Т. Полнер - Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность Страница 10

– Скажите… – проворчал он, – сколько вы получаете в год?

– Около пяти тысяч…

– И вам этого мало? Вам? – повторил он с презрением. – Когда мой сын подвергает свою жизнь постоянной опасности, сражаясь за родину, и получает только половину этой суммы?!..

Результаты были плачевные. Актеры остались на улице без куска хлеба. Гаррик попробовал снять линкольнсиннфилдский театрик, но Рич, которому принадлежал патент, отказался заключить условие на один год, а связывать себя надолго было неудобно. Между тем Флитвуд собрал провинциальную труппу и 18 сентября открыл спектакли. Публика, заинтересованная взаимными обвинениями, расточаемыми в памфлетах обеими сторонами, наполнила театр. Спектакль прошел кое-как. Что было делать? Большинство начало поговаривать об отступлении и сделке с Флитвудом. Антрепренер, чувствуя слабость своей труппы, тоже не прочь был пополнить ее: он уже засылал послов к Гаррику. Артист отвечал, что примет приглашение, если все его товарищи получат ангажемент. Завязались переговоры. Из них выяснилось, что Флитвуд согласен на условия Гаррика с несколькими ограничениями: некоторым артистам он уменьшал по своему произволу жалованье и заявил, что скорее закроет театр, чем примет Мэклина. Он обвинял его в нарушении дружеских отношений и в черной неблагодарности. Это последнее обстоятельство было тем прискорбнее, что остальные актеры, наголодавшиеся вдоволь, согласны были на всякие условия. Гаррик, однако, не унывал. Он предлагал Флитвуду поручиться за Мэклина, отказывался от пятой части своего жалованья (около тысячи рублей), если тот примет его. Все было напрасно: Флитвуд стоял на своем.

Таким образом, переговоры окончились. Тогда актеры обратились к Мэклину, умоляя его принести некоторую жертву. «Если мистер Гаррик уедет с вами в Ирландию или будет долее отказываться играть здесь, – писали они, – это одинаково пагубно отзовется на нас. Еще раз просим вас хотя бы немножко и временно поступиться вашими правами для блага всех нас». И Гаррик действительно собрался было в Ирландию: еще год назад они решили с Мэклином играть всегда вместе, а на худой конец, если не достанут общего ангажемента в Лондоне, ехать обоим в Дублин. «Вы прекрасно знаете, – писали Гаррику те же актеры, – что, если вы уедете, мы будем принесены в жертву, а между тем трудно понять, какую это может принести пользу мистеру Мэклину. И если он ссылается на ваши взаимные обязательства, то надо думать, вы нисколько не менее связаны условием с нами». Гаррик попробовал сделать новые уступки: Мэклин вместе с женой получал у Флитвуда 90 рублей в неделю; Дейвид предложил платить ему 240 рублей в месяц из своего жалованья до тех пор, пока он не помирит его с антрепренером, и пристроить его жену в Ковент-Гарден на 30 рублей в неделю. Но мистер Мэклин знать ничего не хотел и требовал пунктуального исполнения договора. Положение его действительно было довольно неприятным. В разрыве с Флитвудом он терял больше всех, и, конечно действуя заодно с товарищами, неприязни которых к антрепренеру вовсе не разделял, он никак не ожидал, что явится во всем этом деле единственным козлом отпущения.

Но Гаррику выбора не было: он предпочел нарушить формально условие и не допустить 12 человек погибать с голоду. Кроме того, его собственная репутация сильно страдала от этого бездействия. Он заявил Мэклину, что вступает в соглашение с Флитвудом, и на афишах 5 декабря 1743 года снова появилось его имя. Как раз утром этого дня во всех кофейнях читался с интересом большой красноречивый памфлет, озаглавленный: «Дело Чарлза Мэклина, актера», в котором Гаррик обвинялся в измене и подлости. Тогдашняя театральная публика резко отличалась от нашей современной: она входила в мельчайшие подробности закулисной жизни; ссора двух актрис, недоразумения между автором и антрепренером, постановка новой пьесы – все это возбуждало в кофейнях толки, препирательства и оживленные споры. Раздраженная толпа бросилась в театр, и горе было виноватому. Зная все это, Гаррик в той же газете напечатал заметку, прося публику отложить свой приговор до его ответа. Но все было напрасно. В одной из таверн толпились уже возбужденные сторонники Мэклина, решившиеся действовать сегодня же под предводительством доктора Барроуби. Театр был полон сверху донизу; все ждали, что будет. Гаррик выступил в одной из лучших своих ролей – в Бэйсе. Но лишь только показался он перед публикой, как все пришло в волнение: свистки, крики, мяуканья заглушили его голос, и он стоял растерянный, не зная, что делать.

– Вон! вон!! – ревела толпа, не давая ему сказать ни слова.

Он приблизился к авансцене и знаками показывал, что хочет объясниться, но град печеных яиц, гнилых яблок и апельсинных корок заставил его скрыться за кулисы. На другой день повторилось то же. 7-го появился «Ответ мистера Гаррика на „Дело“ мистера Мэклина», в котором молодой артист хладнокровно отвечал на задорный памфлет своего друга. Однако Флитвуду надоели эти скандалы, и он решился прибегнуть к более солидным средствам. Приятели его, боксеры, наконец пригодились: задолго до начала следующего спектакля 30 человек заняли стратегическую позицию в центре партера. Перед поднятием занавеса один из них прекратил музыку и, став на скамью, резким, громовым голосом внушительно заявил следующее:

– Джентльмены! Я слышал, что многие пришли сюда с намерением мешать представлению. Сегодня я заплатил деньги и желаю спокойно слушать пьесу, а потому советую желающим помешать моему удовольствию убираться подобру-поздорову.

Очевидно, что такое деликатное воззвание произвело страшную бурю. Но боксеры не ударили лицом в грязь: они сомкнули свои ряды, и скоро особенно рьяные буяны были высажены из партера. По окончании этой битвы поднялся занавес, и друзья Гаррика приветствовали его аплодисментами. 12 декабря появился новый памфлет, озаглавленный так: «Возражение на „Ответ“ мистера Гаррика»; он был наполнен самой яростной и ядовитой бранью. Ответа на него не последовало. В конце концов желание видеть Гаррика превозмогло все прочие соображения, и публика вернула ему свою благосклонность.

Так окончилась эта первая буря, разразившаяся над головою Гаррика. Но она имела для него значительные последствия: почти все обвинения, возводимые на Гаррика, вышли из уст Мэклина, который сделался теперь самым яростным его врагом. Прежний друг и приятель оказался самым черствым и скупым человеком, какого только можно себе представить! «Удивительно только то, – говорит один из биографов Мэклина, Кук, – что Мэклин, при всей своей ненависти, не нашел обвинений более серьезного свойства…» Если у Гаррика не было других недостатков, то это было счастливое исключение из людского рода. Масса анекдотов, с особенной любовью подобранных и разукрашенных, преподносились теперь Мэклином всем желающим, и даже лет через сорок после этого события можно было видеть высокую фигуру старого артиста, с любовью толкующего все о той же «черствости и скупости маленького человека».