Мария Ботева - Ты идешь по ковру (сборник) Страница 28

И тут я вспомнила, что оставила дедушку на улице! Выскочила на крыльцо – деда не было. Я накинула отцовскую штормовку, влезла в резиновые сапоги и пошла его искать. На улице его не было. За дровяниками – не было. Добежала до железной дороги – пусто. Во дворах двухэтажных домов его не было, в подъездах – тоже не было. Понеслась к пятиэтажке, заскочила в магазинчик в цокольном этаже – пусто, нету дедушки. Поплелась домой. Спальник по-прежнему лежал у батареи, постанывал. Деда не было. Прибежала мама, я ей рассказала по телефону, пока искала. По дороге она тоже не видела ни дедушку, ни признаков дедушки. И тут позвонил Терёшка.

– Слушай, это самое, – сказал он, и мне захотелось повесить трубку, но я почему-то не повесила, – там не твой дедушка возле Автодрома ходит? Я сейчас шёл мимо, вроде похож.

– Не отпускай его! – крикнула я и сорвалась с места. Мама побежала за мной.

Это был он, мой дедушка! Он стоял и разговаривал с Колькой на скользкой весенней дороге у гаражей. Терёшечка, родной мой сосед по парте, уже готов был согнуться под грузом странных мыслей и слов, которые слышал сейчас. Во всяком случае, побледнел он здорово, издалека было видно его белое лицо. Когда мы подбежали, дедушка рассказывал, как тяжело жить в Японии – и не то чтобы наводнения каждый день, а какое-то всё нерусское. Терёшка героически держал дедушку за руку, не давал скатиться по грязи в лужу.

– Отец! – строго сказала мама. – Давай-ка домой!

А я не могла ничего сказать, ни деду, ни Кольке. Кольке хотелось сказать спасибо, но не получалось, я просто подошла и подержалась немного за его руку. Потом вспомнила про Спальника и тут же смогла даже кричать.

– Колька! Пошли в ветеринарку! У Спальника глаз!

И мы побежали сначала домой, потом, с Мелким, в ветеринарную клинику. Всё же у меня самый лучший дом в городе, всё близко, и ветеринарка тоже.

– Спальник Мальцев! – крикнула я, как только прибежала в больницу. Спальник сидел у меня на руках, я уже почти не ощущала его – такой он стал маленький, почти как тогда, когда появился у нас. Дожидаться, пока найдут его карточку, было некогда, я сразу побежала в комнату для приёмов.

– Жить будет, – пообещал доктор после осмотра. – Похоже, напоролся глазом на какой-то сучок. Как это произошло?

Если бы знать. Врач сделал Спальнику два укола и отпустил домой. Теперь каждый день мне нужно приносить пса на уколы, утром, днём и вечером капать ему в глаза антибиотики. Ну, и следить за общим состоянием. Но это ничего – жить будет.

Как ни странно, дедушка чувствовал себя очень даже неплохо после такой прогулки. Поначалу. Потом оказалось, что лучше бы он, конечно, не ходил так далеко один. Без перерыва на обед говорил он про Японию, каждый день пытался убежать за калитку, я еле удерживала его. Кончилось тем, что мама решила: лучше дедушке сидеть целыми днями дома, а выходить на улицу только с родителями. Но как его не выпустишь? Он же взрослый человек, хоть и больной. И даже если об этом не думать, а просто закрыть дверь, то она очень просто открывается. Прятать одежду? Он может и так пойти, хоть совсем голый.

Мама взяла отпуск на работе и сидела дома, отвлекала дедушку разговорами, ходила с ним гулять, а когда он пытался убежать, держала за руки. Однажды дедушка толкнул её и побежал, но быстро выбился из сил. И после этого он сам уже не особенно рвался на улицу, сник, ослабел, мало вставал с постели, стал плаксивым и вредным, как ребёнок, говорят, что все дети такие в три года. Так жалко было деда, кто бы знал. Тут бы пригодилась способность Спальника лечить, но он сам сидел грустный, иногда подходил к деду, тыкался головой в руки, не прыгал в окошко, ел без желания, чуть-чуть, таял на глазах. В больнице говорили, что это нормальное явление, надо перетерпеть, но у меня не хватало терпения. Каждый день я капала ему в глаза, каждый день водила на уколы. Каждый день сидела рядом, разговаривала с ним, гладила. Но он оставался грустным. На улице не лаял ни на кого, шёл опустив хвост. Спальника тоже было жалко. Всех жалко.

Вот когда все дни слились в один. Я не хотела ходить на тренировки, но мама настаивала, и даже Елизавета напоминала каждый день, давала дополнительные задания, чтобы мне побыстрее учебный год закончить. Когда-то давно, когда мы только пришли в пятый класс, она мне понравилась, а потом я об этом забыла, может, потому что она очень уж строгая, не знаю. Но если так подумать посидеть, сейчас она тоже строгая, и алгебру с геометрией я не люблю по-прежнему, но классная мне всё равно снова нравится.

Как Петька угадал, я не понимаю, но он угадал. Это действительно было то, что нужно. В город приехал оркестр, скоро будет концерт, и я, конечно, об этом не знала, никогда не интересуюсь подобными вещами. Так бы и не узнала, если бы не Петька Воронцов.

Мы с ним поссорились, даже не поссорились, а я сказала грубость, и он перестал приходить за мной после тренировок. Мне всё время хотелось побыть одной. А вокруг всегда люди, люди: дома, в школе, на тренировке. Правда, я ни с кем не разговариваю в последнее время: с отцом – потому что боюсь сказать что-нибудь и поссориться, с Наташкой – из-за того что она всю зиму сама со мной не говорила ни о чём, с Терентьевым – не знаю почему, наверно, просто отвыкла. Не то чтобы я люблю одиночество, мне просто хотелось подумать, только я сама толком не понимаю о чём. И никто ко мне не цеплялся, я ни с кем не разговаривала, вроде бы была одна. Но сосредоточиться ни на чём не могла. Даже когда ложилась спать, я всё время слышала, как отец что-то бубнит маме, а мама ему отвечает. Я примерно представляла, о чём они говорят: отец никогда не любил дедушку, у них какие-то разные политические взгляды, хорошо ещё, что сейчас они не спорят, как раньше. Но отец постоянно маме говорит, в чём дедушка неправ. Дедушка уже себя не помнит, а отец ему забыть чего-то не может.

Однажды Петька меня провожал после тренировки домой, пересказывал какую-то книгу, я удивлялась ещё, как быстро у него губа зажила, неделю только молчал. Он спрашивал о Спальнике обычно, а тут спросил что-то про дедушку, про отца. А я вот терпеть не могу вопросы о личном, к тому же настроение было плохое, и я сказала ему:

– Могу я хотя бы сегодня, хотя бы вот по пути домой побыть одна?

Петька ответил, что могу, и быстро пошёл в сторону дороги, а потом даже побежал. Обиделся, наверно. Я решила не расстраиваться, пусть обижается, мне не жалко. Мне вон Спальника жалко и дедушку. Петька на следующий день не появился и потом тоже.

Петька пришёл ко мне прямо в школу. После биологии я увидела его в коридоре.

– Привет, – сказал он, – у тебя сумка с собой или в классе?

– С собой. Привет.

– Пойдём со мной. – Он взял меня за руку и повёл к лестнице. Мы спустились, он сам снял с вешалки в гардеробе мою куртку, помог надеть.

– Эй, у меня вообще-то уроки! – сказала я.

– Конец года. Пойдём, не сомневайся.

И он снова взял меня за руку, и мы вышли на улицу. Неожиданный поворот, надо сказать.

– Хотя бы скажи, куда мы идём?

– В филармонию.

Я думала, он шутит, он же любит что-нибудь такое сказать, а потом смотрит, как ты отреагируешь, я уже привыкла. Но сейчас он не смотрел, а всё шёл и шёл вперёд. Никогда не видела его таким серьёзным.

Мы и правда доехали до филармонии, нашли служебный вход, спокойно подошли к вахте.

– Здрасьте, дядь Саша, – сказал Петька вахтёру, – началось?

– Ну, виолончели уже пробовали струну, скрипки настраиваются. А дирижёр не пришла ещё. О, кажется, контрабас! Слышите?

Где-то вдалеке в самом деле была музыка – не музыка, а так, какие-то звуки. Мы вошли прямо в зал, сели в кресла. Рядом не было никого, ни одного человека, зато на сцене на стульях сидели музыканты, в обыкновенной одежде, ни в каких не смокингах и вечерних платьях, не в галстуках-бабочках. Рядом – пюпитры с нотами. Музыканты настраивали свои инструменты, кто-то просто проводил смычком по струнам, кто-то наигрывал мелодии. И вот вошла она – дирижёр, женщина с тоненькой палочкой, почти как школьная указка, только короче.

– Добрый день! Внимание! – сказала она и подняла свою палочку. Все инструменты разом замолчали. – Пожалуйста, шестую. С самого начала.

Музыканты нашли нужные ноты.

– Готовы? – спросила дирижёр и махнула палочкой. Сразу же начали играть скрипки, побольше и поменьше. Потом включились другие инструменты, я уже не следила, какие именно, да и не сильна я в этом, если честно.

– Что это? – спросила я Петьку шёпотом. Не хотелось мешать музыкантам, хотя они бы не услышали, это точно.

– Чайковский, – ответил Петька, тоже шёпотом, – сегодня концерт, репетируют.

Вдруг музыка прекратилась.

– В чём дело, Ирина Викторовна? – строго спросила дирижёр. – Это что сейчас было? Умирающий лебедь какой-то!

– Старый перелом ноет. Погода меняется. Рука болит. Простите.

Я не заметила, кто это сказал, голос был откуда-то со стороны скрипок.