Сергей Крамаренко - Против «мессеров» и «сейбров» Страница 10

Появление истребителей нового поколения: Me-109 у немцев, «Спитфайров» у англичан, «МиГов», «яков» и «лавочкиных» у нас – потребовало изменения как боевых порядков, так и манеры ведения воздушного боя. Теперь два ведомых при маневрированиях мешали друг другу. В результате сразу же после начала воздушного боя звено рассыпалось. Из-за того, что летчики летали в закрытых фонарями кабинах, обзор на новых самолетах был хуже. Это приводило к тому, что одиночек легко сбивали – они просто ничего не видели сзади и внизу своего самолета. Поэтому немецкие летчики еще в Испании, а у нас в самом начале войны стали отказываться от трехсамолетного звена и переходить к звену из двух пар – то есть четырехсамолетному звену. При этом в паре произошло резкое разделение обязанностей: ведущий – командир пары искал противника, атаковывал и уничтожал. Ведомый отвечал за безопасность ведущего, и большую часть времени он смотрел назад, то есть искал противника сзади и отбивал атаки по ведущему.

Обычно боевые порядки пары были двух видов. При поиске противника – это был фронт или тупой пеленг, с расстоянием между самолетами 150—200 м и с дистанцией в 20—50 метров. Такое построение позволяло обоим летчикам просматривать пространство и вперед, и особенно назад, но при этом ведущий больше времени смотрел вперед, а ведомый назад. При обнаружении противника или при сообщении о его возможном появлении пара вытягивалась, ведомый оттягивался назад и становился в острый пеленг почти сзади ведущего: на удалении 100—150 м и на 20—50 метров сбоку. Это позволяло ведомому легко удержаться в хвосте у ведущего и повторять все его маневры. В случае необходимости ведомый поддерживал ведущего огнем, атакуя вместе с ним бомбардировщики или другие самолеты противника.

Таковы были основные принципы взаимодействия в новых боевых порядках. Понимание всего этого могло прийти только в процессе практических полетов и реальных воздушных боев. До этих пор летчики в парах держались в более плотном строю, что ухудшало их маневренность и значительно снижало боевые возможности...

Наш полк располагался на аэродроме возле деревни Рысня, откуда и пошло название аэродрома. Раньше это, видимо, было поле, затем его укатали и засеяли травой. С северной стороны был небольшой лесок, где между деревьев стояли наши самолеты, а за лесом и была деревня Рысня. Жителей в деревне не было. Домов в деревушке было чуть больше десятка, поэтому в домах разместился летный состав, штаб части и различные службы, а технический и рядовой состав размещался в вырытых в лесу больших землянках, на 30—40 человек каждая. В землянках помещались также столовая и штабы эскадрилий, где в свободное от полетов время находились летчики. Конечно, в хорошую погоду все вылезали из землянок и располагались возле своих самолетов.

В эти дни мы небольшими группами прикрывали наступление наших войск. Немцы большой активности не проявляли: лишь изредка небольшие группы бомбардировщиков Ю-87 налетали на места боев, сбрасывали бомбы и уходили на свои аэродромы.

В один из таких февральских дней я вылетел в составе звена под командованием Михаила Барановского. Моим ведущим был младший лейтенант Юрий Рыжов. Подлетая к линии фронта, мы увидели группу бомбардировщиков Ю-87. Барановский приказал:

– Атакуем!

Видимо, еще до команды он дал полный газ, так как его пара и мой ведущий стали уходить быстро вперед. Я тоже дал газ, но с запозданием и отстал метров на 500. В этот момент я вижу, что впереди меня, с левым разворотом метрах в 100—150 выходят два незнакомых зеленых самолета – на их фюзеляжах и плоскостях кресты. Хотя я и видел их первый раз, но опознал сразу: два ФВ-190. Закончив разворот, они устремляются к моему ведущему. Я открыл огонь по заднему самолету, вижу разрывы моих снарядов на самолете, смотрю: он резко рванул вверх с разворотом, а за ним последовал и ведущий.

В этот момент впереди меня, слева впереди, проходит трасса. Я посмотрел влево – вижу: метрах в трехстах сзади-слева два «фокке-вульфа». Передний стреляет по мне, и трасса из его пушек приближается к моему самолету. Что делать? Вверх нельзя, там два «фокке-вульфа». Сразу делаю левый переворот под трассу. Пикирую, посмотрел назад – вижу, что «фоккеры» устремились за мной и начинают нагонять.

Вывожу из пикирования на высоте метров 800 и начинаю левый боевой разворот. Смотрю – эти самолеты идут за мной. Маневренность у них лучше, они срезают и вверху подходят ко мне метров на 300 и открывают огонь. Но я пилотировал самолет с большой перегрузкой и сильным скольжением, и трасса проходит впереди и чуть справа. Я снова делаю переворот, затем боевой разворот. Их ведущий сокращает быстро расстояние и в верхней части боевого разворота вновь открывает огонь. Трасса от его снарядов проходит немного впереди и справа. Я снова повторяю переворот и отрываюсь от противника. Затем, когда они начинают меня догонять, я резко выхожу вверх, но там меня догоняют и открывают огонь, и тогда я снова ухожу переворотом.

С каждым таким маневром противник приближается ко мне все ближе и ближе. Мне стало ясно, что больше такие маневры делать нельзя. Еще один-два переворота и боевых разворота, и меня собьют. Спасало то, что на вираже «фоккеры» вынуждены были выносить прицел впереди моего самолета, закрывая при этом мой самолет капотом. Я же, идя со скольжением, смещался не только вперед, но и в сторону, и трассы проходили рядом. Кроме того, сейчас я понимаю то, что немецкие летчики из-за больших перегрузок не могли правильно прицелиться, поэтому и не смогли попасть в мой самолет за 4 или 5 атак.

Я решаюсь применить хитрость и уходить: делаю переворот и ввожу самолет почти в вертикальное пикирование. Когда до леса, на который я пикирую, остается метров 500, делаю резкий поворот на 180°, или «полубочку» вправо, и что есть силы тяну ручку на себя. Самолет, стремительно приближаясь к земле, весь дрожит, но начинает выходить из пикирования. Назад уже смотреть некогда, да и невозможно, меня вдавливает в сиденье, и я с трудом удерживаю голову. Наконец нос подходит к горизонту – высота в этот момент метров 30. Я снижаюсь почти до вершин деревьев и, делая небольшие развороты влево и вправо, осматриваю заднюю полусферу. Никого! Пройдя еще немного, я перехожу в набор высоты. Впереди железнодорожный узел – это Сухиничи. Я выхожу на аэродром и иду на посадку...

Через много лет, прочтя описание этого эпизода, мой знакомый журналист сказал, что в немецких мемуарах он видел доклад этого командира немецкого звена. В докладе сообщалось о том, что его группа вела бой со звеном советских истребителей и сбила один Ла-5, который упал в лес за линией фронта в районе г. Жиздра. После боя, при возвращении домой, один из его летчиков по непонятной причине перешел в пикирование и врезался в землю. Я полагаю, что один из выпущенных мною снарядов попал в кабину самолета и ранил летчика, который из-за потери крови потерял сознание и разбился. Это спасло меня, так как бой со мной вела только одна пара, а вторая пара лишь ходила вверху и не принимала участия в бою.