Владимир Бондаренко - Сказки черепахи Кири-Бум Страница 8

А Заяц засмеялся:

– Ишь ты, так я тебе и поверил. Ты всю жизнь всем только разные пакости делал и чтобы такой мост положил! Не обманешь.

И другие звери пришли и тоже сказали:

– Не обманешь.

И тоже засмеялись.

Горячился медведь Тяжелая Лапа, доказывал:

– Честное слово, я. Смотрите, даже плечо оцарапал, когда сосну валил.

– Какой из тебя вальщик, – сказали звери, – ты на ногах-то чуть стоишь. Дунет ветер покрепче, и упадешь. Скажи уж лучше по совести: чужое доброе дело за свое решил выдать.

Обвел медведь всех печальными глазами и опустил голову. Понял он тут, что опоздал подправлять свою биографию. За всю свою долгую жизнь он никому ничего хорошего не сделал, и сколько бы он теперь ни говорил, что это он мост через речку навел, никто ему не поверит.

И о другом подумал медведь Тяжелая Лапа: вот умрет он сейчас и останется в памяти у всех не только как безобразник и озорник, но еще и как обманщик. Будут теперь говорить о нем в роще:

– Вы помните, как медведь Тяжелая Лапа обмануть хотел нас? Кто-то построил мост через речку, а он решил его за свой выдать. Да мы ему не поверили.

И будут добавлять при этом:

– Он уж такой был: умел только плохое делать.

«Эх, начать бы все сначала. Но к речке от берлоги уже шла по тропинке его Смерть и поглядывала на часы».

Выбил Ду-Дук последние слова сказки. Отлетел в сторону. Поглядел, как получилось. Остался доволен

– Все, – говорит, – одного припечатали.

– Что припечатали, то припечатали, – зашуршал Ёж Иглыч колючками. – Так их, Кири-Бум, этих плутов, чтобы знали, как мошенничать.

Особое место

Черепаха Кири-Бум рассказывала сказки, дятел Ду-Дук записывал, остальные внимательно слушали, и только Лиса совсем не интересовалась сказками. Солнце свернуло с обеда, а Лиса еще не завтракала. Глядела она беспокойно по сторонам: чего бы поесть. Лежит возле Енота сверток и, чувствуется, с едой, но как выудить его. Енот с Лисой не дружит.

«Да и вообще у меня здесь друзей нет», – думала Лиса.

Целый год почти она не жила в родной роще. Надоела своими плутнями, и решили однажды звери повесить ее. Но Лиса и тут нашла выход. Попросила:

– Разрешите хоть дерево самой выбрать.

Это ей разрешили:

– Тебе висеть. Выбирай.

Всю рощу прошла Лиса и не нашла дерева, на котором ей было бы приятно висеть. На одном слишком много сучьев, на другом слишком мало, одно слишком прямое, другое слишком кривое. Походила, походила, сказала:

– Идемте в Осинники, может, там найдем что под ходящее.

Но у каждого дома были дела, и никто с Лисой в Осинники не пошел.

– Иди сама, – сказали ей, – найдешь, позовешь нас. Мы придем и повесим тебя.

Все рощи в округе за год обошла Лиса, но так и не нашла подходящего дерева. Зато из каждой рощи посылала слезные письма и все просила: «Простите меня. Разрешите вернуться в родную рощу. Я поумнела и больше плутовать не буду». И в конце каждого письма приписку делала: «Прошу мое письмо обсудить на сходе». И по каждому письму Лисы собирался сход. И все отказывали ей. Писали:

«Нет подходящего дерева в Осинниках, в дубовую рощу иди».

Потом надоело советы Лисе давать, куда дальше идти ей. Послали письмо:

«Возвращайся, но если хоть еще раз сплутуешь, повесим тебя на первом же попавшемся дереве». И Лиса вернулась, объявилась в прошлую пятницу. Неуверенно еще себя чувствовала. Поглядывала на сверток Енота: унести бы его, но как?

А в уши втекал певучий голосок черепахи Кири-Бум:

«Не в нашей роще это было, да и не в наши годы. Жили в лесу звери. Одной семьей жили, за одним столом ели. И было у каждого за этим столом свое место: у Зайца – свое, у Лисы – свое, у Волка – свое.

Медведь тоже ел за общим столом, и было у него свое место. Называли его медвежьим местом. Усядется, бывало, Медведь на него и сидит, глядит на всех, а все на него смотрят.

Скажет Медведь:

– Щи сегодня бледные какие-то.

И хоть румяные щи, наваристые, кивают все головами, соглашаются:

– Точно, бледные сегодня щи.

Заяц тоже поддакивает:

– Бледные.

Скажет Медведь:

– Солнце как-то не так светит сегодня.

И опять все головами кивают:

– Точно, не так как-то светит солнце сегодня.

Заяц тоже поддакивает:

– Не так.

Что ни скажет Медведь, все соглашаются. Куда на пошлет кого, бегут, не прекословя. Сидит Заяц, косит на медведя глаза, думает: «Оттого, наверное, все слушают его, что на первом месте за столом сидит Медведь. Сидел бы я на его месте, меня бы все слушались».

И вот как-то собрались все к столу, а Медведя нет. Пустым его место осталось, никто его занять не решился. И на второй день не пришел Медведь, и на третий – тоже. И решил тогда Заяц:

«Займу-ка я его место».

И тишком вскарабкался в медвежье кресло. Зашумели на него все, зашикали:

– Куда это ты залез? Это Медведя место.

И хотели было прогнать его, да Волк вступился:

– Пусть сидит, а то его и не видно на его-то месте.

И все согласились:

– Пусть сидит.

Уселся тогда Заяц поудобнее, подтащил к себе миску медвежью, склонился над нею, повертел носом:

– Чугуном сегодня щи пахнут.

Понюхал Волк, сказал:

– Щи как щи. Лучку только маловато.

И хоть было во щах достаточно луку, закивали все головами:

– Точно, маловато сегодня лучку во щах.

Поглядел Заяц на солнце, сказал:

– Нет сегодня в солнце вчерашней ясности.

Поглядел Волк, сказал:

– Солнце как солнце. А вот звезды сегодня ночью как-то не так светили.

И все опять закивали головами:

– Точно, не так как-то сегодня звезды светили

Сидел заяц во главе стола, косился на Волка и думал: «Странно, на медвежьем месте я сижу, а слушают почему-то все волка».

И эту сказку черепахи выбил дятел на березе.

Пошел шакал по соседям

Многого в жизни не понимал Шакал: не понимал он, как можно с кем-нибудь поделиться последним, или у кого-нибудь что-то взять, а потом отдать. Многое казалось Шакалу удивительным в жизни. Вот и сейчас глядел он на черепаху и удивлялся, что она даром, ни за что рассказывает сказки, а Дятел даром, ни за что записывает их. Глупые! Ведь из этого можно было такую выгоду иметь!

И вдруг насторожился: черепаха Кири-Бум объявила, что сейчас она будет рассказывать сказку о радости Шакала. «Это о какой она радости узнала моей» тревогой подумал Шакал и привскочил:

– Ты обо мне, что ль, говорить хочешь, Кири-Бум?

– О тебе, – ответила черепаха.

– А если я этого не хочу? О других говори вон.

– Расскажу и о других, а сейчас пока о тебе.

– А если я не согласен?

– А мы твоего согласия не спрашиваем. Хочешь слушать – слушай, не хочешь – иди домой, – сказал медведь Михайло.

Черепаха уже рассказывала, Ду-Дук записывал, сыпалась на землю пахучая стружка.

«Жадным рос Шакал, жадным вырос. Все греб к себе, прятал. Жену учитывал во всем, попрекал: то долго спит она, постель мнет, то ест много – сразу за двоих.

– Мне и надо много, – оправдывалась жена. – Сын у меня грудничок. Не поем я, как следует, и молока у меня не будет кормить его.

– Будет, – говорил Шакал, – ты в теле. Поела немного и ладно. Лишняя еда баловством зовется и не в пользу идет. Так-то.

Исхудала его жена, кожа да кости остались, пока сына на ноги поставила. Идет, бывало, и ветром ее качает. А Шакал все меньше и меньше еды ей давал.

Не вытерпела она однажды, заплакала.

– Слабею я, – говорит, – хожу еле.

– Ничего, – успокоил ее Шакал. – Скоро сына отделим, одним ртом у нас меньше станет, наешься тогда, поправишься. Нагулять тело – труд невелик, были бы кости. Больше терпела, немного уж потерпи.

И терпела она. Из последних сил тянулась. Вырос сын. Стал Шакал к свадьбе готовиться. Как представил, сколько нужно всего, и голову от жадности потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:

– И что ты все жуешь и жуешь? И как в тебе столько еды помещается?

– Да ведь изголодалась я, – начнет она, бывало, жаловаться, а он цыкнет на нее, зубами для острастки прищелкнет:

– Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, тебе зачем думать? С тебя спрос маленький: не ты, я хозяин, обо мне и говорить потом будут – не угостил. Не радеешь ты о чести семьи нашей.

А за неделю до свадьбы сказал он жене своей:

– Ну, жена, отделим в воскресенье сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.

А жена его уж так обессилела, что и слова сказать не может, только глядит на него и даже глазами не моргает – сил нет.

В хлопотах быстро пролетела неделя. Собрались в воскресенье к Шакалу гости. Усадил он их за стол, раздал всем ложки. К жене повернулся:

– А тебе, жена, и ложки не хватило. Ну да ладно, ты ведь хозяйка, ты и так посидишь.

Смотрит, а ее и нет за столом.