Анатолий Соболев - Грозовая степь Страница 9

- Чего вам?

Федька пятится.

- Муки, - говорю я.

Продавец обегает меня глазками.

- Берестов будешь?

- Берестов, - отвечаю я и думаю: "Как это Федька будет гипнотизировать такие юркие глаза? Их не уловишь".

- Муки тебе? - переспрашивает продавец.

- Муки.

Какая-то тень набегает на его лицо, а глаза снова ускользают. "Не получится у Федьки", - с сожалением думаю я. Продавец идет в глубь магазина за мукой. Я подталкиваю Федьку:

- Давай!

Федька сопит и топчется на месте. Продавец приносит муку и, едва дотронув до весов, подает мне. Лицо его в сильном поту, на губах какая-то деревянная улыбка.

Федька, вылупив глаза, шепчет что-то осевшим голосом.

- Громче говори. Чего надо? - нетерпеливо спрашивает продавец.

- Лам-па-се, - с придыхом отвечает Федька, и тут я вижу, как у него лезут на лоб глаза.

Продавец нагибается к ящику с конфетами, а Федька так дергает меня, что я чуть не роняю мешочек с мукой.

- Бежим! - жарким шепотом выдыхает Федька.

- За конфетами полез, - упираюсь я, не понимая, что стряслось с другом.

- Ой-ей-ей, мамоньки мои! - скулит Федька и, взмыкивая, тянет меня к выходу.

Мы выскакиваем на улицу.

- Чего ты? - накидываюсь я на Федьку. - Чего ты не подождал? Не видал, за конфетами полез!

- Видал! - тащит меня дальше от сельпо Федька. - А еще видал? Еще видал?

- Чего?

- Пуговки у него нет на воротнике. Ниточки болтаются. Беленькие.

- Ну и что? - не понимаю я.

- А такую пуговку мы в часовенке нашли. Я как углядел, так сердце умерло.

У меня сам собою открывается рот, но я все же сомневаюсь:

- Мало ли пуговок таких.

- Мало. Нету в нашем селе. У кого ты видал?

И верно, ни у кого я таких не видал.

А в длинном ряду пуговичек продавца, похожих на синие капельки, не хватало одной. Это я тоже заметил, да только не обратил внимания. А Федька сообразил.

Мы отнесли муку и пошли искать Степку, самого умного из нас. Степка полол грядку морковки на огороде. Федька взахлеб стал рассказывать, что случилось с нами:

- Продавец ка-ак за нами кинется! А Ленька ка-ак выскочит из сельпа, а я за ним.

- Ух ты врун! - возмутился я. - Ты первый побежал!

- Не-е, ты!

Вот всегда Федька такой, всегда на других сваливает.

- Стойте, но егозите! - перебил Степка. - Тут все обмозговать надо. Это дело не шутейное.

И замолчал, нахмурив белые брови.

Обмозговывал он долго, а мы пропалывали за него морковку.

- Чего ты делаешь, балда! - вдруг закричал Степка на Федьку. - Ты же как раз саму морковку выдергиваешь!

- Молчал, молчал и заорал, - сказал Федька недовольно. - Поли сам тогда.

Но мы все же пропололи грядку, и Степка высказал обмозгованное решение.

- Надо следить. По всем правилам. Как сыщики выслеживают. - Он прицелился на Федьку: - Сначала будешь следить ты.

- Не-е! - запротестовал Федька. - Лучше я потом.

- Как потом? Случ чего, ты его гипнозом, - поддержал я Степку.

- Гипноз, может, не действует. Я в темноте глядел в точку, а потом уснул. Может, я и не час глядел, - сознался Федька.

- У-у, вечно ты такой! - зашипел Степка.

Решено было, что сначала Степка, потом я, а потом Федька. Но когда мы снова пришли в сельпо, оно было закрыто. И в этот день так и не открылось.

* * *

В обед отец наелся пышек, что напекла Ликановна из муки, купленной мною, и, выйдя из-за стола, вдруг стал бледнеть. Потом упал и стал кататься по полу в жестоком приступе рвоты. Дед срывающимся голосом вызвал по телефону доктора.

Доктор, подвижный старичок с беленьким клинышком бородки, прибежал вскоре.

- Что он ел? - спросил доктор.

Дед показал на пышки и чай. Доктор повертел пышку в руках, понюхал.

- Больше никто не ел?

- Не успели, - ответил дед.

- Откуда мука?

- Из сельпа.

- Осталась?

- Есть еще...

В муке нашли мышьяк.

Продавец как в воду канул.

Глава десятая

Ключарка до половины - воробью по колено, но под правым берегом омут. Там - с ручками. Там мы и купаемся. А греться вылезаем на левый берег, на мелкий желтый песок, плотно прибитый нашими телами.

На самой мелкоте у берега хлюпает мелюзга. Какой-то карапуз лежит наполовину в воде, наполовину на берегу и восторженно кричит таким же шпингалетам, как и он сам: "Идите сюда! Здесь мелкая глубочина!"

Мы со Степкой накупались до синих губ и отогреваемся на горячем песке рядом с "мелкой глубочиной". А Федьки все не видно. Наконец он пришел. Скучный. Сел рядом. Сопит.

- Ты чего? - спрашивает Степка, вглядываясь в грязные потеки на Федькином лице.

- Тятька выпорол, - тяжело вздыхает Федька.

- За что?

- За мед.

И Федька поведал нам горестную историю.

Был у них лагушок меду, который Федькина мать берегла пуще глаза к празднику, гостям особо важным. Летом Федька никогда не ел вместе с семьей и потому не знал, что мед не трогают. Думал, все едят, и сам ел потихоньку. Ел, ел да и слопал весь.

- Целый лагушок?! - ахаем мы и смотрим на Федькино пузо.

- Дык... я ж не враз. Кабы не Сусечиха... А то приперлась. А мамка перед ней рассыпалась. Муку у них занимали. Отдавать надо, а нечем. Вот мамка и вздумала усластить. Сунулась в лагушок, а там оскребушки. Тятька выпорол.

Федька горестно вздыхает, глядит на свои черные ноги сплошь в цыпках. Мы не утешаем его, не девчонки.

Наконец жара донимает нас, лезем в воду. Плаваем на спине, ныряем, достаем ракушки со дна.

Раздвигая воду сильным плечом, саженками подплывает Сенька Сусеков. Глухо сопнув, хватает меня за шею деревянно-твердыми пальцами и начинает окунать в воду:

- Курнись, курнись, коммуненок!

Я выбился из сил, уже захлебываюсь, а он все сует и сует меня под воду. Я пустил пузыри.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы Степка не выскочил на берег и не заорал благим матом о помощи.

Прибежали парни, что купались под мостом, на самом глубоком месте. Среди них Вася Проскурин. Сенька отпустил меня.

- Пошутковать нельзя... - осклабился он. - Чё я ему сделал, секлетарскому пащенку?

- На мальков? - спрашивает Вася Проскурин. Спрашивает спокойно, а на скулах вспухли желваки. - Ты меня курни.

Стоят друг против друга, разительно отличаясь. Сенька - коренастый, с тяжелыми свислыми плечами. Несмотря на молодость, он огруз и кажется старше своих лет. А Вася Проскурин - тонкий, стройный и весь светится. Будто березка против коряги. Такие березки гнутся в бурю, но стоят, а коряги хрупают пополам.

Весело, с вызовом гладит Вася на Сеньку, и нежно алеет рубец на щеке от лома, что сбросили на него с крыши клуба. У Сеньки под тяжелым прищуром век холодно блестят белки.

На берегу тихо, даже мелюзга присмирела.

Сенька, кинув вокруг злобный взгляд, с придыхом обещает:

- Курнем, надо будет.

И идет прочь. Идет вразвалку, неторопливо, но мне почему-то кажется, что вот-вот он перейдет на трусливую рысь. Вася провожает его тягуче-долгим взглядом.

Меня стало рвать. Одной водой. Я бессильно лег на песок, и в голове все пошло кругом. Наверное, я долго так лежал, потому что, когда очнулся, Федька облегченно вздохнул:

- Думал, ты утоп. Дыхания у тебя не было.

У меня все еще кружится голова. Мы долго сидим молча.

- Леньк, - спрашивает Федька, - что такое классовая война? Это когда класс на класс? Как наш четвертый с пятым дрался?

- Ух и умная у тебя голова, - говорит вместо меня Степка, - только дураку досталась.

- Ты больно мудрый, - обижается Федька. - Я спрашиваю, а ты сразу...

Степка, видимо, чувствует угрызение совести и начинает объяснять:

- Это когда бедные на богатых. И не война, а борьба. Вот Сенька Леньку топил - это классовая борьба. В Васю лом кинули - это тоже. Или райком сгорел. Понял?

Федька молчит, что-то напряженно осмысливая.

Глава одиннадцатая

Из Новосибирска приехала комиссия. Разбирать дело о пожаре райкома. Больной отец лежал дома, и комиссия пришла к нам.

- Ну натворил, Берестов! - начал с порога высокий бритоголовый дядька.

- Чего натворил? - слабым голосом спросил отец, чуть приподымая голову над подушкой.

- Как "чего"? Райком сжег, списки конфискованного имущества утратил да и с ликвидацией единоличных хозяйств тянешь. Не выполняешь процент.

- Может, я и мышьяку специально наглотался? - тихо спросил отец, но в голосе я уловил холодное бешенство, что предвещало близкую бурю.

- Это ты брось! - сказал бритоголовый, вышагивая по комнате. - Мышьяк тут ни при чем. Тебя о райкоме спрашивают. Почему сгорел?

- Пожар был.

- Юмор здесь не уместен. Где был секретарь райкома? - В голосе бритоголового послышались начальственные нотки.

- В тракторной школе, в Бийске. Вам это известно из докладной.

- Нам известно, что нет райкома.

- Райком есть, - твердо сказал отец, и брови его слились в одну линию, а над ними высыпал бисер пота. - Работники живы, и я - секретарь райкома.

- Не завидую тебе, секретарь, - с расстановкой, многозначительно сказал бритоголовый.