Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 25

- Нет, совсем не так, - сказал он наконец. - Я считаю тебя своей дочерью, Гадасса. Дядя Аминадав сказал мне перед смертью: возьми девочку в свой дом и пусть она тебе тоже будет вместо дочери, потому что нет у неё ни отца, ни матери. С тех пор самых пор ты - моя дочь, Гадасса, а это ещё больше, чем сестра.

Он взлянул на девочку и увидел, что она с трудом сдерживает слезы и кусает губы, чтобы не заплакать.

"Ей больно вспоминать, что у неё нет ни отца, ни матери, а я всякий раз напоминаю ей об этом. Я - осел, старый, безмозглый осел!" - расстроился про себя Мардохей.

После этого разговора Гадасса перестала ходить на собрания в дом Уззииля.

Дочь - это то, что нельзя, через что нельзя переступить под страхом смерти.

Дочь - это одно сплошное - нельзя.

Последнее, что запомнилось Гадассе из уроков Уззииля, была старинная история про молодую женщину по имени Руфь, из моавитянок, которая после смерти мужа не захотела остаться на родине отцов, а пошла вместе со свекровью в иудейские земли.

"Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить, народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом, - вот что сказала свекрови кроткая Руфь. - И только смерть одна разлучит меня с тобой..."

Но потом добрами делами Руфь понравилась одному своему знатному родственнику, который взял её в жены, хотя был гораздо старше её, и она годилась ему почти что в дочери. А когда Руфь потихоньку легла на гумне в ногах Вооза, чтобы согреть его, тот похвалил её за то, что она не пошла искать ни бедных, ни богатых молодых людей, и не думала про разницу в возрасте. Ведь Вооз был гораздо старше Руфь, уже с сединой в бороде. А может быть, и выше всех, от плеч выше своего народа, который собирался на поле и на городской площади.

- Ты уже закончила, Гадасса? - тихо окликнула девушку Мара. - Тебя там сегодня не слышно и не видно...

- Осталось ещё немного, - отозвалась девушка, склоняясь над тарелкой с чесноком, который Маре наверняка придется перебирать заново.

"А что было бы, если бы Мара внезапно умерла? - вдруг подумала Гадасса. - Тогда все сразу могло бы получиться. А ведь вон сколько бывает в Сузах самых неожиданных случаев! Разве мог кто-нибудь предвидеть, что Цилла, совсем ещё молодая девушка, упадет в пересохший колодец и насмерть там разобьется? Но уже прошло по Цилле семидневное оплакивание, и молодой её муж вчера на улице скосил в мою сторону глаза..."

Но как только Гадасса подумала про это, Мара вдруг тихо вскрикнула и начала трясти в воздухе пальцами, так что ловкая рука её сразу же сделалась похожей на беспомощную, только что подстреленную птицу.

- Что с тобой, Мара? - вскочила со скамьи Гадасса.

- Ничего...Ничего страшного. Просто я неосторожно держала нож и порезала палец. Ничего, сейчас я замотаю руку тряпицей, и кровь остановится...

- Это я...я...я во всем виновата! - со слезами воскликнула Гадасса. Прости меня, я знаю, Мара, это случилось из-за меня, но ты прости, прости меня, я очень тебя прошу!

И Гадасса, схватив пораненную руку Мары, принялась её целовать, смачивать слезами, и при этом плакать навзрыд...

- Что с тобой, хорошая ты моя? Не плачь, мне уже совсем не больно, прошептала удивленная Мара - она и не подозревала, что Гадасса так сильно её любит, и настолько способна сострадать чужой боли. - Спасибо тебе, дочка, видишь, у меня и крови уже почти нет. Но если тебе не трудно перевяжи мне рану, а то мне неловко делать это левой рукой. Ты так тихо сидела, что, признаться, я думала, что ты там уже...

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЗВЕЗДА ЭСФИРЬ

...спишь и видишь сны.

Примерно два тому назад, во второй год царствования Артаксеркса Великого, Мардохей, сын Иаиров, увидел ночью памятный сон, о котором он никогда никому не рассказывал, но с тех пор постоянно видел из этого сна новые разрозненные отрывки.

Сон же был такой: как будто бы сначала в Сузах, а потом и по всей земле неожиданно случился ужасный шум, грохот и что-то вроде землетрясения. Но вскоре стало ясно, что все это присходит от огромного змея, а точнее от одного злобного существа наподобие дракона с постоянно меняющимися лицами - то это было лицо Амана Вугеянина, а то оно превращалось в лица его сыновей, а потом и вовсе обретало чьи-то неизвестные черты. Странное это существо было облачено в чешуйчатую кольчугу, пурпурную рубаху с зелеными и желтыми полосами, в пестрые шаравары с узорами в виде многочисленных желтых и зеленых молний, плечи его прикрывал тяжелый плащ с подкладкой из шкуры леопарда. В руках же оно держало большой кривой нож и круглый щит с прорезями по бокам, чтобы было удобнее уворачиваться от противников. При этом рот у него был широко раскрыт, и внутри видны были редкие, острые зубы и красный язык, словно плменем, охваченный смрадом его дыхания.

Все, даже самые сильные из мужей, боялись приближаться к этому многоликому дракону, но вот на битву вышел другой змей, выше его ростом и не так ярко расцвеченный. Вот только о сне он почему-то все время держался спиной и Мардохей не сумел разглядеть его лица, а запомнил лишь неторопливые, уверенные движения, и тот страх, который сразу же почувствовал при его приближении первый змей, сразу же начинавший безумно хохотать, трястись всем телом и подмигивать глазами Амана Вугеянина.

Ясно было, что два змея собрались драться друг с другом, и громко взвыли перед боем, так громко, что их крики разнеслись по всей земле, и с разных её краев послышались ответные вопли. И во сне как будто бы все народы были на стороне первого змея, и лишь иудеи, держался за спиной второго змея и встали под его защиту, а ещё было хорошо видно, какое на всей земле наступило великое смятение, словно кто-то ткнул мечом в большой человеческий муравейник, и люди беспокойными толпами в ужасе разбегались в разные стороны и пытались спастись от войны.

Куда ни посмотришь, повсюду воцарились скорбь, стеснение, страдание и великое смятение, а особенно там, где сбился в тени от крыл второго змея народ праведных, потому было видно, как их мало и как велика сила противника. Все здесь уже готовились к гибели, но, тем не менее, не разбегались, а решили все вместе погибнуть, либо спастись, и начали дружно взывать к милости Господа.

Во сне Мардохей плакал и скрежетал зубами, потому что лучше других, словно бы с огромной высоты, видел неминуемую гибель для своего народа и то, как многосчисленны народы, собравшиеся вокруг змея с головами Амана и его десяти сыновей.

Сновидение было настолько явным, что Мардохей и сам чуял горячее и зловонное дыхание, которое распространялось из рта первого змея, опаляя все вокруг смертоносным огнем, потому что все вокруг, он не ни поворачивался, было в огне, в дыму и в зареве, и повсюду вскипали моря, когда в них, подобно раскаленным углям, с небес падали звезды.

Но тут случилось чудо: от стонов и молитв, исходящих от кучки праведных, вдруг в этом месте разошлась земля, а из-под корней маленького миртового деревца забил источник воды, который на глазах начал шириться и тушить страшный пожар, и вскоре из него разлилась полноводная, огромная река. И змей в обличии Амана сразу же куда-то пропал, медленно растворился во влажном воздухе, повсюду воссиял свет, и со всех концов земли послышались крики радости, как будто бы и не было только что страшной битвы двух змеев, от которой зависела жизнь или смерть многих и многих тысяч.

Но Мардохей даже во сне не забыл, откуда пришла помощь, и наклонился к тому месту, откуда забил источник, пригляделся к миртовому дереву. И на миг ему показалось, что ствол дерева сильно похож на тонкий стан его приемной дочери Гадассы, а пышная листва - на её волосы, и словно бы кто-то смотрит на него изнутри кроны большими, таинственными глазами и шепчет что-то невнятное, робкое, пытаясь преодолеть заикание сквозь шелест листьев.

...И как раз в этот момент Мардохей проснулся, сильно удивляясь такому необычному для себя сновидению, а потом опечалился, что он не умеет растолковывать подобные послания от Бога. Весь день, до следующей ночи, не мог Мардохей отделаться от своего сна, то и дело перебирая его в памяти, и вспоминая подробности. Удивительно ещё и то, что приснился этот сон в первый день месяца нисана, то есть в новогоднюю ночь, а такие сны с древних времен считались вещими. Не случайно в первый день нового года все площади города были заполнены прорицателями и толкователями, говорящими на разных языках и готовыми каждому за деньги растолковать значение новогодних снов, и многие горожане даже нарочно присочиняли что-нибудь необычное к праздничным сновидениям, чтобы возвыситься в собственных глазах.

Но Мардохей никому не рассказал про этот сон, а только накрепко запечатлел его в своем сердце. Разве вот только с тех пор Мардохей чаще обычного вглядывался в лицо Гадассы, гладил по её пышным волосам, умащенным миртовым маслом и размышлял о том, что в жизни много есть такого, что превышает его разумение. Именно с тех пор Мародохей начал подолгу беседовать вслух со своей приемной дочерью, брать её повсюду с собой и чутко прислушиваться к её косноязычным речам, пытаясь через них когда-нибудь все же разгадать удивительное свое сновидение.