Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 16

-...А потом видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и многие люди из каравана пляшут, ликуют и поют радостные песни... Все, а теперь мы будем спать, больше я тебе не скажу ни слова.

- Но ведь завтра ты мне снова расскажешь про дорогу? Скажи, дядя Абихаил, хоть когда-нибудь ты мне расскажешь эту историю до самого-самого конца?

- А? Да, да, да, расскажу. Ой-ой, как же мне сегодня в огороде ухо, и сейчас словно кто-то тычет в него раскаленной палкой.

Пока Абихаил возился с больным ухом, закапывая в него льняное масло, Мардохей уже заснул.

"Только дети умеют засыпать так быстро, успокоенные и согретые дыхание Божим, - подумал Абихаил. - Дети и святые".

Он и сегодня нарочно не стал рассказывать, чем закончился великий переход, чтобы в воображении Мардохея этот путь все ещё продолжался, и он видел впереди - дорогу, одну только бесконечную, пыльную дорогу...

Абихаил знал, что вместо сказочной страны, где "течет молоко и мед", преселенцы, многие из которых представляли Иерусалим лишь по рассказам стариков и прекрасным псалмам, увидели сплошные руины. Здесь давно не было никакого города, а лишь возвышался пустой холм, по грудам камней на котором можно было приблизительно догадаться, на каком месте прежде стоял храм, а где возвышался царский дворец.

Вокруг холма не было ни стен, ни ворот, ни хоть какого-нибудь укрытия от врагов, а с его вершины на всем обозримом пространстве не замечалось плодородных пашней, виноградников или садов. Десятки лет никто не возделывал эти земли, десятки лет здесь никто ничего не строил, а те из иудеев, кому в свое время чудом удалось избежать плена, жили в постройках, больше напоминающих шалаши, и в лучшем случае разводили овец и коз.

В самом Иерусалиме со времен войны не осталось ни одного целого дома: нужно было все начинать заново, с первого обожженного кирпича, так как на земле предков ничего не осталось, кроме самой земли. И тогда переселенцы перстали петь песни и ликовать, поняв, что Господь приготовил им не награду, а новые испытания, неизмеримо большие, чем выдались во время многодневного похода.

И сказал Бог устами первосвященника: пока есть земля - подножие Его, то будут на этой земле пребывать избранники Ягве, которых Он нарочно снова собрал в одно место от востока, от севера и от моря, чтобы в очередной раз проверить крепость человеческого духа...

Абихаил почувствовал, что глаза его увлажнились.

Мардохей уже давно спал, и, скорее всего, снова видел во сне дорогу. А он, Абихаил, из-за своей слабости и многочисленных телесных хворей, так и не добрался до горы Сионской, послушался чересчур разумных братьев. Конечно, они правы, что в любом месте можно молиться Господу, и Он отовсюду слышит призывы от чистого сердца. К тому же, многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе кое-что и из домов Аминадава, Иаира и Абихаила. Зная такое положение, нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так... Но что-то все равно не так.

Абихаил вздохнул и погасил свечу.

"Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовым наступило время для мирного сна", - с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.

Абихаил ещё хотел бы поразмыслить бы о чем-нибудь приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от постоянных нарывов в ушах, и все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, как бывало в годы его юности.

"Мы - рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш", - последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся на больное ухо и почти что заснул. - Потому что все равно каждый из нас для него..."

3.

...лучше десяти сыновей.

"Я один тебе лучше десяти сыновей", - так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая её утешить.

Абихаил вообще от природы был человеком незлобливым, и многие любили его в селении, где он жил, потому что не всякий давал взаймы столько ниток и тканей, а самым бедным нередко даже вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.

По праздникам Абихаил обычно вместе с женой приезжал в город к братьям, а иногда они сами являлись в селение на берегу реки, и привозили в своих повозках новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала, в основном, Анна - причем, делала это с охотой и даже с радостью.

Абихаил же все больше сидел в своей комнате на маленьких подушках, скрестив ноги, и вслух рассуждал о самых невообразимых вещах, пел под кифару песни и почему-то все чаще говорил со всеми присказками и загадками. Как-то он признался братьям, что гораздо реже, чем прежде, слышит в воздухе незнакомые голоса, и споры, и призывы и потому сам пытается больше давать знать о себе.

- Все его силы уходят на пустую болтовню, - сказал однажды старшему брату Иаир, кивая на лежанку, где Абихаил сидел в своей любимой позе, скрестив ноги, снова что-то увлеченно рассказывал маленькому Мардохею и бренчал по струнам.

- Да, это так - у него все пошло в слово, - осторожно поправил брата мудрый Аминадав. - Он весь сделался - одни говорящие уста, и тут мы бессильны что-либо изменить.

- Бедная Анна! - вздохнул Иаир. - Только я один могу понять, каково ей за всех управляться в лавке. Кто бы мог подумать - она научилась торговать с неплохим прибытком и даже не спрашивая у меня никаких советов. Иногда я наблюдаю за ней потихоньку... Странная у Анны улыбка - как будто бы она вот-вот заплачет...

- Что и говорить, Господь нарочно послал нашему Абихаилу в утешение такую жену. Он - как младенец, примостившийся на теплом животе у нашей Анны, - улыбнулся Аминадав. - Ты заметил, каким наш брат в последнее время сделался кудрявым и круглым?

- Да, лепечет он и впрямь что-то младенческое, хорошо ещ, что не пускает ртом пузыри. Но вот что странно: рядом с Анной даже я, муж, так сказать, в преклонных летах, у которого на голове не осталось ни одной волосинки, чувствую себя неразумным дитятей и боюсь лишний раз пошуметь на братца, сдерживаю в себе гнев...А ведь ты сам говоришь - во мне все чаще по всякому поводу вскипает семеева желчь и гнев даже на собственных жену и детей. Но рядом с Анной я становлюсь безмолвным, как травинка. Нет, все же она не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-то встречал.

- Ты точно это заметил, Иаир, - согласился Аминадав. - Я на двенадцать лет дольше тебя живу на свете, но могу сказать про Анну тоже самое, она и для меня как будто бы мать. Большое горе, что у неё нет собственных детей...

-.. А я думаю, только потому, что Абихаил плохо относится к своему супружескому долгу, как и ко всем остальным своим обязанностям, а Анна ему это прощает, потакает и его болтовне, и глупому безделью, как и во всем остальном, - тут же подхватил Иаир.

- Но я вот что ещё скажу тебе, Иаир: если бы не Анна, наш Абихаил давно мог бы сгинуть в пустыне, и его кости были бы развеяны по ветру смерчами, она сумела отвлечь брата от множества безумных затей. Пусть хотя бы твои дети, Иаир, будут для неё утешением...

- Но ты же видишь - Мардохей и так не отходит от Абихаила, и слушает его заунывный вой под кифару с раскрытым ртом. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, - но я молчу, Аминадав, и, как ты можешь догадаться, терплю все это из-за Анны, которая ласкает и балует моего мальчишку, как собственного сына.

Иаир и впрямь считал, что Анна оставалась бездетной только потому, что Абихаилу было лень познавать её, лучшую из женщин, а гораздо интереснее беседовать вслух с собаками и овцами, каждое утро, сидя на подушках, пересказывать им свои сновидения, подражать губами птичьим голосам за окном. К примеру, Иаира к этому времени родились уже двое сыновей и пять дочерей, и у Аминадава в доме подрастали три дочери - и жены старших братьев от души считали бесплодие злейшим из человеческих несчастий.

Однажды Иаиру случилось увидеть, как его младший брат мылся в купальне, и он заметил, что на детродном органе Абихаила было написано имя Бога. Но когда Иаир как бы невзначай снова затеял разговор о продолжении рода, Абихаил словно бы и не понял ни намеков, ни даже прямодушных слов, а принялся горячо рассуждать об обрезании, называя этот обряд бракосочетанием человека с Богом, и самым лучшим из супружеских союзов - через освящение плоти, наиболее сокровенной её части.

Это была обычная манера Абихаила - говорить притчами, загадками, путать беседу и переводить разговор с одного на другое.

А про Анну тогда Абихаил вообще ни слова не сказал, как будто бы её и не существовало на свете.

Больше всех детей своих братьев Абихаил был почему-то привязан к Мардохею, хотя и поддразнивал его часто, то и дело на разные лады, переиначивая его имя: то говорил, что имя это - персидское, и означает "поклонника Меродаха", и то называл его вавилонским, в честь главного вавилонского божества Мардука, враждебного правденым иудеям, и нередко такими разговорами доводил ребенка до слез. Но потом в утешение начинал рассказывать про переселенцев, про дорогу и про того Мардохея, который шел впереди каравана.