень глянул на него задымленным лютой ненавистью взглядом и крикнул:

- Всех комиссаров изведем!

Отцовское лицо испятнил скупой румянец, побелевшие ноздри бешено трепыхнулись, но он сдержался и только выдавил презрительно, разжав на время сурово спаянные губы:

- Вырвали жало - шипеть осталось.

Федька, Степка и я молча, с ужасом глядели на обоз и так же молча пошли на Ключарку, когда обоз проехал.

А на Ключарке мы стали свидетелями, может быть, еще более страшного, чем только что виденный обоз.

К речке примыкал огород Сусековых. У самого берега, за плетнем, дружно росли молодые березки.

Мы уже разделись купаться, когда одна из березок дрогнула и стала запрокидываться. И тут мы увидели, как за плетнем мечется старик Сусеков и с прикряком, с присядом опускает на тонконогие стволы холодную, сверкающую сталь топора. Березки судорожно вздрагивали, замирали от боли и с немым криком рушились наземь.

- Свихнулся! - испуганно зашептал Федька.

- Круши-и! Все едино! - срываясь на хриплый визг, кричал старик и, пригибаясь, опустив длинные руки ниже колен, перебегал от одного деревца к другому. Обессмысленные злобой глаза, как лезвием, полоснули по нашим лицам. Мы так и присели. Но, пожалуй, он нас и не видел.

На помощь к нему подоспели Сенька и Пронька. Они быстро опустошали березовую семейку. Сенька рубил молча, сплеча, окаменело спаяв челюсти. Пронька ловко подрубал маленьким охотничьим топориком березки помельче и помоложе.

Скоро вместо сада образовалась пустошь, где, будто покойники в белых саванах, лежали березки.

Нас трясло как в лихорадке от увиденного.

Старик Сусеков и Сенька метнулись во двор, к пригонам, и что-то крушили там.

У плетня осталась одна-единственная кудрявая березка. К ней по-кошачьи мягко подкрадывался Пронька, удивительно похожий сейчас на своего отца. Березка вздрагивала всеми листьями, будто понимала, что сейчас ее сгубят.

Пронька занес топорик, и... тут случилось непредвиденное: Федька птицей перемахнул через плетень и встал, загородив березку. От неожиданности Пронька чуть не выронил топор. Но растерянность и испуг сменились наглостью, как только он разобрал, кто перед ним.

- Тебе чего тут? - ощерился он.

- Не трожь!

- Тю-ю! - присвистнул Пронька. - А ну, пошел отседова, а то по сопатке!

- Не трожь! - еще тише сказал Федька и поднял увесистую гальку.

Мы с перехваченным дыханием следили за поединком. Вид Федьки не предвещал ничего доброго. Пронька в нерешительности топтался на месте, воровато поглядывая по сторонам. А маленький и совсем голый Федька стоял перед ним, и мы чувствовали, что сейчас нет силы, которая сдвинула бы его с места.

- Попомнишь! - пригрозил Пронька, отступая.

- Запомню уж, - выдавил из белых губ Федька.

Уходя, Пронька трусливо кинул земляным комом. Федька даже не обратил внимания на этот ком.

Когда он перепрыгнул обратно, мы с уважением, молча пошли с ним рядом. Потом мы долго сидели на берегу и молчали, подавленные увиденным за этот день.

- Это - тоже классовая? - нарушил молчание Федька. - Это они, чтоб нам не досталось?

- Да, - сказал я.

Федька как-то по-новому, не по-детски серьезно глянул на меня.

- Вот теперь я понял, - сказал он. - У меня сейчас сердце какое-то холодное к ним стало.

И он долго и сурово глядел в сторону дома Сусековых.

* * *

Поздно вечером под окнами фыркнул мотор, хлопнула сенная дверь и вошел Эйхе. Он быстро прошел к отцу в комнату, мельком и неулыбчиво взглянув на меня.

Дядя Роберт и отец долго сидели в комнате, а на кухне мы с дедом собирались на покос. Завтра на зорьке выезжать. Готовим буханки хлеба, лук, картошку, проверяем литовки и прочее снаряжение.

Наконец все готово, и я ложусь спать. Но не спится. События последних дней чередой проходят передо мной: исчезновение продавца, пожар райкома, восстание, рубка берез... Сквозь мысли прорывается разговор из соседней комнаты.

- Ослабили они революционную бдительность, - говорит дядя Роберт. Это сейчас самое опасное. Есть сведения, что и в вашем селе существует кулацкая дружина.

- Да, - отвечает отец. - Сегодня ночью обезглавим ее. Арестуем верхушку: Сусековых, Жилиных, Мезенцевых... По степи Воронок шныряет, племяш Сусековых. Продавец вот исчез. Из их компании. Каратель, оказывается, при Колчаке был. Его дед Черемуха признал. Есть тут у нас такой. И молчал, старый хрен. Спрашиваем: "Чего молчал? Взяли бы мы его". Отвечает: "Взяли бы не взяли, а мне каюк. Пристращал он меня, а я еще пожить хочу". Чего с него возьмешь, старик трухлявый, рассыпается...