Валерий Медведев - Флейта для чемпиона Страница 23

Все молчали, смущённо переглядывались, даже изобретатели инициативы проведения олимпийских игр но марафон-прыжкам в высоту. Одна Цветкова знала ответ на вопрос Гуся, но и она молчала.

- Кроме Олимпийских игр, древние греки состязались на панафинейских, немейских, пифийских, истмийских и других священных праздниках, - сказал Гусь и затем коротенько и с полным знанием дела изложил суть и смысл, разницу и единство всех этих состязаний. Затем он почитал стихи наизусть из раннего Эренбурга, из среднего Вознесенского, из позднего Евтушенко... Затем он попросил спросить у него, есть ли жизнь на Марсе и на других планетах... Затем он... впрочем хватит и этого.

Если бы вместо всего этого Гусь заказал бы такую высоту, которую может заказать только шестовик, а именно: установить планку на высоте пять метров шестьдесят сантиметров, и, заказав бы её, взял бы эту высоту безо всякого шеста, а с помощью одних своих ног, то и это бы поразило всех на дворе гораздо меньше, чем поразило их то, что они услышали своими ушами из уст Гуся: и про панафинейские, немейские, истмийские игры и т.д. и т.п., и услышанные ими стихи раннего Эренбурга, среднего Вознесенского и позднего Евтушенко, и обещание Гуся ответить на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Поэтому вопрос Светланы Мухиной:

- А как же: "И как Цезарь с своей Нифертитою, на приёмы в посольство ходить"?

- А как же Отелло, который отравил свою Дездемону мороженым? И этот вопрос, заданный Надеждой Фокиной, и вопрос Светланы Мухиной вдруг показались почему-то неуместными и даже глупыми. Тем более, что в воздухе, как бы всё ещё продолжали гореть неоновым светом строчки из среднего Вознесенского:

...Рим гремит, как аварийный

отцепившийся вагон.

А над Римом, а над Римом

Новый год, Новый год!

- А как же, а как же, - передразнил кого-то с достоинством Гусь. - А так же. Там, где я был, там ценится, что Отелло отравил Дездемону мороженым, а здесь, где я сейчас, ценится, что Отелло из ревности задушил свою Дездемону...

Впечатление, произведённое и Ларионовым, и Гусевым на всех присутствующих, пожалуй, лучше всех выразил Гиви Мебуке, который с криком "Вах!" выскочил на середину площадки, держась за грудь, как будто бы ему вонзили два кинжала.

- Это что же происходит?! - закричал он в самых расстроенных чувствах. - Это что же я наделал?! - Он попросил Сидякина: - Слушай, мальчик, надень эту пушку себе на плечо и сними меня. У меня, кажется, метров шесть плёнки осталось... Вот так... Средний план...

- А что будет? - спросил Тарас.

- Это будет художественно-документальный короткометражный фильм под названием "Идиот". Я буду показывать его своим детям, буду показывать и говорить: смотрите, дети, этот идиот, он ваш папа, вместо того, чтобы снять уникальный, единственный в мире художественно-документальный фильм под названием "Прыжок в известность", он снимал идиотский научно-популярный фильм "Балконы". Граф Балконский! С тринадцатого этажа с балкона тебя сбросить, идиот несчастный! - стукнул он себя кулаком в грудь.

Все засмеялись.

- А разве вы не снимали? - спросил Тарас.

- Да я же один вид делал... - На этот раз Гиви ударил себя по голове. - Идиот!.. Вот тебе! Вот тебе!

- Веня, друг, прости! - обнял Лёня Ларионова. - И как я только мог подумать про тебя такое! - И они закружились, тиская дружески друг друга в объятиях. Налетевшая на них Таня Цветкова разняла их, но они снова налетели друг на друга и на Таню и вместе, втроём, положив руки на плечи, стали отплясывать что-то вроде болгарского танца Хоро.

- А ты всё-таки, Ларионов, прав: ты всё-таки! В какой-то мере! Действительно Геракл! - Цветкова просто захлёбывалась восклицательными интонациями. - Это надо же! В колыбели разгадал замысел своих врагов! И двух змей с их безумными идеями победил! И Масюкова разгромил! Он, конечно, не Немейский лев, но всё же! И эту многоголовую гидру Босса разбил вдребезги и Гуся человеком сделал! И Степаниду! И главное, что ты, Веня, весь живой! Без сахара! И даже с солью! И с перцем!.. - И всё это взахлеб говорила Таня, радуясь и пританцовывая, хлопая Ларионова рукой но плочу и кружась. И никто в эту минуту но мог перерадоваться больше, чем она, и перекричать её, только что разве голос Мебуке, пронзившего общий шум своим голосом, как кинжалом:

- Итак, по случаю того, что все статьи всех обвинений против моего лучшего друга отпали, физкультурная команда просит дать маленький физкультурный бал.

Вита заиграла на скрипке Олимпийский вальс. Эйфель, галантно склонившись над Витой, как падающая пизанская башня, подсвистывал ей на флейте. Её соловьиные трели обвивали туго натянутую мелодию скрипки, как вьюнок обвивает нить, указывающую ему направление.

- Кавалье, - крикнул Гусь, - ангаже Нотр Дам!

- Нотр Дам, - поправил его Сидякин, - это собор Парижской богоматери.

- С одной стороны, Нотр Дам - это действительно собор, согласился Гусь, - с другой стороны это "нотр" можно перевести и в смысле наших Дам!..

- Вотр! Нотр! Наших! Ваших! - согласился Тарас с Гусем.

- Слушайте, - восхитился Толкалин, - это же прекрасная строчка! - Он поднял вверх руку, как Александр Пушкин на картине Репина: "Пушкин читает стихи на выпускном вечере в Царскосельском лицее", и воскликнул, несколько подвывая, как это делают при чтении некоторые известные поэты, имеющие право на некоторые подвывания: - Разрешите пригласить вас на вальс, Нотр Дам! Здесь, в Париже, на площади места нам хватит!..

Олимпийский вальс зазвучал громче.

- Чур, вальс белый! - пискнула Цветкова, делая пригласительный книксен перед Вениамином.

- Белый вальс бывает в конце бала, - сказала Степанида, кладя руку на плечо Ларионова.

- Тогда вальс с отхлопом, - настаивала Цветкова, - дамы меняют кавалеров!..

- Люблю конец в начале бала, - засмеялся Гусь, утешительно протягивая руки Тане Цветковой.

А в углу двора, за пустыми ящиками магазина "Фрукты-овощи", присев на пустую тару с цветной наклейкой на рёбрах "Цитрусы Ямайка!", плакала Елена Гуляева, она же Ника Самофракийская, она же богиня Победы, потерпевшая сокрушительное поражение. Плакала от горя и от радости. С горя, что не в руку был вещий сон, в котором суровые судьи изгоняли из города Вениамина Ларионова с терновым венцом на голове через специально сделанный пролом в стене, который потом пэтэушники в древнегреческих хитонах заложили камнями. А от радости, что Вениамин Ларионов обманул её лучшие, точнее, худшие надежды, что парнем он оказался ещё лучшим, чем она предполагала, и что достоин был любви самой прекрасной Елены на свете, даже, наверно, прекраснее той Прекрасной Елены из Спарты, из-за которой началась война. И ещё она плакала о том, как случилось, что Ларионов в конце концов оказался не хуже худших предположений, а лучше лучших, Елена понять не могла. Всем ведь казалось, глядя на его поведение, что летит он, как лыжник-слаломист, с горы их безумной идеи, летит, сшибая один контрольный флажок за другим, то и дело падая и поднимаясь, получая одни штрафные очки, а он, оказывается, не только не сбил флажки, он их даже не задел! Он, оказывается, не только не проиграл этот гигантский спуск, а ещё показал всем лучшее время своей жизни на этом отрезке времени. И вообще оказалось, что он совсем никуда не спускался, а поднимался всё выше и выше! Ещё она плакала о том, почему такие хорошие парни обращают внимание на таких, как Стеллка?! И ещё она плакала от того, что знала, что на этот вопрос никто никогда не даст ей вразумительного ответа... И слезы, про которые можно сказать, как про бриллианты, что они были чистейшей воды и чистейшего горя, капали на праздничное Ленино платье, на которое Лена возлагала столько надежд, сколько и на всю эту затею с безумнейшей идеей из идей!..

Она то кусала кулачок, то била им по колену, приговаривая: "Это несправедливо! Несправедливо! Ну чем я хуже Стеллки? Чем?" Ах, милая, милая Леночка! Ты ещё не знаешь, что для любви не существует этих вопросов: "Чем она лучше?!" или "Чем я хуже?!" В любви существует никем не разгаданное почему?.. Почему этому мальчишке нравится эта девочка?!.. И почему этому мальчишке эта девочка не нравится?!

А головокружительная воронка вальса всё раскручивалась, и уже достигла места изгнания Лены Гуляевой, и начала и её втягивать в себя, и уже подняла её с ящика, и уже повлекла с невысохшими слезами к музыкальной центростремительной оси своего вращения. Торопливо шагая к танцующим, Лена попыталась утешить себя такими мыслями:

"А может, он не такой уж и хороший, - утешала она себя, - просто ему Танька растрепала всё про идею, а он делал вид, что ничего не понимает, а сам просто всех нас разыграл?.. " Думая так, Лена вместе с тем прекрасно знала и была уверена, что кто-кто, а Цветкова боролась с их безумной идеей за свою разумную идею честно и ничего Ларионову не растрепала.

Убыстряя шаг, Лена приблизилась к танцующим, когда все успели по нескольку раз обменяться не только кавалерами, но и головокружительными, как сам вальс, разговорами: