Валерий Медведев - Тридцать шесть и девять, или Мишкины и Валькины приключения в интересах всего человечества Страница 8

— Стоп! — сказал папа. — Так не пойдёт! На такую какофонию никакая змея не приползёт.

Мы все замолчали. Только пьяный Васька продолжал что-то распевать своим хриплым голосом.

— Пошёл вон! — сказал папа, обращаясь к Ваське. — Брысь!

На этот раз захмелевший кот хотя и нехотя, но всё же послушался папу. Качаясь на четырёх лапах, он подошёл к окошку и прыгнул, но промахнулся и шмякнулся о стенку.

— Вот надрался, — сказал папа. — Даже в окно попасть не может.

Удар о стенку и валерьянка, вероятно, так оглушили Ваську, что тот упал и сразу же уснул на полу без задних ног. В комнате снова стало тихо.

— Непонятно, — прошептала мама, — почему же ужи не выползают?..

— Кто же поползёт на такую какофонию? — ответил папа и добавил, обращаясь к нам: — Всем молчать. Свистеть буду я один.

— А может быть, вы не то свистели? — робко спросила мама. — Может быть, им надо что-нибудь танцевальное?..

Папа что-то хотел ответить, но как раз в это время в полной тишине раздался за дверью шорох. Все насторожились. Шорох приближался.

— Ползут… — прошептал папа. — Ползут… — И он снова принялся за своего индийского гостя.

Он свистел так тонко и нежно, как будто играя на флейте. А шорох тем временем всё приближался и приближался. Мы не выдержали и стали опять тихонечко подсвистывать папе. Какофония возобновилась с новой силой, но несмотря на это шорох всё приближался. Потом дверь тихонько открылась, и из дверной щели высунулась голова нашей соседки. Она смотрела на нас долго-долго, до тех пор, пока мы один за другим не прекратили свист.

— Так, — прошипела соседка, — вместо того чтобы ловить своих гадюк, они ещё сидят на столе и ещё свистят…

— Позвольте, — сказал папа.

— Не позволю! — прошипела соседка. — У нас тоже есть дети.

— Какие гадюки? — сказал папа. — Где вы их видели?

Как раз в это время соседка взглянула под стол, на котором мы сидели, и глаза её вдруг просто вылезли из орбит.

— Удав! — крикнула она шёпотом. — Удав! Под столом! Караул! Милиция!

Подняв юбку обеими руками, соседка подпрыгнула на пороге и с криком и визгом выскочила из комнаты, продолжая кричать на улице:

— Удав! Милиция! Удав! Милиция! Мы все, как один, встали на столе и замерли, словно в почётном карауле. Стол, на котором мы стояли, был складной, поэтому посреди него была щель, через которую я взглянул на пол. На полу, свернувшись кольцами, действительно лежала чёрная огромная змея.

— Удав, — сказал папа. — У нас под столом удав…

— Я удавов не приносил! — сказал Мишка.

— Ну конечно, он сам приполз… — сказал папа. — В гости к ужам…

Тогда Мишка прыжком соскочил со стола, схватил чемодан и, раскрыв его, как капкан, стал приближаться к удаву, лежащему под столом. Мы все покачнулись. Наташка завизжала. Мама закрыла лицо руками. Стол пошатнулся. Ножки его подломились, и мы все полетели на пол, прямо в пасть удаву. К счастью, крышка стола упала на пол плашмя и накрыла удава. Из-под досок торчал только его хвост, очень уж круглый и какой-то словно обрубленный топором. Мишка схватил удава за хвост и потянул на себя.

— Шланг! — заорал он. — Это же резиновый шланг, а не удав!

Теперь и я и мама с Наташкой убедились, что это действительно был не удав, а шланг для поливки папиной машины. И мы все вскочили на ноги и подняли крышку стола. А мама схватила бесстрашно в руки чёрный шланг и громко закричала в сторону соседней дачи:

— А разговоры подслушивать нехорошо! И шланги выдавать за удавов тоже нехорошо! Это же даже не уж! А шланг!.. — С этими словами мама подняла ещё какую-то жёлтую трубку и крикнула: — И вот ещё шланг!

— А это как раз не шланг, а уж! — поправил её Мишка.

К счастью, крик, который вырвался одновременно из маминой, папиной, Наташкиной и моей груди, заглушил пикирующий вой пожарной сирены, раздавшийся за оградой нашей дачи. Затем к пожарной сирене присоединили свой голос сирена неотложки, подлетевшей на всех парах к нашим воротам, трели милицейских свистков и звонкие удары чем-то железным о рельсу: дон! дон! дон! дон! фррр! фррр! трррр! тррр! у-у-у-уу! у-у-у-у-у!

Что выясняли между собой участковый милиционер и папа, откуда отряд пожарников извлёк остальных трёх Мишкиных ужей, что всё это время кричала соседка, почему брандмайор снова записал наш телефон, какие слова говорил нам с Мишкой лейтенант милиции, зачем папе сунули в руки какую-то квитанцию, за которую он заплатил деньги, — я рассказывать не буду, потому что лично мы с Мишкой всё это выдержали стойко и мужественно, как и полагается всё выдерживать настоящим путешественникам. Только один раз наши ряды с Мишкой дрогнули и пришли в замешательство-это когда приехавший на "скорой помощи" врач, осмотрев нас и заметив на наших руках подозрительные царапины, покачал головой и предложил нам снять штаны.

— Это ещё для чего? — возмутился Мишка.

— Для уколов! — пояснил врач.

Против чего-чего, а уж против уколов Мишка взбунтовался принципиально, а за ним принципиально взбунтовался и я. Мишка кричал, что он ещё нигде не читал, чтобы путешественнику, воспитывающему змей, вкатывали бы за это уколы!

— Во-первых, — кричал папа, стаскивая с Мишки штаны, — настоящий путешественник воспитывает змей у себя дома, а не в гостях!.. Во-вторых, — кричал папа, сдирая с меня штаны, — настоящий путешественник согревает змей только на своей груди, а не на груди своего двоюродного брата!.. Вкатите ему, пожалуйста, двойную порцию! Я вас очень прошу! — сказал папа, указывая доктору на Мишку и направляясь к двери.

Потом доктор перешёл со своими инструментами на мамину половину и начал там делать уколы Наташке.

А потом на нашей даче наступила полная тишина. Все разошлись по своим комнатам и улеглись спать. И только изредка доносившееся "ой" из Наташкиной комнаты говорило о том, что и Наташка так же, как и я, всё ещё не спит.

А я лежал, свернувшись калачиком, под тёплым одеялом и, потирая слегка место укола, испытывал, как всегда, в присутствии Мишки в одно и то же время два противоречивых чувства: с одной стороны, я был рад, что я сплю один, без всяких там ужей… за компанию… а с другой стороны, может быть, было бы не так уж плохо, если бы рядом лежал, свернувшись калачиком, такой жёлтенький симпатичный и безвредный ужик…

С этими мыслями я и уснул, а когда проснулся, то Мишки на даче уже не было. Я потёр спросонья место укола и от неожиданности и боли ойкнул. Затем повернулся на другой бок и увидел, что на моей постели сидит моя сестра Наташка. И такая грустная-грустная!

— Ой! — сказал я громко, потом помолчал и добавил: — "Ой, цветёт калина в поле у ручья…"

Потом я сунул руку под подушку и нащупал там записку. Записка была, конечно, от Мишки. Я загородился подушкой от Наташки и стал читать.

"Всё в порядке! — писал Мишка. — Подготовка к отважным путешествиям продолжается! Жди указаний!"

— Слушай, Валька, — сказала Наташка, думая о чём-то неизвестном, — а может быть…

— Что-может быть? — переспросил я её быстро. Тянет всегда слова как резину.

— А может быть… тридцать шесть и шесть… это ненормальная температура?..

— А какая же нормальная? — спросил я подозрительно.

— Тридцать шесть и девять… — с таким вздохом ответила Наташка, что я наконец-то сразу же понял, о чём… то есть, о ком она думает… Тогда я протянул ей Мишкину записку. Может, ей от этой записки станет веселее, тем более что ведь ничего не кончилось, а всё только началось… Началось и продолжается. Теперь только бы скорее пришли от Мишки указания.