Валерия - И жизнь, и слезы, и любовь Страница 10

Звали молодого человека Леонид Ярошевский. Мы с ним пошли в какой-то пустой класс. Разговаривали долго-долго. Оказалось, коллектив под руководством Ярошевского готовится к фестивалю молодежи и студентов, который пройдет в Москве. Леонид свой выбор остановил на мне после того, как услышал меня на конкурсе художественной самодеятельности в Саратове. Эх, не зря организовала себе сценический наряд!

Леонид предложил мне:

— Вы не хотели бы поучаствовать вместе с нами в фестивале?

Он еще спрашивает! Как можно было не хотеть участвовать в качестве солистки ансамбля в Московском фестивале!

Он продолжает:

— Нам надо попробовать поработать вместе. Сейчас мы записываем песню для фестиваля. Студия находится в Саратове. Вы не могли бы в субботу-воскресенье туда подъехать?

— Конечно я приеду. Никаких проблем.

Потом мы пошли ко мне домой. Я подогрела обед. Мы сели за стол, поели. Позже к нам присоединилась мама. Пили чай уже втроем. Разговаривали.

Лёня сел за рояль. Я стала что-то петь — он мне аккомпанировал.

В выходные я приехала в Саратов. Мы с Лёней сразу стали работать в студии. Это был настоящий восторг! Я классно почувствовала себя в совершенно новой реальности. Я как будто сразу, со сцены аткарского Дома культуры, совершила скачок в профессиональный мир. Мы записали несколько песен.

Лёня вдруг меня спрашивает:

— Ты куда поступать собираешься?

— В МГУ, на истфак.

— А знаешь, что как раз сейчас в Гнесинке открывают эстрадное отделение?

Я понятия ни о чем таком не имела.

Он — мне:

— Ты же всю жизнь о карьере эстрадной певицы мечтала. Зачем тебе историю изучать? Туда, в Гнесинский институт, даже Ирина Отиева пошла учиться! Она, понятное дело, музыкант состоявшийся. Ей диплом, наверное, нужен… Там сам Кобзон преподает!

Было бы здорово учиться в Гнесинке. Но как я туда поступлю? У меня в июне будет аттестат зрелости. А там, наверное, диплом об окончании музыкального училища требуют. Туда, наверное, экзамены сдают по предметам, которых в музыкальной школе и не преподают.

Лёня меня успокаивает.

— Ничего, позанимаешься как следует с педагогами из музучилища…

Я сразу поверила Лёне, что у меня получится.

Экзамены за курс средней школы были успешно сданы. Теперь все свое время я посвящала подготовке к поступлению в Гнесинский институт (ныне — Академия имени Гнесиных).

Горячее лето 85-го. Жила я тогда в Саратове у нашей очень близкой родственницы Аллочки Смурыгиной. Квартира ее находилась в доме на набережной Волги.

И вот я, добровольно заточив себя дома и занимаясь с утра до вечера, из окна с завистью наблюдала за стройными рядами пляжников, направлявшихся к местам отдыха.

Главная загвоздка состояла в том, что в музыкальной школе не преподают курс гармонии, экзамены по которому надо было сдавать при поступлении в Гнесинку. И я за один месяц пыталась освоить то, что в музыкальном училище изучают в течение четырех лет. Я занималась с репетиторами.

В Москву поступать в Гнесинку мы рванули втроем: Я, Лёня и Сережа Панферов. Лёня Ярошевский мечтал о классе фортепиано. По первому образованию он был дирижером-хоровиком; играл на саксофоне. Сережа был барабанщиком. Все мы работали в ансамбле, которым руководил Лёня. Забегая вперед, скажу, что поступила одна я. Так получилось.

Я подготовила целую экзаменационную программу — три композиции. Первая — песня композитора Натальи Масловой, красивая, очень эстрадная, но при этом патриотическая, в духе времени. Называлась «Это все — земля». Вторая — фольклорная. Мы ее репетировали с известным в Саратове фольклористом. А третья была джазовая из репертуара Эллы Фицджеральд.

Меня спрашивают:

— Что вы хотите петь в будущем?

А я, пионерка такая, заявляю:

— Джаз!

Все опешили от подобной наглости (они же не знали, что в Аткарске живет замечательный человек Володя Зотов, который столько со мной занимался) и стали меня расспрашивать, кто я, откуда и сколько мне лет.

Я вспоминаю, что на вокальное отделение принимают только с восемнадцати, и, перепугавшись, что могут не взять, еле-еле шепотом произношу:

— Мне семнадцать.

Слава богу, проскочило. На моем возрасте никто больше внимания не заострял.

Дело в том, что, ухом прижавшись к двери аудитории, где меня экзаменовали, стояла моя мама. Она слышит: петь я закончила давно. Идет о чем-то разговор. Мамочкины нервы не выдержали. Она думает: что это они так долго мучают бедного ребенка? Заглянула в класс и спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, у моей дочки есть данные? А то, если нет, мы поедем поступать в другое место.

Эту историю любит пересказывать в собственной интерпретации Иосиф Давыдович Кобзон. Он утверждает, что мама спросила:

— Девочке только семнадцать лет можно ли вам ее доверить?

Мы с мамой уже сами почти поверили в то, что так оно и было.

После этого ко мне подошел Михаил Николаевич Саямов, тогда проректор Гнесинской академии (сейчас он ее возглавляет), и спросил о том, чего я боюсь больше всего:

— Вы музыкальное училище не заканчивали, значит, такой предмет, как гармония, не проходили. Как вы намерены ее сдавать?

Отвечаю честно:

— Я за месяц ее пробежала как могла.

— Ну, что делать… Если будет экзамен по гармонии, будете сдавать ее на общих основаниях, — отвечает.

И — о чудо! — программу в последний момент изменили, думаю, не без участия Михаила Николаевича. Гармонию сдавать не потребовалось. Этот предмет вычеркнули из списка экзаменов буквально в последний момент. Самое интересное, на следующий год его туда ввели.

Я поступила в Гнесинку. Моими педагогами в течение всех пяти лет учебы были Иосиф Давыдович Кобзон и Гелена Марцелиевна Великанова.

О веселых компаниях, развлечениях в годы студенчества мало что могу сказать. На эстрадном отделении Гнесинки была только одна форма обучения — заочная. Я приезжала в Москву дважды в год — на сессии.

Я вернулась домой. Вернее, не домой в Аткарск, а уже в Саратов. Надо было работать. Я стала артисткой Саратовской филармонии. Леонид Ярошевский возглавлял ансамбль «Импульс», в который он взял меня солисткой, как и обещал. Мы сделали программу. И вперед — по деревням и поселкам Саратовской области.

Я часто вспоминаю то время. Со стороны кажется — кошмар. Поездки по провинции с ансамблем самодеятельности. Копеечные гонорары. Ужасные бытовые условия. Деревянные сцены в каких-то развалюхах.