Звезды сделаны из нас - Ида Мартин Страница 34

Возможно, мой голос звучит слишком нервно и невнятно, а рассказ получился тупым, но Глеб одобрительно хмыкает и признается:

– А у нас с братом есть коллекция машинок. Общая.

Я поворачиваю к себе экран, но первым делом смотрю на себя в небольшом прямоугольнике в углу – ракурс более-менее удачный. Перевожу взгляд на лицо собеседника, и повисает неловкая пауза.

Все же на той злосчастной фотке он другой. Другой, но абсолютно такой же… Фотокамера выхватывает и успевает запечатлеть только одну из граней характера, а на видео видна вся их совокупность. Он тоже с любопытством пялится на меня, а я адски волнуюсь и, кажется, вот-вот отключусь. В смысле потеряю сознание. К счастью, защитная реакция срабатывает, сарказм возвращается, и я готова разговаривать с этим ярким и классным Глебом точно так же, как с прежним – ботаником и лузером.

Он быстро переключает камеру на внешнюю и, прочистив горло, продолжает:

– То есть н-начинал собирать брат, а теперь продолжаю я. Мама, правда, ругается, если замечает новую. Что, мол, деньги выбрасываю, поэтому я ставлю последние приобретения в самый дальний ряд. – На экране возникают две книжные полки, вместо книг сплошь заставленные миниатюрными моделями машин: всевозможные легковушки, грузовики, автобусы, полиция, скорая помощь и всякое другое. Огромный автопарк. – Но я дорогие и новые никогда не покупаю. Только на Авито, с рук. И не дороже трехсот рублей.

Замечаю, что в самой глубине под машинами что-то блестит, и прищуриваюсь:

– Подожди, а что это у тебя там? Медали? Твои?

– Это все старое, – Глеб достает одну медаль. – Гандболом занимался. Лет пять ходил. Маме было удобно, что я после школы на секцию шел. Домой возвращался, как раз и она приходила. А потом мне надоело. Уже года два, как бросил.

– И что, были успехи?

– Как видишь, – он машет перед камерой медалью. – На самом деле они же командные. Так что ничего такого.

– Типа, ты скромничаешь? – наседаю я.

Мне, отщепенке, медали, тем более за командные соревнования, давно уже даже не снятся, но он сливается:

– Давай я тебе лучше книжки покажу.

– Нет, стой. Покажи всю комнату.

– Да ну, не нужно. Я как-то не готовился к гостям.

– Ничего страшного. Пыль я не замечу. – Тут я лукавлю: терпеть не могу пыль, но любопытство пересиливает.

– Там не пыль… – Камера дергается, и я понимаю, что он суетливо оглядывается. – Ща, погоди.

Экран становится черным.

– Эй, ты чего? – кричу я. – Ты меня положил?

– Сейчас. Пять сек, – слышится звук задвигаемых ящиков.

И мне становится смешно и приятно: он подорвался так, будто я и правда без спроса заявилась к нему домой.

Наконец экран оживает, и перед ним медленно проплывает комната. Старая полированная стенка со стеклами, стол прямо перед окном. Занавески легкие и светлые. Погода в Москве хорошая, совсем как у нас. Повсюду лежат солнечные блики. Но на столе бардак: учебники, тетрадки, чашки, здоровые накладные наушники, остальное разглядеть не успеваю. Стул деревянный. А обои светлые, с узором в виде зеленых веников с рыжей ягодой посередине. Над односпальной кроватью, покрытой мягким клетчатым пледом кофейного цвета, висят иконы. За спинкой вижу лямки закинутого рюкзака, а шкаф слегка приоткрыт. Похоже, Глеб в спешке запихнул разбросанные вещи туда.

– Достаточно, – говорю я. – С тобой все понятно.

– И? – Он переключает камеру на фронталку, и я снова вижу его темные настороженные глаза. – Что скажешь?

Глотаю выросший в горле ком и хриплю:

– Ну, такое…

– В каком это смысле?

Судорожно соображаю, что бы этакое веское выдать. Очевидно одно:

– В твоей комнате нет ничего крутого. Как ты сам собираешься стать крутым?

– А что, в комнате крутых должно быть что-то крутое? – обижается он, но я разражаюсь речью:

– Конечно. Вот так чтобы мельком взглянуть, и сразу было ясно, что этот человек чего-то стоит. А ты даже медали запрятал куда подальше. Повесь какие-нибудь постеры, заведи себе гитару, боксерские перчатки, спартаковский шарф, телескоп, в конце концов.

– То есть, если я положу на самое видное место футбольный мяч, то сразу стану футболистом.

– Нет, Глеб. Но увлечение позволяет выживать, когда совсем тошно. Помнишь?..

– Глеб! – раздается голос его мамы, и экран в один миг снова темнеет.

Он не отключился, я отчетливо слышу их разговор и помалкиваю. Такое ощущение, будто я спряталась прямо у него в комнате, под кроватью или в шкафу, и пережидаю момент.

Но, увы, ничего интересного они не говорят: мама спрашивает, что готовить на ужин, и просит сходить в магазин, а Глеб отвечает, коротко и смиренно.

Наконец он снова появляется в поле зрения, и я примирительно улыбаюсь:

– Если честно, в моей комнате тоже нет ничего оригинального, – и медленно провожу телефоном по периметру, чуть задерживая камеру на предметах: – Шкаф с зеркальными дверками, выглядит дорого, но на самом деле куплен мамой по бросовой цене. Диван, стол. Я на нем домашку делаю. Ноутбук тоже старый, притащили с сестрой из ломбарда. Кукол ты видел. В общем-то, это все.

– Ого!

– Что «ого»?

– А то, что твоя комната не похожа на комнату девчонки.

– А какой должна быть комната девчонки?

– Не знаю. Но у тебя стерильно, как в больнице. Спорим, даже цветов нет.

– Цветок есть! – Я озадаченно осматриваюсь, подхожу к подоконнику и отдергиваю серебристую ночную штору: – Вот. Это алоэ.

– Если честно, напоминает тебя, – ржет Глеб, и я тихонько бубню:

– Некрасивое и с шипами…

Впрочем, он не слышит.

– А что вон там?

– Где? – Я не сразу понимаю, что он говорит про «шикарные» виды за моим окошком. – А, это… заброшенный универмаг. На моей памяти он никогда не работал, его все обходят десятой дорогой, потому что когда-то, в девяностых, там нашли труп. Но я там бываю, когда надо проветрить голову, – забираюсь по пожарной лестнице снаружи, сижу во-о-он на том балкончике и бросаю вниз камешки. Дальше – «любимая школа», а если приглядишься, различишь за тополями красные крыши – это «квартал для самых бедных». Элитный поселок, где живут всякие снобы. И Милана там живет.

– А у меня видна просто улица. Машины, дома. Ничего интересного. Даже показать тебе нечего. В будние дни под окнами всегда пробка. Особенно по утрам и вечером. Вон там, – он подносит телефон к окну, – ближе к остановке, часто случаются аварии. И тогда перекрывают всю дорогу. Бывает, часа на два или три. Представляешь, едешь ты, торопишься, и тут – бац! –