Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь… Страница 10

С этими мыслями девушка вприпрыжку неслась по улицам, почти не глядя по сторонам. Дорогу в мужскую гимназию, в здании которой жили ее директор Иннокентий Анненский и его сын Валентин Кривич, она и так прекрасно помнила и, если бы понадобилось, смогла бы дойти туда с закрытыми глазами. Лишь свернув в один из малолюдных узких переулков, Аня стала посматривать вокруг более внимательно: в этом месте, как и в других подобных улочках, в последнее время все чаще собирались разные подозрительные личности. В гимназии то и дело можно было услышать рассказы учениц об их знакомых, у которых грабители отнимали кошельки или отбирали дорогую меховую шубку. В лучшем случае жертве удавалось добежать до людных и ярко освещенных мест, отделавшись только испугом. Но Аня совсем не была уверена, что, если нападут на нее, она сумеет достаточно быстро убежать от грабителей по скользкой дороге, поэтому старалась соблюдать осторожность и даже сделала небольшой крюк, обходя показавшуюся ей особенно подозрительной улицу. Время у нее было, она специально вышла из дома с небольшим запасом.

Наконец впереди показалось хорошо знакомое девушке здание мужской гимназии. Теперь, в вечернее время, когда все занятия закончились и шумные озорные ученики разошлись по домам, гимназия выглядела заброшенной: двери закрыты, а в плотно занавешенных окнах — ни огонька. Когда Аня пришла в гости к своим новым родственникам впервые, вид этих темных окон и тишина вокруг показались ей чуть ли не зловещими. Но с тех пор, несколько раз побывав в этом доме по вечерам, она привыкла к притихшей гимназии и теперь знала, что все самое интересное происходит в этом здании не днем, когда оно гудит от множества детских голосов, а именно вечером и ночью, когда в нем собираются взрослые!

Девушка обежала вокруг дома, подошла к неприметной задней двери и дернула за шнурок звонка. Ей пришлось ждать несколько минут, прежде чем дверь приоткрылась и горничная с почти догоревшей свечой в руке впустила ее на темную лестницу, ведущую в жилые помещения директора гимназии. Аня нащупала ногой первую ступеньку, схватилась за перила и с легкостью взбежала по лестнице почти в полной темноте, не дожидаясь запирающей дверь горничной.

— Можно? — спросила она, приоткрывая хорошо знакомую дверь и заглядывая в просторную, но благодаря слабому свету всего трех небольших свечей уютную комнату.

— Входи, Аня, входи, мы только тебя ждем! — ответил ей из полумрака радостный голос старшей сестры Инны.

Девушка радостно вбежала в комнату и уселась на свободный стул рядом с сестрой. Перед ней тут же появилась чашка, полная ароматного, дымящегося паром горячего чая, а на блюдце рядом с ней — круглый, блестящий глазурью пряник. Супруг Инны заботливо придвинул к ней поближе сахарницу с начищенными щипцами, в которых отражался яркий огонек свечи.

— Что, отец не хотел тебя отпускать? — шепотом спросила Инна.

— Мама не хотела, но потом согласилась, — так же шепотом ответила Анна. — Но только до двенадцати.

— Мы сегодня тоже пораньше уйдем и тебя домой проводим, — пообещала ей сестра. Голос ее звучал хрипло, и, закончив фразу, она вдруг тихо закашлялась.

Аня пригляделась к Инне и с тревогой заметила, что у той опять очень болезненный вид. Даже в неярком свете горящей рядом свечи лицо молодой женщины было нездоровым и бледным, а под глазами темнели синеватые круги. Очередная зима снова тяжело отразилась на ее хрупком здоровье — не помогло даже лето, которое семья Горенко, как обычно, провела в Крыму. Хотя настроение у Инны, несмотря на это, было веселым и благодушным, и на ее худом, вытянувшемся лице сияла радостная улыбка.

«Здесь просто слишком темно, вот и кажется, что она совсем бледная, ей на самом деле наверняка лучше!» — попыталась успокоить себя Аня. Но собственные слова показались ей неубедительными, и она решила обязательно спросить у сестры, как та себя чувствует и не обострился ли у нее туберкулез. Правда, сделать это надо только в конце вечера, по дороге домой — не портить же Инне настроение!..

— Ну, что, мы все собрались, никого больше не ждем? — поинтересовалась тем временем Инна.

— Все вроде бы, — ответил с другого конца стола голос Иннокентия Федоровича.

Аня на время отвлеклась от своих беспокойных мыслей о сестре и оглядела гостиную. В этот вечер в гимназии собралось не так уж много людей. На своем обычном месте во главе стола сидел Анненский. Рядом неторопливо помешивал ложечкой чай его сын Валентин Кривич. Напротив него расположилась жена Валентина Наталья, погруженная в какие-то свои мысли, — вид у нее был совсем отрешенный. Инна и ее муж улыбались друг другу с разных концов стола. А между ними, смущенно уставившись в свои чашки с чаем и лишь изредка поднимая глаза на хозяина дома, притаились несколько гимназистов. Одного или двух из них Аня как будто бы узнала в лицо — наверное, они уже бывали на таких вечерах, хотя их имен девушка не запомнила. Ученики, которых Кривичи приглашали к себе, часто менялись: кому-то разговоры поэтов и их родных казались скучными, кому-то — слишком заумными, и, побывав на одном таком вечере, они больше не приходили. Зато вместо них за столом у сына Анненского оказывались другие — заинтересованные и безмерно счастливые оттого, что их пустили на такой «взрослый» вечер, где велись по-настоящему важные беседы. «Интересно, а почему Николая сюда не приглашают? — вспомнила вдруг Анна своего старого знакомого, который время от времени писал ей письма и хвастался своими новыми стихами. — Он ведь недавно целый сборник стихов издал! Может, дело в том, что он учится не очень хорошо?»

Девушка робко улыбнулась хозяевам дома и их гостям и сделала глоток чая. Вечер, на который она так стремилась попасть, начался. Валентин Кривич, еще раз спросив всех гостей, благополучно ли они добрались до гимназии, завел разговор о том, насколько опасно стало ходить по улицам даже днем, не говоря уже о вечернем времени. С этого беседа перекинулась на события, творившиеся в последнее время в Петербурге, и Аня на некоторое время забыла и о том, где находится, и о том, когда ей необходимо вернуться домой. Запреты отца, жалобные просьбы матери не сердить его лишний раз — все это было такой мелочью по сравнению с тем, что происходило в стране!

— Да какая разница, кто там был прав, а кто — виноват? Так ли важно, кто начал стрелять первым?! Это уже не важно, важно то, что теперь у нас на улицах одни русские люди начали стрелять в других русских людей! — доказывал Иннокентий Федорович, и его голос звучал как-то по-особенному серьезно. — Вы понимаете, что будет дальше? Понимаете, что такое теперь будет повторяться?!