Алексей Пантелеев - Разговор с читателем (Сборник статей) Страница 3

Это я так думал, когда мне было шестнадцать лет. А стоило мне самому по-настоящему заняться этим делом, стоило посидеть далеко за полночь за столом, покорпеть над бумагой, постучать до мозолей на пальцах на пишущей машинке - тут и узнал я, почем фунт лиха.

Тем ребятам, которые считают, что писательская работа - это одно удовольствие, я должен сказать: нет, братцы, ошибаетесь. Может быть, и не самое трудное дело на свете книжки писать, но это такое дело, которое требует полной отдачи всех сил - и не только умственных и душевных, но и физических, мускульных.

У всех работающих людей бывают выходные дни. У писателя их нет. Если он не пишет, он думает, обдумывает, придумывает. Бывает, ночью проснешься и начинаешь искать карандаш и какой-нибудь клочок бумаги или папиросную коробку, чтобы записать только что возникшую или приснившуюся мысль.

- А долго ли пишется книга? - часто спрашивают читатели.

А это - смотря какая. Одна пишется долго, иногда годами. Другая созревает быстро, как яблоко-скороспелка. И не всегда это зависит от того, большая книга или маленькая.

Возьму пример из собственной практики. "Республику Шкид", довольно толстую книгу, мы с Гришей Белых написали за два с половиной месяца. Это очень небольшой срок. Правда, книгу писали два автора. Но книга - это не бревно, которое нести легче вдвоем, чем одному. Немало времени уходило у нас на споры и даже на ссоры. А написалась эта книга быстро потому, что нам ничего не надо было выдумывать. Мы просто вспоминали и записывали то, что еще так живо хранила наша мальчишеская память. Ведь очень мало времени прошло с тех пор, как мы оставили стены Шкиды. Одному из нас было восемнадцать, другому девятнадцать лет. Кроме того, в этом возрасте не очень хорошо представляешь себе, что такое литературное мастерство. Писали мы нашу первую книгу не задумываясь, как бог на душу положит.

И совсем по-иному писались другие мои книги. Например - "Пакет". Это была, кажется, уже четвертая из написанных мною книжек. Она почти в десять раз тоньше "Республики Шкид". А писал я эту маленькую книгу - без малого год. Иногда не больше десяти-двенадцати строчек в день получилось. Вы, может быть, думаете, что было так: присел за стол, отмахал свои десять строчек и до свиданья, побежал в кино или на футбольный матч? Нет, в том-то и дело, что эти десять или двенадцать строчек я переписывал не один раз и просиживал над ними по многу часов. Бывало, и ночи напролет на это дело убивал. Почему же так? Разучился писать? Нет, пожалуй, наоборот: к тому времени я уже немножко научился писать. А главное, здесь я не просто списывал с жизни, а выдумывал, сочинял, то есть занимался тем, чем и положено заниматься людям, недаром названным сочинителями.

Но всегда ли успех работы зависит от времени, затраченного на эту работу? Нет, не всегда. Бывает и так, что пишешь долго, а толку нет.

У меня во всяком случае бывало так не один раз. Работаешь над книгой много месяцев. Едешь куда-нибудь за тридевять земель собирать материал. План составляешь. Обдумываешь. Пишешь. Поправляешь. Перечеркиваешь. Потом опять несколько месяцев пишешь. Опять чиркаешь. Начинаешь писать снова... И вдруг в один печальный день видишь: не получается. Не то. Неинтересно. И бросаешь писать. Перевязываешь рукопись веревочкой и пихаешь ее в ящик стола или водружаешь куда-нибудь на шкаф или на антресоли.

У меня, к сожалению, хранится и пылится очень много таких недоростков.

Можно, конечно, этим похвалиться. Вот, мол, какая у меня высокая требовательность! Но справедливее будет поругать себя. Не берись, не подумав, за то, что тебя по-настоящему не волнует. Ведь если не волнует тебя - значит, и читателя не может взволновать. Значит, это никому не нужно - то, что ты сейчас мастеришь.

Но зато, когда получается, пишется - до чего же, ребята, славно и радостно бывает на душе! Впрочем, радость эта знакома не только писателям, но и каждому работающему человеку. Потому что настоящий труд - это всегда творческий труд. Сшить хорошие сапоги, стол сколотить, выточить какую-нибудь втулку, выполоть грядку, чисто надраить корабельную палубу, просто хорошо выгладить рубаху или платье - разве это не радость и не гордость для человека, руками которого все это делается?!

Желаю моим дорогим читателям побольше этой радости - и сейчас и потом, на каком бы посту ни оказались они в своей большой, трудовой жизни!..

1978

23 СЕНТЯБРЯ 1924 ГОДА

(Из воспоминаний старого ленинградца)

Мне было шестнадцать лет, я работал учеником повара в ресторане "Ново-Александровск" на Вознесенском проспекте. Утром, когда я бежал на работу, дул сильный ветер, но о наводнении еще никто не думал. Только в середине дня пошли разговоры, что вода в Неве и в каналах прибывает. Радио в то время не было, и о подъеме воды извещали способом, который был заведен еще при Екатерине Второй - стреляли из пушек и поднимали флаги и фонари на каланчах и на башне Адмиралтейства. Но вода уже и сама давала о себе знать. Помню, прибежал на кухню перепуганный "кухонный мужик" дядя Ваня и сообщил, что подвал, куда он спускался за картошкой, почти под самые своды залит водой. Хозяин послал дядю Ваню, меня и еще одного поваренка спасать продукты. Но ничего, кроме двух ящиков пива, вынести из подвала мы уже не смогли.

Когда мы вернулись на кухню, там никого не было. Все служащие толпились в большом ресторанном зале у распахнутых настежь окон.

Я тоже протиснулся к подоконнику. Вознесенский проспект был уже залит водой. Говорили, что вода начала сочиться из водосточных люков, а уж потом навстречу ей хлынули воды вышедшей из берегов Фонтанки.

Поначалу все было очень интересно и даже весело. По улице носились одуревшие от радости ребятишки. Прошла по щиколотки в воде какая-то нарядная дамочка с зонтиком. Натягивая вожжи, проехал извозчик, и было смешно видеть, с каким упорством его лошаденка тянулась к воде, пытаясь напиться.

Ресторан опустел, но хозяин не отпускал служащих - не потому, что жалел нас, а в расчете на то, что, когда вода спадет, появится много желающих согреться чаем или вином. Пока же работы у нас не было, и, поддерживая в плите небольшой огонь, мы до вечера лежали на подоконниках и смотрели.

А вода все шла и шла. И уже не шла, а почти бежала. Опять поднялся ураганный ветер, и настоящие волны катились теперь по Вознесенскому от Измайловского моста к Садовой. Вода с шумом плескалась в галереях Александровского рынка. Скрежетали сорванные ураганом вывески, хлопало железо на крышах, раскачивались фонари.

Люди шагали теперь в воде уже не по щиколотки, а по колено и даже по пояс. Ребятишки уже не бегали и не смеялись. Маленькие дети громко плакали, отцы и матери, с трудом передвигая ноги, тащили их на плечах вместе с корзинами и узлами.

Вода затопила уже не только подвалы, но и помещения первых этажей. Страшно было подумать, сколько имущества, товаров, муки, сахара, крупы и других продуктов гибнет в эти минуты во всем нашем огромном городе. Но особенно грустно мне было видеть, как заливает вода глубокие подвалы рынка. В этих подвалах помещались лавочки букинистов, торговцев книгами. Немало рублей и копеек, сбереженных от получки, оставил я в этих волшебных подвальчиках!..

Во второй половине дня ветер стал понемногу стихать, но вода все еще прибывала. Это было видно по вывеске "Готовое платье", которая висела как раз против окна, на котором я лежал. На этой ржавой, еще дореволюционной, вывеске был изображен розовощекий усатый человек в котелке и в старомодном пальто с большими пуговицами. На наших глазах этот надменный господин постепенно погружался в воду. Сначала вода залила его востроносые ботинки, потом полосатые узенькие брючки, дошла до подола пальто, закрыла первую пуговицу, вторую, третью... Где-то, не доходя четвертой пуговицы, вода остановилась.

Часов в шесть вечера мимо наших окон на полной скорости промчалась моторная лодка с милиционерами. Один из милиционеров стоял на носу лодки с длинным багром в руках.

Мы напрасно поддерживали в плите огонь. Гости не шли - не до чаев было, - и наконец хозяин, скрепя сердце, разрешил желающим расходиться по домам. Те, кто жил далеко, идти не решились, остались ночевать в ресторане. Я и еще несколько человек отважились и пошли.

Среди отважных оказалась и тетя Паша, судомойка. Эта молодая деревенская женщина жила в Питере совсем недавно, города не знала, наводнением была напугана до полусмерти, и я взялся проводить ее.

По правде сказать, я очень смутно помню это путешествие. Помню только, что несколько раз мы погружались по горло в воду, а один раз - где-то около Мещанской улицы - низкорослая тетя Паша оступилась, вскрикнула и исчезла под водой. Я едва успел подхватить ее под руку и вытащил на тротуар.

Других происшествий, насколько мне помнится, у нас не было. Гораздо лучше сохранилось в моей памяти то, о чем я тогда говорил.