Василий Юровских - Синие пташки-пикушки (рассказы) Страница 20

"Анна... Сумасшедшая..." - в страхе переглянулись мы с Кольшей и придвинулись теснее к дяде Федору.

- Вы это что, - забормотал он.

Дядя Федор промокнул красные глаза белой тряпочкой, долго моргал-щурился и не понимал ничего, хотя и услыхал, что кто-то подошел. "Анна... Лёвишнина", - шевельнул губами Кольша, и дядя Федор понял наш испуг.

Спокойно, как будто сидел на лавке в избе, а не здесь у костра и словно та была нормальная, пригласил ее:

- Анна, подходи, подходи к огнищу, погрейся с нами!

Анна послушно тронулась с места и пошла прямо на костер.

Глаза у нее вспыхнули искрами, легкие волосы ниже поясницы вот-вот коснутся пламени и... что, что будет-то...

Мы вспомнили опасливые разговоры взрослых юровчан, что у сумасшедших столько силы - людям ее не обороть, а можно лишь врасплох связать толстыми веревками, свитыми из конопли. И того пуще приросли к бокам дяди. Однако Анна не ступила в костер, и распущенные волосы не загорелись. Протянутыми руками она наткнулась на огонь, они дрогнули и опустились. И тут она впилась глазами в дядю Федора и захохотала с прикриком:

- А ты не мой Афоня! Какой ты Афоня! Он у меня пашенку пашет. Афоня-я-я!..

С хохотом и воем Анна отвернулась круто от огня и метнулась в сторону.

- Афоня! - застонало над озером и... стихло.

Мы зажмурились с Кольшей, и, когда открыли веки, возле огнища никого не оказалось. А дядя Федор трясся и шепотом быстро приказал:

- Айдате в озеро! Живо сымайте сети и домой, домой!

Анну назавтра изловили: нашли ее спящую на пашне у первого леска, связали веревками да с воем безумным увезли на подводе в Далматово, а оттуда в Пермь, в "Желтый дом", из которого, по словам бабушки, отродясь никто из тронутых обратно не возвращался...

...С той ночи минуло еще две военных весны, мы с Кольшей подросли и уже одни не раз ночевали в лесу на охоте. Но Анна не забывалась, и мы пугали ребят помладше, вспоминая ненароком о ночной рыбалке. И как тогда ночью, часто ходили с бреднем из старых половиков на ночные тони. Рыбалка спасала нас от голода, а днем с нашей снастью тряпичной нечего было надеяться на улов. Карась уж и не настолько дурной, чтобы попадать засветло к нам в бредешок. Сколь ни пытались - ни одно рыбное руно не смогли захватить днем. Кажется, оно у нас в мотне, карасям деваться некуда из кольца недотки*, а вытащим на берег - купоросно-зеленая тина и кожано-черные пиявки...

_______________

* Н е д о т к а - бредень из грубой и редкой холстины.

Зато чем темнее и темнее да позже, тем тяжелее улов: зараз вытряхиваем из мотни по два ведра карасей. На глубь уходит Кольша, а я или сестра Нюрка - ближе к берегу. Иной ночью друг дружку не видать, лишь чувствуешь потяги брата и слышно, как пускают пузыри вздувшиеся на спине рубахи. И больше ни единого звука.

Корзину и ведро с рыбой поочередно таскают берегом мама или сестра. Если мама не стирает ночью в детдомовской прачечной. Ну и дружки ходят с нами на ночные тони - одногодок брату Осяга или заморыш, как и я, соседский Ванька Парасковьин.

Сегодня нет мамы - уехала с ночевкой косить сено для детдомовских быков, Нюрка с бабушкой днем пасли коров, а дружков послали к болоту Трохалево вместо захворавшего деда Онисима караулить жеребят. Мы одни с Кольшей и могли бы не идти, да ведь не пропускать же ночь, если карась заходил озером рунами?! Одна ночь может долго прокормить нас четверых, бабушку и семьи дружков. Их нету, но пай мы все равно выделим завтра утром. Как и дружки делятся с нами всем, что годится в пищу, раздобытым ими без нас.

Ночь теплая, и впору бы нагишом рыбачить, да заедят в кровь комары. А пока мы сидим с Кольшей на берегу у колхозных амбаров и вострим уши стараемся услыхать, где закипит-заплещется руно очумелых карасей. Мне охота спросить брата, о чем он думает, но на рыбалке, как и на охоте, надо помалкивать. И на фронте, наверное, тоже нужно поменьше разговаривать вслух?..

ЖУРАВЛИНЫЕ КОРНИ

Тоскливо одному в избе и пуще того есть охота. А заслонку в печи и шевелить нечего: мама поставила кринку простокваши на творог. И чугунок на шестке пустой, остатки "трахмального" киселя я насухо выскреб.

Чего делать, куда пойти промышлять?

Вороны и сороки яички свои давно запарили, сушеную картошку собирать боязно - всходы уже проклюнули и зеленым дымом окутали пашню. Если по водополице прогонял нас оттуда хромой бригадир Сано Кочненок и отбирал ведра с мерзлой картошкой, то сейчас живо потащит в сельсовет.

Чего делать? Кольша с Нюркой в Пески ушли, дяде Василью дрова пилить. Поди, только завтра и воротятся домой...

И тут с заулка в окно бабушка побрякала и поманила меня за ограду.

Выскочил я на крылечко и махом через заплот перепрыгнул. Обрадовался. Бабушка чего-то скажет.

- Что закручинился, Васько? Айда-ко на угор за пропиталом, притянула она меня к себе.

- За каким, бабушка? Чо в лесу-то найдем? Кислетка не отросла, пиканов нету.

- А знаешь, что я надумала? Журавлиные корни испробовать на еду.

- Какие журавлиные корни?

- Дак я же показывала их тебе. Спомли-ко? Стебли-то тебе до пупа, с одной стороны листочки гребешком, такие сизоватые. А низом цветочки мелкие, бело-зеленые. Купеной правильно зовется. Ею, Васько, сколь людей лечила я. Ну, ревматизму, грыжу, поясницу и ишшо кое-что. А теперя ее на пищу бы попробовать.

- Счас, счас, бабушка! - кинулся я через заплот. В чулане взял корзинку, закрыл сени изнутри на жердь-запорину и был готов идти с бабушкой хоть куда.

...Май обсушил и обогрел землю, из нее прощипнулась и резво пошла в рост всякая трава. Расправлял-разглаживал мягкие морщины на первых лопушинах репей, фиолетовые ростки крапивы притворялись нежалючими, а щепотки полыни сразу заявляли о себе горьковатым духом. Уже не кололо босые ноги, подошвы ласкал загустевший конотоп - удивительно терпеливая и выносливая травка.

Спустились мы в подгорку к речке и бродком перешли на левый берег.

Крутишка врезалась в тальниковые берега, но текла довольно хлестко, на поворотах и по намывам-запрудам сердито пошумливала, вертела-буравила свеженачатые в половодье ямины и омутки. Вода там была мутно-коричневой, выкруживала со дна ил и песок, отсеивала к берегам галечки и зернинки песка. Сюда же попадали посудные черепки, извитые раковинки и бледно-синие лепешки съедобной глины - "каменного масла".

Покуда бабушка оттирала ноги - вода студеная, и на суше у нее заломило суставы, - я копнул живой ворох песка, выудил плоские лепешки и тут же сунул в рот.

- Лампасейками угощаешься, - заметила бабушка. - Поешь, поешь на здоровье... Поискать бы чертовы пальцы. Из Степахиного ложка их кажну вешну намывает. Да некогда сёдни, журавлиные-то корни копать да рыть надо.

Пересекли луговину, пока зыбко-сырую; пробрели болотинку, с шубный лепень, где воды было уже тонко, и она, теплая, загустела закисавшей зеленью.

За розовой красноталиной выбрались на дорогу и поднялись по ней на угор. Дорога не углажена, не укатана, и комочки сохлой грязи больно потыкивали необвыкшие подошвы. А уж за лето кожа до того задубеет - боярка не страшна. Ступишь в траве на сухие ветки, и только иголки захрустят. Нет, не проколоть им тогда наши подошвы. А сейчас на шиповник угоди - и то насадишь занозок. Потом после бани ковыряй их хомутной иголкой...

Но некогда оберегать ноги. Бабушка вон свернула с дороги под березы и осины, бумажно зашуршали пересохшие листья. Я побежал к ней и спугнул из вишняка задремавшую пташку-овсянку. Она с перепугу пискнула и шлепнула белую капельку на листок медуники. А когда села высоко на сучок и осмелела, стала разглядывать нас с бабушкой.

Мы ползаем на коленках вокруг стеблей купены, разгребаем сопревшие рыхло-бурые листья и роем землю.

И там не вглубь, а вдоль тянутся узловато-белые, с тонкими ворсинками журавлиные корни.

А за что их журавлиными назвали? Ага, вот весь корень целым откопал, и так он похож на длинную ногу журавля. Надо у бабушки спросить...

- Что тут сказать, Васько! Верно ты угадал. А мне моя бабушка говорила: журавли осенями в теплы края улетают, зиму переждать на чужбине. Земля-то родимая у них здеся. И чтоб воротиться весной, не заблудиться им, оставляют оне корни дома. Как прилетают журавли, так и корни оживают. Стебель-то вишь какой! Навроде перо журавлиное с правой стороны, а низом цветочки. Опосля ягоды нальются темно-синие. И как закурлыкают на отлете журавли, осыпаются оне на землю.

Корней в корзинках все больше и больше. На них малыми медвежатами налетают шмели, кружат и недовольно ворчат-дундят. А муравьи дружной артелкой берутся за корешок, хотят утащить его обратно в землю. Непонятно им: зачем люди роют журавлиные корни?

- Извозились мы с тобой, Васько, - смеется бабушка, когда снова переходим бродом речку. - Умоемся-ко...

Мы умываемся сами, ополаскиваем и корни. И потом торопимся домой. Уж завтра-то изведаем вкус журавлиных корней...