Иван Грозный: Кровавый поэт - Бушков Александр Александрович Страница 65

Поскольку свято место пусто не бывает, довольно быстро именно такой ученый (впрочем, это слово следовало бы взять в кавычки) выпрыгнул, как чертик из коробочки. Он не добился ровным счетом ничего, но производил невероятный шум на протяжении долгих десятилетий…

Более сорока лет этот субъект, практически ничего не сделавший в исторической науке, будоражил умы и стал даже героем известного приключенческого романа, которым многие, в том числе и автор этих строк, зачитывались в детстве…

Будем знакомы: Игнатий Яковлевич Стеллецкий. Сын сельского учителя (имевшего, впрочем, личное дворянство). Поступил учиться в Киевскую духовную академию. Во время учебы как раз и заразился двумя маниями: во-первых, горячей любовью ко всем и всяческим подземельям, во-вторых, стремлением отыскать что-нибудь эдакое. Неважно что, но эдакое. Чтоб весь ученый мир вздрогнул!

По Киеву давным-давно ходили мифы, что легендарные варяги Аскольд и Дир, перед тем как отправиться в поход на Царьград, закопали где-то в пещерах под Киевом все свои сокровища, награбленные в Европе, - несколько возов драгоценностей. Первым «археологическим свершением» юного студента стали поиски этого клада. Безуспешные.

Потом Стеллецкий столь же старательно искал «клад гетмана Мазепы», якобы перед бегством последнего к шведам замурованный в подвале гетманской столицы Батурина. С тем же успехом.

Несмотря на кладоискательские дела, наш герой все же ухитрился закончить академию и был отправлен в Палестину в качестве инспектора тамошней православной духовной миссии «Палестинского общества». Толковой работы от новоиспеченного инспектора не дождались: в Палестине имелась масса древних подземелий, по которым Стеллецкий увлеченно лазал несколько лет - опять-таки без малейших результатов для науки. Вернувшись из Палестины, он уже твердо знал, что его призвание - археология. И закончил Московский археологический институт. Надо отдать Игнатию Яковлевичу должное: он был человеком дьявольски энергичным, работоспособность его превосходила все границы, он владел многими языками и начитан был невероятно. Вот только все эти достоинства оказались посвящены пустой гонке за миражом, призраком…

Все, что он делал после окончания Археологического института, выглядит как-то… пустенько. Вел там и сям раскопки, ничем путным не завершившиеся. Защитил диссертацию касаемо одного из тех узкоспециальных вопросов, что интересуют лишь кучку таких же узких специалистов.

И заболел «библиотекой Ивана Грозного», в которую поверил фанатично, слепо - как другие влюбляются насмерть в роковых красавиц. Воображение у него было буйное, фантазия - неукротимая…

Очень быстро Стеллецкий, презрительно игнорируя «консерваторов», вроде Белокурова, Забелина и иже с ними, разработал собственную гипотезу «либереи». О чем писал подробно - и эти писания оставляют удручающее впечатление…

Однажды твердо приняв за незыблемую аксиому, что библиотека была, Стеллецкий принялся подгонять под свою версию абсолютно все и вся. Легкомысленно выражаясь, если исторические факты и исторические персоны отказывались в его версию укладываться, Игнатий Яковлевич их туда загонял коленом, как они ни пищали и ни упирались…

Словно шурупы молотком вколачивал с бодрой песней: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!»

Свою неистовую любовь к книжным древностям он, не особенно и задумываясь, перенес на Фому Палеолога и его дочь Зою-Софью. По Стеллецкому, Фома, когда империя рушилась под ударами турок, только тем и занимался, что спасал исключительно книги из императорской библиотеки, забыв обо всем остальном (чему, в общем, нет никаких исторических подтверждений).

Вот типичный образец рассуждений Стеллецкого. Документально подтверждено, что, прибыв в Рим из рухнувшей империи, Фома привез с собой семьдесят повозок с какими-то ящиками. Стеллецкий: «Очевидцы полагали, что это сундуки с царским добром. А на самом деле это были ящики с драгоценным грузом: с книгами и рукописями византийской царской и патриаршей библиотек!»

Повторяю: нет ни малейших документальных подтверждений тому, что в поклаже Фомы была хотя бы одна-единственная книга. Но Стеллецкий знал лучше, чем тупые «очевидцы». Логика (точнее, не побоимся этого слова, навязчивая идея) была проста: что спасал бы сам Стеллецкий, окажись он на месте Фомы? Книги, естественно! Значит, и Фома, наплевав на презренный металл, только книги и спасал!

И далее он продолжал в том же духе: что он сам делал бы на месте царевны Зои после смерти ее отца? Книги берег бы, как зеницу ока! Значит, так Зоя и поступала. Стеллецкий сплел сказочку, по красочности не уступавшую «Тысячи и одной ночи»: по его утверждениям, Зоя для того и согласилась выйти замуж за Ивана III, чтобы спасти бесценные книжные сокровища, увезти их из беспокойной Европы на край света, в русские снега, в безопасное местечко. Летописи упоминают, что Зоя прибыла в Москву с обозом - следовательно, там и были книги! А что ж еще, по-вашему?

Совершенно по «Золотому теленку»: гири, Шура, золотые! Почему? А какие же они еще, по-вашему?

И ведь это, господи ты боже мой, высказывалось всерьез… Великий князь пригласил в Москву итальянских зодчих и велел построить ему каменные здания? Так это он в первую очередь заботился о том, чтобы уберечь от пожаров бесценную библиотеку! Почему об этом ни словом не упоминается ни в русских, ни в иностранных источниках? Вы что, дети малые? Секретность следовало блюсти!

Да и главный итальянский зодчий Аристотель Фиораванти, по Стеллецкому, в Москву поехал исключительно затем, чтобы построить подземные тайники для уникальной библиотеки. Почему об этом обстоятельстве никогда в жизни не упоминал ни сам Фиораванти, ни те, кто о нем писал? Потому что итальянец умел хранить тайны! Фиораванти строил в Кремле грандиозный Успенский собор? Исключительно для отвода глаз, чтобы отвлечь внимание от своей настоящей миссии: оборудования подземного тайника…

Я не шучу и не преувеличиваю: Стеллецкий все это нес во всеуслышание, приписывая свои мысли и стремления людям шестнадцатого столетия - без малейшего, хотя бы словечком, подтверждения в исторических источниках, исключительно на основе своей буйной фантазии, подгоняя все на свете под свою версию. После знакомства с его «трудами» приходишь к выводу, что академик Фоменко в сравнении со Стеллецким - корифей исторической науки…

Как легко догадаться, ученые историки относились к откровениям пылкого киевлянина весьма прохладно и числили его по одному ведомству с изобретателями вечного двигателя и сторонниками плоской Земли. Как он ни бомбардировал соответствующие инстанции просьбами о разрешении на раскопки в Кремле, инстанции не разрешали.

Тут Стеллецкого ненароком занесло в город Пярну, чей архив сыграл огромную роль в истории с «либереей». Первым делом Стеллецкий туда и помчался.

И случилось настоящее чудо: Игнатий Яковлевич отыскал в грудах пыльных бумаг тот самый подлинник «списка пастора, за которым в свое время безуспешно охотился Клоссиус, который не могли разыскать у себя сами архивисты… Сенсация?

Не спешите… Вернувшись в Москву, Стеллецкий предъявил не подлинник, а собственноручно сделанную им копию, научная ценность которой, как легко догадаться, равнялась нулю. Да и показал он эту копию одному-единственному человеку, который только и выслушивал благосклонно его фантазии: профессору Цветаеву (отцу знаменитой поэтессы). Тут даже Цветаева, надо полагать, проняло, и он категорически отсоветовал Игнатию публиковать этакое…

Потом Стеллецкий вспоминал: «Скопировав наполовину с трудом разбираемый на немецком языке документ, я взглянул на подпись. Была как будто В (Веттерман?); первое мгновение я был ошеломлен. Я поспешно свернул связку, с тем чтобы вскоре приехать опять и сфотографировать драгоценную находку».