Сергей Баруздин - Собрание сочинений (Том 2) Страница 21

И урок Архимед спрашивает тоже стоя, тоже раскачиваясь, и сопровождает каждую услышанную фразу словами: "так" или "не так".

В старших классах Николай Иванович преподает физику, а в младших труд. Но младшие все равно зовут его Архимедом. И Тимка раньше звал.

Но как-то раз Тимка попался. Вышел из школы и говорит:

- Мне Архимед наверняка завтра тройку влепит...

- А что! И влеплю! Только совестно тебе будет. С такой-то матерью, как у тебя, не тройки, а пятерки надо получать.

Оказалось, что Николай Иванович тут как тут. И все слышал.

Стыдно стало Тимке. И перед ним, и перед матерью, которую Николай Иванович вспомнил.

А Николай Иванович идет рядом с Тимкой и спрашивает:

- Ну, а ты знаешь, кто такой Архимед? Кем был этот человек? Что он сделал полезного?

- Не знаю, - признался Тимка.

На самом деле он не знал даже, что Архимед - это человек.

- Тогда слушай... - предложил Николай Иванович.

И все про мудрого древнего грека рассказал.

- Вот видишь, не так уж худо быть Архимедом! - закончил Николай Иванович. - Неплохо бы и нам с тобой столько для людей сделать. А?

- Да, неплохо бы, - согласился Тимка.

С того дня он уже не называл Николая Ивановича Архимедом.

И не потому, что Николай Иванович меньше Архимеда полезного для людей сделал. Может быть, наоборот - больше. И матери он помогал. И на войне воевал. И ребят учил.

А просто потому, что Архимед, оказалось, древним был. А Николай Иванович - какой же он древний? Он совсем и не старый даже.

"Очаровательная проза Лермонтова явилась в русской литературе замечательным..." - доносится из соседнего класса певучий голосок Валерии Анатольевны, которую старшие ребята так и зовут: "наша прелестная".

Тимка улыбается: преподавательница литературы очень любит красивые слова. Она и не на уроках-то говорит будто поет: "нежнейшая", "очаровательная", "бесподобно прекрасная...".

Года два назад Валерию Анатольевну торжественно провожали на пенсию. Совхоз ей радиоприемник подарил. Был вечер, на котором говорили разные хорошие слова, и старая учительница расплакалась:

- Если б Верочка моя была тут... Родненькая моя...

Тимка не знал, кто это - Верочка. Спросил у матери.

- Всем беды война принесла, - сказала мать. - Вот и у Валерии Анатольевны дочка в войну пропала. Единственная дочка...

Под конец Валерия Анатольевна сказала, что нежнейшим образом благодарит всех за сверхлюбезное внимание и будет помогать на первых порах новому преподавателю языка и литературы, которого обещали прислать из области.

Но новый преподаватель ни тогда, ни потом так и не приехал, и Валерия Анатольевна продолжала вести уроки. Как и прежде, приходила она каждый день в школу, вела уроки, и никто уже не вспоминал, что "нашу прелестную" проводили "на заслуженный отдых".

Рядом шумят пятиклассники. Наверняка у них математика. Пятый класс почему-то считается самым трудным в школе. Так говорят все преподаватели. А Елена Сергеевна совсем отчаялась: ребята не слушаются ее, грубят, на все объяснения отвечают одним: "Непонятно!"

Вот и сейчас из класса доносится: "Непонятно! Ничего не понятно!" А голоса учительницы и не слышно.

Тимке жаль Валерию Анатольевну, раз у нее дочка пропала на войне. И Елену Сергеевну жаль, пожалуй, еще больше. Она молодая, только первый год в школе. Вот ребята ее и не слушаются.

Он вышел из коридора к вешалке. Натянул шубу, перешитую в прошлом году матерью из отцовского пальто, шапку и выбежал на крыльцо.

На улице хорошо. Не скажешь, что январь. Солнышко светило прямо в широкое лицо Тимки. Он щурился. С крыши капало. Вдоль стен стояли лужи, и только под ногами неплотным слоем лежал сыроватый притоптанный снежок.

Настоящей зимы в этом году еще не было. К Октябрьским праздникам чуть похолодало, а потом опять пошли дожди. Трава на полянах стала оживать, будто весной. В декабре ребята даже весенние подснежники находили. А на кустах сирени набухли почки.

- Как бы не погибла теперь сирень, - говорила Тимке Мария Матвеевна. - Прихватит мороз почки - и все! Как в сорок первом!

Сирень, верно, может погибнуть. Мама знает. Она занималась на агрономических курсах в области.

Хлюпая большими валенками по мокрым ступенькам крыльца, Тимка направился к калитке.

"Опять валенки промочу", - подумал он.

У калитки Тимку встретила Настя - шестилетняя внучка школьной сторожихи.

- А ребята говорили, что твоя мамка письмо заграничное получила, сказала она, смотря на Тимку из-под сползшего на лоб платка.

- Ну и что? - спросил Тимка.

"Тоже новость! Удивила! - подумал он. - Маме отовсюду пишут. Зря, что ли, ее парники да теплицы - лучшие в совхозе! И орден ей дали в Москве. И на пленум в Кремль ездила. А как делегации заграничные приезжают, так мама обязательно с ними. Подумаешь, письмо!"

- А я ничего! - сказала Настя. - Просто говорили люди, что какое-то очень интересное письмо и будто мамка твоя плакала...

2

...В партии с 1941 года. Взысканий не имела. В Отечественной

войне не участвовала. За границей не была. Родственников за границей

не имею. Имею награды - медаль "За доблестный труд в Отечественной

войне 1941 - 1945 гг." и орден Ленина. Вдовая...

И з а в т о б и о г р а ф и и

М а р и и М а т в е е в н ы Ф е в р а л е в о й.

3

Школа стояла на горе. Домой надо бежать через овраг, разделяющий село на две части: главную и заовражную. Если быстро идти, минут за двадцать добежишь. Но сегодня Тимке некуда торопиться. Мать на работе, вернется поздно, он и поиграет еще с ребятами, и уроки выучить успеет.

Тимка пошел вниз по тропке. Здесь было тихо. Снег притаился по краям оврага. Лапы елей и голые ветки осин были в снегу, как настоящей зимой. И только на дне оврага бежал так и не успевший замерзнуть ручеек, напоминая, что все это - еще не зима.

Тропка шла рядом с ручьем. Можно шагать прямо по ней: как раз выйдешь к пруду. В нем уже давно замерзла вода, и ручей, впадая в пруд, умолкает.

Тимка знает: лед пока тонок, ребятам до сих пор не разрешают кататься на коньках. И все после прошлогоднего случая, когда Лешка Махотин провалился по горлышко.

К пруду Тимка не пошел. У кривой березки, чуть ли не единственной на весь овраг, он перемахнул через ручей и стал подниматься по склону.

"Интересно, что за письмо? - вспомнил он Настины слова. - А может, кто-то там за границей перегнал мамку по урожаю, вот и написал. А она расстроилась. Да только не похоже это на мамку. Не такая она, чтобы из-за этого сердиться. Наоборот, всегда радуется, когда в газетах что хорошее прочтет про заграницу или по радио услышит. И не плачет она никогда. Не маленькая... Ну да ладно! Вечером спрошу..."

Возле кустов молодого сизого можжевельника прыгали две синицы. Головы и брюшки у них беловатые, и на крыльях - белесые поперечные полосы.

Вдруг птицы взметнулись на вершинку можжевельника, через секунду еще выше и - в воздух. Повисли с минуту, будто маленькие вертолетики, и кубарем вниз, на прежнее место.

"Глупые, - подумал Тимка. - Чего боятся?"

Он смотрел на деревья, такие необыкновенные в эту пору неустоявшейся зимы и словно притихшие в ее ожидании, на разнопалые кусты, торчащие вкривь и вкось из снежных, чуть подтаявших бугорков, и вспоминал, как когда-то боялся настоящего леса. То ли пугала рассказанная в детстве сказка, то ли слова матери о немцах в лесу в годы войны, но стоило раньше Тимке услышать о лесе, как он ежился, настораживался и робко спрашивал: "А это какой лес, дремучий?"

Даже когда по радио детские передачи слушал, где про лес говорилось, боялся. А однажды, когда они пошли с папкой в клуб "мульти-пульти" смотреть, Тимка даже разревелся, как только увидел зверей в лесу. "Это дремучий лес, не хочу смотреть!" - ревел он. Пришлось отцу увести Тимку. "Ну, а как с песнями прикажешь быть? - шутил отец. - Вот грустная есть такая - "В лесу родилась елочка..." - "А в каком лесу, в дремучем?" сквозь слезы поинтересовался Тимка. "Да, плохи наши дела, брат!" серьезно сказал отец. И мамка дома смеялась. "Я, - говорит, - в войну к партизанам ходила в леса и то не боялась".

Правда, все это было очень давно. Лет шесть назад, когда еще был жив папка. Второй папка. Сейчас Тимке и самому смешно вспоминать. И почему именно дремучего леса он боялся - никому не известно. И в округе-то таких нет. А вот боялся.

Стряхнув на Тимку снег, перемахнула с дерева на дерево крупная, с зеленым отливом в перьях сорока. Потом она будто замерла на ржавой осине и долго смотрела ему вслед круглыми черными глазами.

Когда Тимка вышел на дорогу, на первом же телеграфном столбе его встретил толстый, не в меру важный снегирь. Он нахохлил перышки на голове, надул грудку и издал звук, похожий на скрип.

"Снегириху свою предупреждает или впрямь петь собирается?" - подумал Тимка и подбросил в воздух шапку.

Снегирь слетел со столба. Но не успел Тимка поднять отлетевшую в снег шапку, как снегирь опять появился на столбе, перекладиной ниже, и снова подал голос.