Я и мои друзья - Александр Галкин Страница 20

А мне вот не везет. То в школе одни неприятности сыпятся, то болезни всякие одолевают. Наверное, нет на свете такой болезни, которой бы я не переболел. Чаще всего с горлом мучаюсь. Мама говорит: «Это у тебя гланды. Холода они не терпят. Поэтому ты часто болеешь ангиной». И что это за «гланды» такие? За что они ко мне пристают? Эх, слишком я слабенький, болезненный…

Весна нынче пришла ранняя, бурная. Солнца — хоть отбавляй! Весь апрель ходим в школу без пальто. Жарко. Почки раскрылись на деревьях, трава взошла — молодая, зеленая, словно бархат.

Вчера возвращались из школы, решили искупаться. Вода холодная, как лед. Дух захватывает! Но все плескались до тех пор, пока губы не посинели. Я, конечно, тоже купался. И Керкусь. И что же? К вечеру у меня — жар, температура — тридцать восемь! А Керкусь — хоть бы хны! Ходит, песенки напевает.

Мама всполошилась. Напоила меня горячим молоком с медом, чаем с малиной, уложила в постель. У постели на стуле сладости поставила. А мне в горло ничего не лезет. Только пить хочется.

— Кушай, сынок, пей, иначе не поправишься,— умоляет меня мама, чуть не плача.

Но я в ответ только головой мотаю. И мама невольно отходит от меня.

Керкусь вернулся из школы как обычно жизнерадостный. Долго вертелся вокруг стула со сладостями, как котенок вокруг горячей каши. Особенно пристально косился он на конфеты и пряники.

Кружил, кружил и ни с того ни с сего вдруг стал охать и ахать, етонать и хныкать.

— Вот напасть! Ты, Керкусь, часом, не заболел ли тоже? — испугалась мать.

— Конечно, захворал. Голова страшно болит, будто ее буравом сверлят,— едва не плача застонал Керкусь.— По дороге чуть с ног не свалился…

— Может, ты от Михася заразился? — с сомнением сказала мама, торопливо разбирая постель.

— Не знаю… Если у него болезнь заразная, куда она еще может пойти? Конечно, на меня прыгнула…

Мама уложила Кернуюя под ватное одеяло. И тут же пряники и конфеты перекочевали к брату.

— На-ка вот, отведай пряник, ешь, с утра не кушала проголодался, небось. Чайку попьешь с малиной, пропотеешь, хворь как рукой снимет,— суетилась мама.— Ох, и откуда берутся на вас, сердешных, болезни. У других дети как дети — босиком по снегу бегают и то никогда не болеют…

Керкусь слушал ее да постанывал. Но, завидев сладостей, он тотчас же поднялся, схватил пряник, кряхтя как столетний старик, принялся уплетывать его за обе щеки, запивая горячим чаем.

Съел Керкусь все, что было поставлено на стул. Подмел крошки, накрылся одеялом, утихомирился и вскоре сочно захрапел.

А мама ходит на кухне и бормочет под нос:

— Вот ведь незадача! Оба свалились… Эпидемия что ли какая началась. Из школы здоровый пришел, а тут — на. тебе, заболел!

Под ее бормотанье и храп Керкуся я задремал. Много, ли, мало ли времени прошло — проснулся от стука. В сенях скрипнул дверь, протопали шаги, кто-то вошел в избу.

— А вот и я! Можно к вам? — раздался веселый мужской голос.— Нуте-с, кто у вас болеет, кто не болеет? Больного излечим, здорового покалечим…

— А-а, проходите, проходите, пожалуйста,— засуетилась мама. Она быстро обмахнула передником табуретку и поставила ее к столу, предлагая доктору сесть.— Да вот, что-то случилось с моими сорванцами. Оба слегли. Откуда эти болезни заявились в дом? Лучше бы я сама вместо детей захворала.

— Было бы хорошо, если бы болезней на свете совсем не было,— деловито ответил доктор.

Пожилой врач, с черной бородкой, в очках, открыл свой чемоданчик и поставил мне градусник. Потом достал резиновую трубку и начал меня прослушивать. Вначале велел не дышать, а затем — напротив — дышать глубоко. Я закашлялся. Доктор простучал мою грудь и спину пальцами, вздохнул и как-то печально сказал:

— Н-да, молодой человек, у вас воспаление легких! Где это вы так застудились?

— Господи! — ахнула мать.— Не чаяла, не гадала. И школу теперь пропустит. Что делать-то, доктор?

— Лекарство дадим, уколы сделаем… и выздоровеет! — спокойно ответил доктор, будто у меня была пустячная простуда.

«Какой странный доктор. Только бы ему колоть… — беспокойно подумал я.— Без уколов нельзя что ли вылечить? Лучше самое горькое лекарство пить…»

— Так, так… — сказал доктор и пересел к Керкусю. — Посмотрим, что здесь…

Керкусь заворочался под одеялом. Он, оказывается, уже не спал. Должно быть, шум его разбудил.

— Ну, дружочек, на что жалуемся? — также весело обратился к нему доктор. И потрогал Керкусю лоб, руки.— Давно заболел?

Мама объяснила. Доктор почесал бородку, еще раз потрогал лоб Керкуся.

— Так, так. Что же у тебя болит? — снова спросил он.

Керкусь, как мне показалось, смущенно отвел глаза.

— Все болит! — буркнул он.

Все? — весело удивился доктор. Он вдруг наклонился к Керкусю и спросил шепотом.— И мизинцы болят?

— Мизинцы? — растерялся Керкусь, но потом, поглядев на вытянутые пальцы, вздохнул.— Болят. Очень болят. Даже каждый волосок на голове болит, будто струны у гуслей дрожат.

— Так, так,— задумчиво повторил доктор, глядя на Керкуся.— Интересно. Что же это за болезнь? Наверное, что-то серьезное. А ну, братец, покажи горло!

— А у меня… это… Рот не открывается! — объявил Керкусь.

— Как не открывается? Ты же со мной разговариваешь? — удивился доктор.

— Только чтобы слово выпустить,— пояснил Керкусь.— А шире — не могу!

— Вот оно что! — понимающе кивнул доктор.— Мешает что-нибудь?

— Мешают,— ответил Керкусь, испуганно глядя то на меня, то на доктора.— Ланды.

— Что? Что?

— Ла-ан-ды! — по слогам произнес Керкусь.

— Может, гланды? —