Питер Акройд - Шекспир. Биография Страница 10

Когда Мэри Арден вошла хозяйкой в дом на Хенли-стрит и повесила там гобелен из родительского дома, ей шел восемнадцатый или девятнадцатый год. Ее муж был десятью годами старше и, как мы видели, уже начал набирать вес в обществе. Мэри была младшей из дочерей Роберта Ардена и, возможно, самой любимой. Из всей родни ей одной был оставлен определенный надел земли. Отец завещал ей «всю землю в Уилмкоте, зовущуюся Эсбис, и весь урожай с нее после сева и пахоты». Из этого можно сделать вывод, что она была практична и на нее можно было положиться. Ни один фермер не оставил бы землю дочери, неспособной вести хозяйство. Мэри была здоровой и сильной, родила много детей и дожила до шестидесяти восьми лет. Можно смело представить ее себе энергичной, умной и находчивой; выросшая вместе с шестью сестрами, она, вероятно, научилась быть уступчивой и покладистой. Знала ли она грамоту, неизвестно, но ее подпись отличается четкостью и даже изяществом. Во всяком случае, держать в руках перо она умела. На ее личной печати было изображение скачущей лошади, что символизировало быстроту и усердие. Сам факт наличия печати свидетельствовал о почтенности и богатстве владельца. Шекспир не оставил никаких заметок о ней, но высказывались предположения, что ее черты просматриваются в сильных материнских характерах из его пьес — Волумнии, восхваляющей успехи Кориолана, графини, напоминающей Бертраму о его долге, герцогини Йоркской, бранящей короля Ричарда[36]. Возможно, что умные и возвышенные молодые героини шекспировских комедий тоже в каком-то смысле обязаны своими качествами матери автора. Семейный дом на Хенли- стрит можно увидеть и ныне; он сильно изменился, но вполне узнаваем. Первоначально это были два (или, возможно, три) дома, каждый со своим участком и садом. Дом стоит в северной части Хенли-стрит, на краю города, узкие окна смотрят прямо на улицу; укрыться от посторонних глаз было трудно. Позади дома за пределами сада находилось место, известное как «городские ямы»; в сущности, это был пустырь, через который шла заброшенная дорога.

Сам дом был построен в начале шестнадцатого века в обычном для того времени стиле: каркас из дубовых брусьев, глинобитные стены, соломенная крыша. Потолки белили, а стены покрывали расписными матерчатыми обоями или резными деревянными панелями. Дерево было светлее, чем современные имитации «тюдоровского стиля», когда его окрашивают в черный и темно-коричневый цвета. Штукатурка была обычно бежевой; в целом это давало живое или, по крайней мере, светлое ощущение. Чисто черный или белый цвета применяются при реставрации тюдоровских помещений ошибочно; современники Шекспира использовали гораздо более тусклые цвета и тонкие оттенки. Деревянная мебель была, как уже было перечислено в описи Роберта Ардена, стандартной для хозяйства того времени, — стулья, простые столы и табуретки. Полы делали из дробленого уилмкотского известняка и устилали камышом. «Коврами», если они имелись в хозяйстве, покрывали столы. У стены мог стоять буфет с выставленной напоказ посудой. В «Ромео и Джульетте» старший слуга распоряжается, расчищая после обеда место для бала: «Прочь эти складные стулья, отодвиньте этот буфет да присматривайте за посудой»[37].

Это был обычный дом с шестью отдельными комнатами, нижний и верхний этажи соединялись шаткой лестницей. Сразу за входом располагалась просторная комната с большим камином; перед ним семья усаживалась обедать. В задней части дома находилась кухня с набором утвари: вертелом, медными котелками и кожаными бутылями. За столовой следовала гостиная, бывшая одновременно и спальным помещением, где сама кровать служила ценным экспонатом. Стены здесь обильно украшали резьбой. Наискосок от столовой, по другую сторону коридора, находилась мастерская Джона Шекспира, где он со своими подмастерьями трудился над шитьем перчаток. Тут же эти перчатки и продавались, створчатое окно распахивалось прямо на улицу, и атмосфера тут была совсем иная, нежели в других частях дома. Шекспир с раннего возраста знал, чего требует публика. Этажом выше находились три спальни. Шекспир спал на камышовом матрасе, уложенном на веревки, натянутые на деревянную раму кровати. На чердаке спали слуги и подмастерья. Для торговца такой дом был большим и говорил о достатке и умелом ведении дел.

Дом полнился шумом, деревянные стены легко пропускали звук; сидя в одной комнате, можно было отчетливо слышать, что говорят в другой. Скрип дерева и звук шагов сопровождали любое действие. Шекспировские пьесы несут безошибочный отпечаток детства на Хенли-стрит. Там есть засорившиеся печи, коптящие лампы, там стирают, чистят, метут и смахивают пыль; много упоминаний о кухне: варится, жарится и тушится всевозможная еда, рубится мясо; попадаются плохо пропеченные торты и непросеянная мука, на вертеле крутится кролик, месят тесто. Женщины в пьесах выполняют работу, которая считается «женской», вяжут и вышивают. Но встречаются и плотники, бондари, столяры — этими ремеслами занимались на заднем дворе дома Джона Шекспира. Ни один из елизаветинских драматургов не уделял столько внимания деталям домашнего быта. Шекспир сохранил редкостную связь со своим прошлым.

Поэтому быт так непосредственно врывается в его пьесы. При стратфордском доме, как и при большинстве домов в округе, имелся сад. Образ сада у Шекспира встречается в самых разных ситуациях, принимая реальные или символические черты. Сад, заросший сорняками, воплощает собой упадок. Шекспир знает о прививке саженцев, обрезке ветвей, знает, как вскапывают и удобряют землю. В «Ромео и Джульетте» есть образ ползучего растения, которое прижимают к земле, чтобы оно пустило новые корни. Вряд ли эта картина придет на ум городскому писателю. В целом в пьесах упоминается ю8 разных сортов растений. В садах Шекспира зреют яблоки и сливы, абрикосы и виноград.

Цветы в его пьесах явились оттуда же, откуда и он: примула и фиалка, желтофиоль и нарцисс, первоцвет и роза — дикой порослью заросло все вокруг. Достаточно было закрыть глаза, чтобы увидеть их снова. Шекспир употребляет местные названия полевых цветов, такие, как crow-flowers («вороний цвет») в руках Офелии или cuckoo-flowers («кукушкин цвет») короля Лира; «анютины глазки» он называл уорикширским словом love-in-idleness («праздная любовь»). Он назьюает чернику ее местным названием — bilberry, а стебельки клевера — honey-stalks («медовые столбики»). На том же диалекте одуванчик зовется golden lad («золотой парень») до тех пор, пока не становится chimney-sweeper («трубочистом»), когда его белые споры разлетаются на ветру.

Так, в «Цимбелине»:

Golden Lads and Girls all mustAs Chimney-Sweepers, come to dust.

И «золотые парни» и девушки,Все станут «трубочистами», обратятся в прах.

Слова из детства обступали его всякий раз, когда в воображении возникали луга и сады. Ни один поэт, кроме Чосера, не восславил так очарование птиц, будь то снижающий полет жаворонок или ныряющая птица-поганка, храбрый вьюрок или безмятежный лебедь. Всего у Шекспира упоминается около шестидесяти видов птиц. Ему известно, например, что стрижи вьют гнезда на голых стенах. Из певчих птиц он отмечает дроздов. Самые зловещие — сова и ворон, ворона и сорока. Он знает всех и отслеживает их путь в небе. Птица в полете завораживает его. Ему невыносима мысль, что птица может попасться в силок, что ее вообще можно поймать. Он любит движение и энергию, инстинктивно ощущая нечто сходное в собственной натуре.