Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

Всеволод Гаккель

Аквариум как способ ухода за теннисным кортом

Рано или поздно человека посещает мысль написать воспоминания. Это верный признак приближающейся старости. У каждого из нас она наступает в разное время и, наверное, у меня она наступила раньше других. Всё же основным побуждением взяться за «перо», оказалось желание проанализировать историю группы, в которой мне довелось играть, сопоставить её с тем периодом, который я наблюдаю в течение вот уже десяти лет и, по возможности, выявить ошибку, что закралась в схему, которая, как мне казалось, была идеальной. Но, конечно же, это мои субъективные ощущения. Я не вел дневник и, наверное, что-то не будет совпадать с хронологией событий, однако, я попытаюсь вспомнить, как все происходило, хотя некоторые вещи уже истерлись из памяти. Я приношу извинения моим друзьям, которые будут появляться по ходу этого повествования, если я что-то неправильно вспомнил или кого-то забыл.

Часть первая

Я вырос в очень открытой и гостеприимной семье. Моей матери Ксении Всеволодовне сейчас 83 года, и она по-прежнему живет со мной. Все эти годы мы с ней почти не расставались и сумели сохранить равные дружеские отношения. Она имела несчастье родиться за год до революции. Это произошло в имении её дедушки Константина Павловича Арнольди в Курской губернии. (Имение не сохранилось, однако сельскохозяйственная школа, основанная моим прадедушкой, до сих пор носит его имя). Её мать, моя бабушка Мария Константиновна, познакомилась с дедушкой Всеволодом Рудольфовичем Молькентином в поезде, по дороге из Парижа, где она училась в университете. Он был офицером и в 1919 году, верный присяге своему царю и отечеству, был вынужден оставить свою семью и, отступая с Белой Армией, оказался в Париже. Бабушка осталась с тремя детьми без крова и средств к существованию. Она преподавала французский язык и через несколько лет, не имея возможности прокормить детей, отправила Ксению в Рязань к своей сестре Лизе, а сына Костю к родственникам мужа в Ленинград. Через некоторое время Ксения тоже поехала к брату в Ленинград и поступила в Педагогический институт, а вскоре к ним приехала и их мать. О своем отце они не имели никаких известий. Мама закончила институт преподавателем французского языка в июне 1941 года и поступила в армию на службу в ПВО. Так они с бабушкой и прожили первую зиму блокады.

Мой отец Яков Яковлевич родился в 1901 году. Он закончил Географический факультет Университета и всю жизнь проработал океанографом в Институте Арктики и Антарктики, участвуя во всех высокоширотных экспедициях на Северный полюс, включая экспедиции на Сибирякове и Челюскине. Он неоднократно делал предложение моей матери и настаивал на том, чтобы они эвакуировались вместе с институтом, в котором он работал. Он недавно овдовел, жил с матерью, и у него была дочь Нонна. В итоге мать согласилась, забрала бабушку, и они все уехали в Красноярск, где три года жили в школе, в которой мать работала библиотекарем. В 1944 году, после снятия блокады, они вернулись в Ленинград и с тех пор жили в квартире отца на улице Восстания. Мама очень сдружилась с Нонной и, будучи мачехой, относилась к ней, как к младшей сестре. Бабушки не очень поладили, и Евдокия Ивановна называла Марию Константиновну барыней и «фрёй».

Мой дед Яков Модестович Гаккель был известным авиаконструктором, а после революции – создателем первого Советского тепловоза и до конца жизни работал в Институте Железнодорожного Транспорта. Он оставил свою семью и почти не общался со своими детьми, был женат несколько раз и умер в 1945 году. Я застал в живых только его последнюю жену Надежду Ивановну.

Я появился на свет в 1953 году. К этому времени Евдокия Ивановна умерла. Нонна повзрослела, и у неё произошла размолвка с матерью. Потом она вышла замуж и уехала в Баку. У меня уже были два брата, Алексей и Андрей. Я был самым маленьким и самым любимым. Мой старший брат до сих пор пытается отыграться за моё избалованное детство. Наверное, оно действительно было таким. К этому времени война была уже давно позади, и жизнь постепенно входила в колею. Мой отец стал крупным ученым, профессором, и получал приличную зарплату, которая позволяла моей матери не работать. Так ей, педагогу по образованию, никогда не пришлось преподавать. У нас вечно кто-то жил, всегда были гости. Летом родители снимали дачу на Карельском перешейке, на которую слетались все родственники.

В 1957 году через свою кузину Ирину, живущую в Швейцарии, мать получила известие о смерти её отца Всеволода Рудольфовича в Париже и у неё случился инфаркт. Оказывается уже давно, со времени смерти Сталина, он пытался выйти на связь, и написал несколько зашифрованных писем, которые передал через свою племянницу Хельми, живущую в Таллинне. Он мечтал приехать и воссоединиться с семьей. Мать боялась отвечать, поскольку опасалась за работу мужа и семью и во всех анкетах всегда писала, что её отец умер. Бабушка перенесла это известие легче, только стала курить. Мать проболела все лето, прикованная к постели, и мы с бабушкой жили на даче без неё.

Я прекрасно помню нашу квартиру, где была масса книг и старинной мебели, а на стене висел огромный пропеллер с дедовского самолета. Наш дом был ведомственный, в нём жили почти все челюскинцы. Было такое ощущение, что они все время что-то праздновали. К нам приходили летчики, первые герои Советского Союза, они всегда ходили по форме и с орденами. Полярники в то время были, как космонавты, и наверное всегда носили форму, чтобы было видно. Мой отец тоже имел звание генерала, и тоже носил черную морскую форму, только без погон, но на ней были нашивки до локтей. Чуть попозже, когда я повзрослел и уже знал толк в вещах, я как-то срезал все пуговицы с отцовской шинели и проиграл их в ушки. Но об этом потом.

Мама считала, что я неплохо пел. Когда приходили гости, а, как я уже говорил, они приходили все время, меня заставляли петь, но я очень этого стеснялся и забирался под рояль или прятался за дверь. Я горланил какие-то идиотские песни из тех, что звучали по радио, типа:

Если бы парни всей ЗемлиХором бы песню одну бы завелиВот было б здоровоВот это был бы громДавайте, парни, хором запоем…

Наверное, это было умилительно и трогательно, ведь я действительно механически заучивал всякую чушь, но такие публичные выступления у меня всегда вызывали протест. Как-то раз пришла какая-то тетя и сказала, что заберет меня в хоровую Капеллу. Я закатил истерику, сказал, что никуда не пойду, вцепился матери в юбку и тем самым был спасён. Тётечки появлялись не сами, это всегда была инициатива матери. И в этих ситуациях я почти не помню отца. Он вообще работал с утра до ночи или уезжал в экспедицию. К сожалению, он умер раньше, чем я смог запомнить о нём что-нибудь осмысленное. У нас была машина «Победа» и мы с ним иногда ездили кататься. Когда же мы купили участок в Белоострове и построили времянку, то в основном ездили только туда.