Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора Страница 100

В письме к Риссу от 1–2 июня 1968 года я жаловался:

С Телепиным у меня перед его отъездом было несколько неприятных стычек. С ним каши не сваришь. Иногда он вроде ничего. А иногда ужасный дурак. К тому же из тех, кто продаст, не задумываясь. Начальство готов слушаться с полуслова. Дисциплинированный.

В следующем письме к Риссу, от 21 июня 1968 года, я пояснил, что было причиной стычек:

С Телепиным нормальное сотрудничество возможно лишь время от времени. Он не в состоянии стать на чью-либо точку зрения, кроме своей, довольно узкой, и потому иметь с ним дело крайне трудно и неприятно. А сейчас он просто землю роет, чтобы отличиться, кого-нибудь в чем-нибудь уличить. В частности, прочитал он корректуру одной нашей массовой книги – «Из равелина» Смолицкого (о том, как создавался роман «Что делать?» Чернышевского). Автор решил показать влияние «Что делать?» на современников весьма своеобразно: с помощью архивных документов – полицейских и шпионских донесений на тех, кто читал роман. Этим он и кончил книгу, посчитав, что приводить известные слова Плеханова, Ленина, Димитрова не стоит. Сейчас же редакция была обвинена в политической ошибке. Теперь будем заставлять автора в корректуре что-то дописывать по этому поводу. Мало того. Рассказ о том, как переводил Чернышевский «Историю» Шлёцера, – это, с точки зрения Телепина, отход в сторону от темы. Хотя это была проба пера в равелине, хотя книголюбски интересна сама история перевода, хотя через эту работу показана цельность и сила натуры Чернышеского. И, наконец, еще один штрих для того, чтобы Вам была ясна обстановка, в которой приходится работать. После того как мы обсудили все его замечания, Телепин тайком от меня (узнаю об этом потом случайно) посылает корректуру моему заместителю [Волошину], который второй месяц отдыхает по старому знакомству в кремлевской загородной больнице (у него было воспаление легких). Заместитель этот – догматик и лентяй, человек пренеприятный, скользкий, сподвижник Телепина по ЦК. Культуры у него мало, но это «не беда». Вот теперь Вы, наверно, представляете, как приятно мне работать в обстановке недоверия.

Не закончили дело с книгой «Из равелина», поднял бучу в связи со «Словом о книге», составленным Лихтенштейном. Много лишнего, с его точки зрения. Почему не обсудили среди книжников? И т. д., и т. п. Почему спешили одобрить? А книга уже набрана. У него свои представления о такой книге, у Лихтенштейна свои – вот и все. Но разве он может хоть на минуту попытаться понять, чего хочет автор. Вот и не знаешь, как расхлебать эту кашу. К тому же следуют выводы – в редакции неблагополучно, редакция не туда идет, и уже без моего ведома формируется комиссия по проверке ее работы. Обстановочка.

Например, стоило только автору написать «Я считаю» или «Я думаю», как такая вольность воспринималась Михаилом Яковлевичем как недопустимая дерзость: «Что за ячество?!» Он, видимо, прочно усвоил, что личность в социалистическом обществе ноль. Его передергивало от малейшей попытки автора высказаться от собственного имени. Невольно и я поддавался его нажиму, т. е. ощущал какую-то неловкость, когда кто-то употреблял это невинное местоимение.

Одним из авторов, пострадавших от телепинской бдительности, был Сергей Львович Львов, отличную книгу которого «Эхо в веках» мы выпустили в 1979 году. Книга эта завершалась «Исповедью книголюба, или Libri legendi», которая, естественно, не могла не быть личностной: автору в ней ведь надлежало поделиться с читателем своими чувствами и переживаниями любителя книги, своими, а не чьими-то общими. Но и в очерках, составивших книгу, он описывал свои, а не чьи-то книжные расследования. Так вот. Телепин пригласил автора к себе и несколько часов мытарил его, заставляя отказаться от ячества, портя книгу, лишая ее симпатичной интонации. Я не присутствовал при их беседе, но видел, что Львов ушел очень расстроенный.

А вскоре Рисс прислал мне такую весточку:

От С.Л. Львова получил два хороших письма из Крыма. Он рассказывает, как «пострадал» от Вашего директора, вымарывавшего всякое «ячество» (19.11.69).

Из-за М.Я. Телепина я был обвинен С.В. Житомирской, тогдашней заведующей Отделом рукописей ГБЛ, в подлости. Во всяком случае, так это описала М.О. Чудакова во вступительной статье к воспоминаниям Житомирской:

В том же 1974 году советские редакторы-цензоры вдруг кинулись изгонять из предположенных к печати текстов два имени – Мережковского и Ходасевича. Неизвестно, по какой именно причине была спущена такая директива; причины всегда были случайны и нередко фантастичны. И вот в начале января 1975 года издательский редактор «Записок» (издававшихся, как вся библиотечная продукция, издательством «Книга») сказала Сарре Владимировне (далее цитирую свою тогдашнюю запись ее рассказа) «между прочим (“это я просто вас информирую – изменить уже ничего нельзя”), что из отдела “Новых поступлений” они сняли описание рукописи романа Мережковского “14 декабря” (приобретенной нами за большие деньги)».

Сарра Владимировна сказала редактору:

– Вы – человек молодой, еще только начинающий профессиональную жизнь, – должны бы понимать, что носить показывать (а выяснилось, что М., главный редактор, понес показывать эти строки Телепину, директору «Книги»[17], а тот сразу позвонил в Комитет по печати – так называемый Главкомиздат – министерство, вместе с цензурой следившее за тем, что публикуют, а Прокопенко (высокий чин Главкомиздата) заорал: – Когда вы, наконец, прекратите эту политику Отдела рукописей? – ) такие строчки директору, не поговоривши с редактором «Записок», – нельзя.

Сарра Владимировна была ответственным, я – рабочим редактором. «На другой день после разговора с редактором Житомирская позвонила М.: – Вы сделали донос на меня, иными словами это назвать нельзя. Как вы можете смотреть после этого в глаза своей молодой дочери? Теперь мне ясно, что для вас важны только две вещи – зарплата и положение. Я понимаю, что вам трудно будет найти другое такое место, но не понимаю, как можно работать лишь ради этого… Ваше издательство – самое трусливое и неквалифицированное в Союзе. Интеллигенция обходит его как зачумленное. Только мы, несчастные, прикованы к вам, как рабы к галере…

Он на все говорил:

– У меня не было другого выхода. Вот таких объяснений Сарра Владимировна не понимала. Таких выходов она не признавала, сама не действовала так никогда – и потому позволила себе такую резкую реакцию. «Но главное: Телепин тут же после того, как М. принес ему Мережковского…» (напоминаю – речь идет о нескольких строках в разделе «Новые поступления» – описание приобретенной отделом рукописи, упоминание о публикации романа в 1918 г. – и все! Даже без аннотации произведения, написанного до Октября и повествующего о декабристах) «…позвонил в Агитпроп ЦК. Там наорали. Позвонил в Комитет по печати – см. выше. Затем Прокопенко звонил Н.М. Сикорскому (тогдашнему директору Библиотеки им. Ленина), и тот сказал Н.Н. Соловьевой (своему первому заму): «Он кричал на меня как на мальчишку…» И тот слушал этот крик и не сказал: «С кем Вы разговариваете? Я директор национальной библиотеки страны».