Зоя Воскресенская - Сердце матери Страница 22

Марк Тимофеевич телеграфировал в комиссию прошений царского двора.

Ваше превосходительство!

Умоляю исходатайствовать перед его императорским

величеством государем императором не высылать мою

невесту Анну Ильиничну Ульянову в Сибирь, дозволить ей

поселиться при мне. Пожалейте меня и ее мать. Освободите

ее для нас. Не разрывайте невидимо связанных сердец.

Действительный студент Елизаров.

"Мамочка, зачем эта ложь? - разрыдалась тогда Аня. - Какая же я невеста Марку Тимофеевичу? Мне не нужны его жертвы. Ведь он никогда мне не говорил о своей любви". - "Не успел", - убеждала мать.

Марк Тимофеевич сам пришел к Марии Александровне, пришел после казни Саши, когда не только знакомые, но и родственники закрыли для семьи Ульяновых двери своих домов. Он поведал матери о своей любви, о которой не успел и не осмелился сказать Ане лично. Тогда, в тюрьме, до сознания Ани не доходило, что это настоящая любовь. Слишком велико было потрясение гибелью Саши.

Хлопоты матери и телеграмма Марка Тимофеевича имели свои результаты. Ссылка в Восточную Сибирь была заменена Анне Ильиничне пятилетней ссылкой в деревню. Марк Тимофеевич остался в Петербурге - заканчивать университет. Писал почти ежедневно хорошие дружеские письма. Два года ни о чем не спрашивал Анну Ильиничну. На лето приезжал в деревню, но больше занимался с меньшими - Митей и Маняшей, которые всем сердцем привязались к этому сильному, доброму человеку. А вот теперь спросил Аню. И она ответила: "Да, согласна". Отправила письмо, и вдруг одолели сомнения. Хорошо ли сделала? Имела ли на это право?.. Кого спросить? С кем посоветоваться, пока не поздно? С мамой? Но так не хочется ее огорчать. С Володей?..

Аня собрала в горсть рассыпавшиеся по спине локоны, связала их лентой на затылке и побежала к зарослям орешника.

На дощатом столе разложены книги в бумажных желтых и серых обложках. Поверх них - камешки, чтобы озорной ветер не взъерошил страницы, не помял их. Подперев левой рукой голову и засунув пальцы в светлые кудри, Володя читает. Прищурил левый глаз. Поднял лицо, покачал отрицательно головой. "Нет, нет, маэстро Гегель, по-моему, вы здесь неправы. Интересно, что по этому поводу говорят Маркс и Энгельс".

Каждое утро, подтянутый и немножко торжественный, отправляется он с пачкой книг в лесной "кабинет", боясь опоздать даже на минутку. Он раскладывает на столе книги - это его учителя. Их много: Кант и Гегель, Дарвин, Чернышевский и Добролюбов и, конечно, Маркс и Энгельс. Не со всеми своими учителями и не во всем согласен Володя Ульянов, а когда не может решить сам, обращается снова к Марксу и Энгельсу, ищет у них ответа, не буквального, не лобового - ищет правильный путь к ответу. Два года после исключения из Казанского университета добивался Володя Ульянов права учиться. На каждое прошение получал отказ. А теперь готовится к сдаче экзаменов экстерном. Устроил себе университет в зарослях орешника. Студент в этой аудитории один, учителей много, и все они строги, требовательны.

Аня раздвинула кусты. Володя, упрямо закусив нижнюю губу, наносит карандашом еле заметные мелкие значки на полях книги. Быстро мелькает остро отточенный карандаш: то пригвоздит мысль восклицательным, то разворошит ее вопросительным знаком, то, как точным скальпелем, вспорет остроумной репликой. Жаркий разговор ведет девятнадцатилетний Володя Ульянов со своими учителями. Здесь, в этом лесном "кабинете", всегда оживленно.

Володя откинулся на скамейке, прислонился к стволу рябины, постукивает победно карандашом по столу, довольно улыбается. И Аня понимает: преодолена еще какая-то ступенька в его жадном стремлении познать явления жизни. Вытер ладонью вспотевший лоб, заметил кружевную косынку паутины, которую рядом с ним усердно выткал серый паучок. Один конец паутины прикреплен к столу, два других - к рябине. Володя поднял руку, хотел было стряхнуть и паука и блестящую на солнце серебряную паутину, но пожалел искусное творение труженика, осторожно подвинулся в сторону и тут же забыл о пауке, углубился в свою работу.

Аня заколебалась. Войти к нему в "кабинет" - значило бы ворваться в огромную аудиторию, прервать интересный, жгучий разговор, отвлечь на себя внимание. А вопрос у нее очень личный.

Володя занес карандаш над книгой. Аня осторожно сдвинула ветви орешника и пошла к дому.

Навстречу по дорожке мчалась Оля.

- Анечка, куда же ты пропала? Скоро приедет Марк, мы все пойдем встречать его за околицу. И Володю надо позвать.

- Нет, нет, не мешай ему. Пусть занимается. Есть еще время.

Оля, не скрывая восхищения, смотрела на сестру. Аня тоненькая и прямая и от этого кажется высокой. Локоны, подхваченные лентой, оттеняют бледное лицо и яркие карие глаза с золотыми точечками, как у мамы. А у Оли глаза круглые, в густых, дремучих ресницах.

Для Оли старшая сестра - идеал женской красоты и изящества. Оля старается во всем походить на Аню, но с огорчением отмечает, что не может сдержать стремительности в движениях, в походке. Аня даже книгу перелистывает каким-то неуловимо грациозным движением. Оля пробовала - не выходит. И стихи Аня пишет певучие, нежные. Оля пыталась и стихи сочинять, но они получались у нее озорные, насмешливые. Бросила.

И мечтать Оля не умеет. В ярких, буйных красках осени Оле чудятся языки пламени, которые вырываются из недр, охватывают поля и леса, и Оля даже слышит, как гудит огнем земля, отдавая собранные за лето солнечные лучи. А Аня осенью грустит. В метель Оле хочется кружиться вместе со снежинками, ее всегда одолевает буйное веселье, а Аня зябко кутается в платок и об одной-единственной снежинке может написать целую поэму...

Оля вздыхает. Нет, никогда ей, видно, не стать такой величавой, прелестной и умной, как Аня.

И еще у Ани есть жених. Марк. Самый замечательный человек на свете. Если бы у Оли был жених и она любила бы его так же, как любит Аня, она радовалась бы с утра до ночи, работала бы по двадцать часов в день, каждому рассказывала бы, какой у нее чудесный жених. А Аня грустит, и книга часто праздно лежит у нее на коленях. И письма от Марка прячет. До сих пор между братьями и сестрами не было никаких тайн. Все письма читали сообща. Но конверты, на которых крупным, размашистым почерком написано: "Мадемуазель Анне Ильиничне Ульяновой", - неприкосновенны. Правда, все знают, что вести в них хорошие. После каждого письма улыбка долго не сходит с Аниных губ.

Марк приедет совсем скоро, сегодня, а лицо у Ани встревоженное, какая-то боль щемит ее сердце. "Неужели, когда любишь, могут быть причины для страданий? - недоумевает Оля. - Неужели такой добрый, чудный Марк может вызывать какие-то грустные чувства?"

Оля шагает рядом с сестрой, поглядывает на нее. Почему Аня не поделится с ней своей тревогой? Правда, Оля почти на семь лет моложе сестры, ей только семнадцать, и в тюрьме ей не довелось сидеть, и даже в Петербурге ни разу не была. Мало видела в жизни. Но если бы Аня рассказала ей о своих терзаниях, Оля постаралась бы понять и, может быть, в чем-нибудь помогла.

Аня увидела вдали маму и ускорила шаг. "Надо оставить их вдвоем", подумала Оля.

- Я побегу за Володей! - уже на ходу крикнула она.

Мария Александровна срезала цветы, готовила букет на стол к обеду в честь милого гостя.

- Мамочка! - Аня обвила руками шею матери, прижалась к ней. - Что я наделала? Почему я дала согласие? - с отчаянием прошептала она.

Мария Александровна не на шутку встревожилась. Долго и терпеливо выхаживала она свою старшую дочь после страшных дней в тюрьме. Потрясенная казнью Саши, Аня тяжело болела и угасала на глазах матери. Но молодость взяла свое. Дочь поправилась, снова стала весела и, как матери казалось, счастлива в своей любви. И вот снова взрыв отчаяния.

- Анечка, голубушка, что с тобой, скажи мне! - Мария Александровна повела дочь к скамейке села рядом, обняла за плечи.

- Мамочка, я не должна была давать согласия Марку Тимофеевичу.

Мария Александровна взяла в ладони голову дочери, заглянула ей в глаза:

- Любишь?

- Да, - чуть слышно ответила Аня.

- Значит, поступила правильно.

- Но ведь Марк должен будет со мной отбывать добровольную ссылку в деревне, а он всю жизнь мечтал о Петербурге. Он всегда говорил мне и... Аня осеклась. Вот уже два года, как в присутствии матери дети не произносили имени погибшего брата, боясь разбередить ее рану. - И другим говорил, - поправилась Аня, - что никогда больше не вернется в деревню, будет жить в Петербурге. Я эгоистка, думаю только о своем счастье.

- ...и о счастье Марка, - поправила мать. - Скажи, пожалуйста, а если бы ты была на его месте, разве ты отказалась бы от него только потому, что он вынужден жить в деревне, а не в Петербурге?

- Конечно, нет! - горячо воскликнула Аня. - Я пошла бы за ним всюду, даже на каторгу.

- Так зачем же так дурно думать о Марке Тимофеевиче? Он идет за тобой в ссылку, потому что любит. Эта любовь прошла тяжелые испытания и не погасла. - Мария Александровна сидела, прищурив глаза, словно что-то видела там, в далеком прошлом... - Да, любовь - самая большая драгоценность в жизни. Поступай так, как подсказывает тебе твое сердце. Вы оба молоды и не всю жизнь будете жить в деревне, не всю жизнь... - вздохнула Мария Александровна.