Жан-Луи Тьерио - Штауффенберг. Герой операции «Валькирия» Страница 10

Александр, Бертольд и Клаус, каждый на свой манер, примкнули к этой литературной аполитичности, свободной от установившихся догм и идеологических взглядов. Александр отошел от католической веры. Он предпочел довольно расплывчатый пантеизм единению в великом всем. Начиная с 1923 года он перестал причащаться, потому что больше уже не верил в реальное присутствие Господа. Бертольд присоединился к нему в чистом агностицизме, оставаясь в восхищении от движений души, рейнских мистиков, учителя Эккерта или святого Франциска Ассизского. Все увлекались немецким романтизмом, Хелдерлином, Новалисом, Хайнрихом фон Клейстом… Этих авторов объединяло то, что они проповедовали мечтательность, музыку, поэзию. Новалис считал, что «поэзия — это свидетельство и поступок». Жан Поль[15] был явно очарован магией звуков, когда писал: «О, музыка, эхо из другого мира, вздох ангела, который находится внутри нас, когда слово теряет свою силу, только ты являешься нашим голосом, которым люди зовут нас из своих застенков, только ты можешь покончить с их одиночеством и объединить все вздохи, которые они испускают в изоляции». Тем не менее надо помнить о том, что при этом сей романтизм исповедовал национализм, а это было тем более опасно, что он пропагандировался известными авторами. Достаточно лишь перечесть последние поэмы Хелдерлина. Направление мысли понять легко.

Читатель начинает испытывать головокружение от красоты языка. Как автор молебнов Иоганн Георг Харманн в XVIII веке, человек начинает полагать, что «язык — это святое, потому что он принадлежит каждому в отдельности, а национальный язык принадлежит всему народу.». Поскольку все имеют один язык и одну родину, то устами поэта-романтика Людвига Тика провозглашается, что «родина для нас является первым из достояний, нашим верховным достоянием». Если к этому добавить антирационализм Хердера и идеализм Фихте с понятием «народного разума», пронизывающее его «Обращение к немецкой нации», то очень скоро можно подойти к понятию «единство народа», отметающее все другие народы. Именно этими соображениями и был наполнен начиная с 1852 года антисемитский бред Вагнера.

Хотя Клаусу было всего 14 лет, но он уже написал своему кузену Францу фон Юкскюлю: «Сейчас у меня один лишь бог. Это — Хелдерлин». Он кажется большим реалистом, чем его братья. Его страстью стала архитектура, древние германские монументы, сады. Он с наслаждением окунулся в «Принципы архитектуры» Пауля Клопфера. Эту книгу подарила ему сама королева Вюртембергская. В это потерянное время он думает над тем, как украсить Лаутлинген, и даже составляет проекты этих работ. Он также подстегивает братьев, стараясь вывести их из состояния мечтательности. Они с друзьями организовали небольшую театральную труппу. Возможно, в этом был знак: в репертуаре этой труппы очень скоро стала читаться тема самопожертвования и убийства тиранов, будь то пьеса «Эмпедокл» Хелдерлина или «Юлий Цезарь» Шекспира. Александр играл в ней Брута, Клаус — Лукуса.

В то же время он продолжал оставаться юношей своего возраста. Став скаутом, он числился в одном отряде с братьями. Они обожали походы в лес, игры при свете луны, походные костры, у которых рассказывались легенды древней Германии, пелись песни ландскнехтов, тех самых ландскнехтов, что «бились за новый имперский порядок» под знаменами разных кондотьеров.

11 января 1923 года время безмятежной юности закончилось. В их жизнь беспощадным вихрем ворвалась суровая реальность. Поскольку Германия прекратила поставки угля во Францию, Раймон Пуанкаре решил оккупировать Рур. Протестуя против этого, Штреземен, канцлер рейха, призвал к всеобщей забастовке и пассивному сопротивлению. Это было время унижения, колониальные войска издевались над немецким населением. Начались нападения на французских оккупантов, вызванные в ответ репрессии. Появились мученики, как Лео Шлагетер, которого французские военные расстреляли за приведение в негодность железнодорожного пути.

Дети Штауффенбергов вышли из своего эстетического отупения. Они были патриотами. Теперь они стали националистами, смутно понимая это, но испытывая жажду деятельности. Поставленный перед свершившимся фактом, главнокомандующий вооруженными силами генерал фон Зеект решил, что не может больше обходиться 100 000 военнослужащих. Он организовал тогда фантомную армию «Черный рейхсвер», благодаря ускоренному обучению резервистов, которые оставались на службе всего по нескольку месяцев. Союзники все это видели, но молчали.

Александр и Бертольд решили пройти подготовку курсантов. Бертольд прервал для этого изучение права, Александр — истории искусства. Причины, заставившие их сделать это, были понятными. Александр написал: «При таком развитии событий мы все должны быть на своих местах, поскольку все это закончится ужасным образом». Бертольд от него не отставал: «Думать о будущем не имеет смысла. Все закончится диким хаосом. А если это закончится по-другому, нас ждет наихудший вариант американизма. Во всяком случае, хорошо, что мы отправляемся в Людвигсбург — училище начальной военной подготовки. Кто знает, сколько еще пройдет времени до того, как это нам понадобится». Бертольд не был принят по состоянию здоровья. Александр прослужил три месяца в престижном 17-м кавалерийском полку в Бамберге, где традиционно проходили службу отпрыски самых титулованных католических семей голубой крови.

Для Клауса это было временем одиночества. После прибытия Александра из училища близнецы вернулись к учебе в университетах Гейдельберга и Йены. Кроме того, они начали набираться основополагающего духовного опыта, присоединившись к кружку поэта Штефана Георге, одного из лидеров эстетического фундаментализма. Мы часто будем возвращаться к этому кружку учеников Георге, потому что многие историки усмотрели в нем корни попытки государственного переворота 20 июля. А пока запомним то, что старшие братья были покорены, что Клаус с нетерпением ждал того момента, когда он сможет присоединиться к великим временам поэзии. А также то, что он с религиозным почтением читал книги этого великого человека — «Седьмое кольцо» или «Звезда союза». На золотистых обложках уже стояла свастика.

В 1923 году повседневная жизнь была менее бурной. После оккупации французами Рура вновь начались волнения. На улицах стали маршировать люди в коричневых рубашках со свастикой на рукавах. Забавный человечек — прибывший из Австрии болтун с плебейским акцентом, некто по имени Адольф Гитлер — даже попытался произвести в Баварии государственный переворот, потерпевший неудачу, несмотря на поддержку генерала Людендорфа. Его партия национал-социалистов в Вюртемберге была практически никому не известна. Зато существовало множество других партий и течений. Германские националисты носили повязки с цветами бывшей империи (черно-бело-красный), прогрессисты — цвета Веймарской республики (черно-желто-красный), коммунисты из ГКП обожали флаг славного Советского Союза. В стенах лицея Людвига-Эберхарда все было относительно спокойно. Но за его стенами все было наоборот. Случались драки. Ученики «Красного фронта» частенько подкарауливали «буржуйских детей», чтобы разделаться с ними. Обстановка все более накалялась. Лицей однозначно выразил свою политическую принадлежность путем символики. До самого 1933 года он оставался украшенным императорскими цветами, а 18 января там продолжали отмечать юбилей свергнутой монархии с такой же энергичностью, с какой ругали Версальский договор.