Сказки немецких писателей - Новалис Страница 3

— Так куда же вы так спешите? — вновь повторил тот.

Молодой охотник постарался унять охватившее его беспокойство и поведал: мол, одиночество внезапно показалось ему столь ужасным, что он хотел было уже бежать прочь. Вечер был так мрачен, зеленые тени леса так печальны, ручей всё лепетал и лепетал свои жалобные речи, облака — небесные странники — уносили его тоску за дальние горы.

— Вы ещё молоды, — сказал незнакомец, — и потому не умеете ещё переносить тяготы одиночества, я провожу вас, ибо на целую милю окрест не найдете вы ни дома, ни деревушки; в дороге мы сможем побеседовать, позабавить друг друга разными историями, и вы расстанетесь тогда со своими мрачными мыслями; через час поднимется над горами луна; может статься, свет её озарит и вашу душу.

Они отправились в путь, и вскоре юноше показалось, что они давно знакомы.

— Как очутились вы в этих горах? — спрашивал тот. — Ведь, судя по выговору, вы родом из других мест.

— Ах, об этом можно было бы долго рассказывать, и всё же история эта не стоит того, чтобы о ней говорить; словно неведомая сила вырвала меня из круга моих родных и близких, мой разум утратил власть над самим собою; подобно птичке, которая попалась в сети и понапрасну силится вырваться, опутана была душа моя странными видениями и желаниями. Жили мы далеко от этих мест, на равнине, где и в помине не было гор, не было почти что ни одной возвышенности; лишь одинокие деревья служили украшением зеленого дола, но зато луга, тучные нивы и сады тянулись насколько хватает глаз. Широкая река, подобная могучему духу вод, блестя, пробегала средь лугов и полей. Батюшка мой был садовником в замке, он намеревался приучить и меня к своему ремеслу; он души не чаял в своих деревцах да цветочках и мог без устали целыми днями возиться с ними, холить да лелеять. Да-да, он дошел до того, что утверждал, будто он чуть ли не разговаривает с ними, он знал всё о том, как за ними ухаживать, всё о разнообразии их форм и цвете листьев.

Мне же садовничество было совсем не по душе, тем более что отец начинал меня уговаривать или даже прибегал к угрозам, чтобы силой заставить меня работать. Я захотел сделаться рыбаком и попытал счастья, только жизнь на воде оказалась тоже не для меня; затем меня отдали в город, в услужение к одному купцу, и у него я тоже не прижился и очень скоро снова вернулся в родительский дом. И вот однажды услышал я, как батюшка мой рассказывает о горах, в которых он побывал в юности, о подземных рудниках и о людях, которые в них работают, об охотниках и охотничьем промысле, — и вдруг обуяла меня неведомая сила, я почувствовал, что наконец нашел то, о чём мечтал. День и ночь грезил я наяву, представляя себе высокие горы, пропасти и еловые леса; воображение мое создавало чудовищные скалы, я слышал мысленно звуки охоты: охотничий рог, лай собак, рев дичи; мечтания переполняли меня и во сне; и не знал я теперь ни сна, ни покоя. Долина, замок, маленький садик моего отца, обнесенный оградой, с ровными ухоженными цветочками, тесное жилище, бескрайнее небо, простирающееся надо всем этим столь уныло, не заключая под свой купол ни одной возвышенности, ни одной благородной вершины, — всё это стало мне казаться ещё более тоскливым и отвратительным. Мне представлялось, будто все окружающие меня люди живут в жалком неведении и что все начали бы думать и чувствовать так же, как и я, если бы в их душах хоть один-единственный раз появилось такое же сознание их убожества. Вот так и влачил я свое существование, пока однажды утром не принял решения навсегда покинуть отчий дом. В одной книге нашел я сведения о ближайших высоких горах и виды некоторых местностей, туда и направил я свои стопы. Дело было в самом начале весны, и на душе у меня было необычайно легко и весело. Я спешил, стараясь как можно скорее покинуть свою долину, и вот однажды вечером увидел вдали темные очертания гор. Ночью в гостинице я совсем не мог заснуть, до того не терпелось мне ступить на землю того края, который считал я теперь своей родиной; засветло был я уже на ногах и продолжал путь. И после полудня очутился у подножия вожделенных гор. Я был словно пьяный — то шел, то на несколько мгновений замедлял шаг, оглядывался назад, — я упивался всеми этими новыми для меня и одновременно такими знакомыми приметами. Вскоре долина за моей спиною и вовсе пропала из виду; горные потоки с шумом низвергались навстречу мне из лесной чащи, дубы и буки шелестели своей живой листвой на крутых склонах; путь мой пролегал по краю головокружительных пропастей, высокие голубые горы величественно стояли на горизонте.

Какой-то новый мир открывался передо мною, я шел и шел без устали. Наконец, через несколько дней, углубясь в горы на значительное расстояние, я попал к одному старому лесничему и упросил его взять меня к себе и обучить охотничьему искусству. И вот уже три месяца я у него в услужении. Я вступил во владение той местностью, в которой живу, словно король — королевством. Я познакомился с каждой скалой, с каждым ущельем в горах. И когда мы ранним утром отправлялись в горы, когда валили в лесу деревья, когда я, упражняясь в меткости, брал в руки ружье и когда обучал собак, моих верных спутников, охотничьим премудростям, я был на вершине счастья. А теперь вот уже больше недели сижу я здесь, у птичьих силков, в пустынных горах; и сегодня вечером на душе у меня сделалось так печально, как никогда в жизни, я почувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что до сих пор не могу избавиться от этих мрачных мыслей.

Незнакомец внимательно слушал; тем временем миновали они темную сень леса. Они вышли на опушку, и месяц, который выставил свои рожки в темном небе над вершиною горы, встретил их мягким своим светом: перед ними раскинулась прорезанная ущельем горная страна; очертания гор были смутны, и бледное лунное сияние причудливым образом воссоединяло темные громады, а в глубине ee — крутая отвесная скала, на